Евгения Ярцева

От составителя. Лето, солнце, дача, детство, родители и друзья... Знаете, как работает это сочетание? А вот так: любой день может стать приключением! Даже колдовство всякое дети при желании себе сами выдумают. Или подвиги. Но иногда, когда в светлый, уютный и почти волшебный летний мир врывается что-то страшное, жестокое, ничего и придумывать не приходится – и герои Евгении Ярцевой бросаются на защиту слабых.

* * *

Настина калитка с силой распахнулась, бахнув по забору. Это Настя вдарила по ней ногой и вышла на поле. Завидела нас с Наташей:

– Девчонки, я на станцию, со мной прошвырнетесь?

– А ты зачем, в магазин?

– Ага. Хлеба почти нет. И постное масло – ёк.

«Ёк» значит «кончилось», поняли мы с Наташей. И согласились. Отчего бы не прошвырнуться?

...Поле давно не косили, шагать по колено в клевере оказалось утомительно. Поэтому на возвратном пути мы пошли длинной дорогой, по шоссе. День был сухой, жаркий, но с облаками, с ветром. Солнце заслонялось облаком – и ветер сразу крепчал, то подгонял в спину, то набрасывался со стороны, так что волосы летели в глаза.

По правую руку простиралось наше поле, по левую – огороды за низкими ветхими заборами. У крайнего огорода, похоже, бесхозного, качались от ветра высокие ромашки – садовые, крупнее астр.

– Подождите, я сейчас, – крикнула я Насте с Наташей.

Я шла к ромашкам по пояс в бурьяне, волнами ходившем от ветра. Как это им удалось тут вырасти, да еще такими яркими?.. Наверное, очень сильно хотели жить. Их душила ветвистая полынь и похожий на полынь коровяк, но они переросли и коровяк, и полынь и победно сияли серединками, каждая – точно отдельное солнце.

– Раз, два три... – стала считать Настя ромашки, когда я с букетом в руке выбралась обратно на шоссе, – ...десять, одиннадцать, двенадцать. Чего такой траурный букет набрала? Четное число цветков нужно в печальных случаях, на похоронах.

Ну и что ж, что четное. Эти ромашки такие ярко-бело-желтые – ничего в них траурного нет.

Не доходя до плит, которые ведут к дачам, мы заметили на краю поля, возле полоски кустарника, троих парней. Не с наших дач, это точно. На наших дачах таких нет.

Они с чем-то возились, присев на корточки. Мы всматривались, нам было любопытно – что это они делают? Вдруг оттуда послышался визг, жалкий, тонкий...

– Они, наверное, собаку мучают, – Настя щурилась и хмурилась, пытаясь разглядеть, что же там происходит.

Мы остановились. Подойти? Или пройти мимо? Опять раздался этот визг.

– Давайте подойдем, а? – Когда терзают животных, я прямо заболеваю.

– Страшно, какие-то местные парни, да еще втроем, – поежилась Наташа.

Мы никогда раньше не якшались ни с кем из местных, но само это слово источало неясную опасность.

– Но ведь нас тоже трое, – сказала я. – Да и что они нам могут сделать?..

Мы сбежали с насыпи, притормаживая, чтоб не слишком разбежаться. И наискось через поле, срезая угол, направились к этой подозрительной компании. Мы подходили ближе и ближе и невольно укорачивали шаг – что ни говори, страшновато всё-таки.

Они нас не замечали. Один, толстый, просто стоял, двое других – мы наконец увидели – что-то делали с грубой, колючей на вид желтой веревкой.

И вдруг боковым зрением я уловила движение... Что это? Коричневые глаза с синеватыми белками... На траве щенок! Светло-желтый, с белыми лапками, белым лбом и тонким хвостиком, тоже белым.

– Ой, песик! – вырвалось у Наташи. Те трое повернули головы.

Щенок при нашем приближении рванулся в сторону, но какая-то сила отбросила его назад. Тут только до нас дошло, что он привязан, – толстый, державший его на привязи, резко дернул за веревку. Щенок сразу лег на спинку, прижал уши и быстро-мелко вилял хвостиком, поджатым между задними лапами.

– Вы зачем щенка мучаете? – сказала Настя. – Пустите его!

Один из сидящих парней поднялся – длинный, прямо жердь, а головка маленькая, глаза навыкате и здоровенный нос-рубильник – и шагнул на нас:

– Проваливайте, чё подкатились!

Второй остался сидеть на корточках. Щуплый, с веснушками на лбу, с водянистыми глазами. Расплывчатый синяк в полщеки. Этот второй просто молча смотрел на нас. От его взгляда мне стало не по себе, и я поскорей отвернулась.

– Пустите собаку, – повторила Настя.

– Собаку жалеют! – ухмыльнулся Жердь.

