КНИГА ПОДАНА

ВСЕ - ДЕТИ, И ВРАГОВ НЕТ

Новосибирская учительница десять лет провела в поездках
по горячим точкам, скрепляя милосердием
взорванное пространство бывшего Союза

...Каждая царапина и ранка
В мире говорит мне, что я мать.

Е. Кузьмина-Караваева
(мать Мария)

Абхазия, Осетия, Карабах, Чечня... Обратные адреса войны. Что можно получить оттуда, кроме похоронки? Кроме известий о перестрелках, взрывах, нападениях... Кроме леденящей тишины, гробового молчания – в дни перемирий. Нет выстрелов – нет событий. Можно подумать, что нет и жизни. Люди не рожают детей, не ходят за молоком, не сочиняют стихи, не смотрят на звезды...
Но вот вернулась с войны книга, в которой главная новость – жизнь. Книга о любви, о детях и стариках, о покое... Не о сытой безмятежности, а о другом, неведомом нам покое. Когда разрушен дом, выплаканы слезы у свежих могил, впереди ночь, иногда и под открытым небом, и нечем толком укрыть ребенка, и вдруг теплым покровом дарит женское сердце. Ребенок, прижавшись к матери, засыпает, и никакие пушки войны не могут нарушить его сон.
«Этот покой, как я потом пойму, побродив по всему Кодорскому ущелью, исходит от любви... Только ею живы».
Здесь не только каждый кусок хлеба на счету, но и каждая крупица счастья. В какой-то момент хлеб неотделим от счастья. Вчерашнее счастье – мирное, довоенное – перестает быть вчерашним. О погибших друзьях медсестра – армянка говорит: «Они царствуют в моих воспоминаниях».
Автор внезапно чувствует то, чего никак не ожидал найти в разоренном крае: «Откуда же это счастье, заполнившее меня всю? Откуда? Откуда ощущение, что я знала этих людей прежде своего рождения, и вот только теперь свиделись…»
Книга проникнута духом братским, сестринским. Читая книгу, я вспомнил песню Саши Башлачева:

Сядем рядом, ляжем ближе
Да прижмемся белыми заплатами
к дырявому мешку
Строгим ладом – тише, тише
Мы переберем все струны
да по зернышку
Перегудом, перебором
Да за разговорами не разберусь,
где Русь, где грусть...

И видится большая проходная комната – люди входят, вносят свои небогатые пожитки, остаются ночевать и не могут уснуть, спрашивают о тех, кто уже ушел... Мы вглядываемся в их лица, вслушиваемся в скупые слова. Фотографий в книге нет, но не забыть нам эти глаза... Как страшно отпускать тех, кого полюбил, как тяжело прощаться. В маленькой, двести страниц, книжке – столько голосов... Я стал считать имена, сбился на триста пятнадцатом. И все – родные, все – единственные...
Это на телевизионной картинке человек – песчинка. А тут он если и песчинка, то драгоценная, на бережной ладони...
За цветным промельком экрана люди влекутся куда-то беженским потоком. Без имен и фамилий, без смысла... А мы сочувствуем тем бессильным, немощным сочувствием, которое, кажется, лишь заглушает совесть. Варлам Шаламов, сам безмерно настрадавшийся, говорил: «Сочувствие, не подтвержденное делом, худший вид фальши».
Нам дано нечеловеческое право выключить войну нажатием кнопки. Замкнуть слух, закрыть глаза. Забыть до следующего выпуска новостей, когда новые песчинки потекут перед нашими глазами...
И, кажется, ничего тут поделать нельзя. Другого нам не дано.
Но вот живет в Новосибирске Эльвира Николаевна Горюхина, почтенная учительница и даже профессор педагогического университета, учит детей, пишет научные работы, вечером, как все, смотрит телевизор... И вот вдруг – становится песчинкой. Добровольно.
Берет отпуск и едет туда, куда ее никто не посылал. Где мужчины, вооруженные с ног до головы, и те ходят в масках. Где все пули – явные дуры, и от них гибнет больше штатских людей, чем воюющих.
Без редакционной корочки, без связей и, главное, без всякой видимой цели, она правдами и неправдами одолевает границы, бродит