Толстый намотал привязь на кулак, потянув щенка. Тот вынужденно сел, а потом почти привстал на задних лапах, так что передние стояли на самых-самых цыпочках, – привязь его душила. Щенок невольно приподнимал то одну, то другую лапку.

И тут я заметила в сторонке другого щенка! Сидит себе на травке. Только с каким-то принужденным видом. Тоже, что ли, привязан? Нет, как будто... Тогда что ж он не убегает?

Щуплый снова взялся за свою веревку. А Жердь всё стоял. Настя потянула нас с Наташей, мы втроем отошли на несколько метров.

– Слушайте, они, по-моему, хотят щенков повесить, – Настя произнесла это скороговоркой, вполголоса. – Я заметила, он скользящую петлю делает...

– Как – повесить? – не поняла Наташа.

– Как, как! За шею! Удавить!

Сердце куда-то ухнуло, а потом заколотилось о ребра. Рука, державшая букет, разом вспотела. Я чувствовала, как пунцовеют мои щеки, от ярости на этих гадов, которые ради какой-то непонятной жестокой забавы истязают щенков, и от бессилия – разве сможем мы им помешать?

Наташа испуганным полушепотом предложила:

– Позовем кого-нибудь из взрослых!

Легко сказать! До наших дач – минут пятнадцать, если бежать, да обратно столько же. Когда мы сюда явимся – в лучшем случае через полчаса, – будет поздно...

Жердь в наглой позе, скрестив руки, надзирал за нами.

– Нельзя уходить, – сказала я. – Надо что-то... придумать.

– Опасно связываться, – процедила Настя. – Такие могут и ножом пырнуть.

– Ну, чё зырите? – гаркнул Жердь. – Чё не видали? Топайте себе, быро! Ка-аму сказал!

– А вот мы милицию вызовем! – в тон ему отозвалась Настя и помахала мобильником, хотя только что опасалась «связываться».

Жердь разнял руки и сделал еще шаг в нашу сторону. Щуплый поднялся и тоже не спеша двинулся к нам. И Толстый тоже, потянув за собой щенка. Щенок уперся лапами и заскулил.

– Да ну?.. – тихо и очень недобро проговорил Щуплый. Так недобро, что у меня пересохло в горле.

Они подступали с очевидной угрозой, не шуточной и не детской. Враз улетучилась иллюзия, что мы отгорожены от этих местных, и заборами вкруг наших дач, и нашей с ними непохожестью. Близко, как за тонким стеклом, возникло страшное и жестокое лицо чужого мира, где могут запросто пырнуть ножом, а уж жизнь щенка и вовсе ничего не стоит. Вот-вот разлетится стекло, и враждебный мир ледяным шквалом ворвется в наш уютный мирок...

Настя вдруг бешено замахала руками и закричала:

– Артем! Артем!

По плитам ехали на велосипедах старшие ребята с наших дач, Артем и Серый. А за ними, чуть поотстав, – сестра Артема Кристина и ее приятели, Олька и Витек. Артем и Серый остановились.

Троица местных оглянулась на всю эту братию, а потом драпанула – не сговариваясь и с такой быстротой, будто им уже не впервой драпать.

– Сбежали, сволочи, – дрожащим голосом сказала Наташа.

Меня тоже здорово колотило... Они добежали до шоссе, пересекли его и пропали за бугром, а мандражка всё не отпускала. Но главным было чувство победы. Невозможно описать, как меня распирало сквозь дрожь – от гордости и воодушевления. От сознания того, что они, а не мы обратились в бегство! И что щенки – вот они! Спасены!

...Мы несли наши победные трофеи через поле напрямик, к задним заборам. Первого щенка несла я. Шея у него была стерта – наверное, его долго продержали на привязи. Он попискивал, слегка даже подвывал, рвался куда-то, норовил спрыгнуть. Я еле удерживала его в руках, а букет пришлось на полпути бросить, не до цветочков. Второй щенок, у Насти, сидел смирно, всё с тем же принужденным видом. Рана у него, что ли?.. На одной лапке была засохшая кровь, а больше – нигде ничего.

– Кто их знает, что они с щенками делали, – пробормотала Настя. – Может, сильно пнули, повредили что-нибудь внутри...

Я старалась об этом не думать. Главное, главное – что мы их отбили. Остальное как-нибудь устроится.

До наших заборов уже рукой подать.

– Только мне ни за что не разрешат щенков в дом, – сказала Настя. – Тем более этот какой-то больной.

– Мне тоже. Ни бабушка, ни дедушка не позволят, – вздохнула Наташа.

Ясно. Я, значит, крайняя. Позволит ли мама?..

Но вкус победы был еще силен, гордость, что мы спасли беззащитные жизни, горячим воздухом переполняла грудь, я чувствовала себя всемогущей. Выбить у мамы согласие – мизер, с которым я справлюсь шутя, после такого-то подвига.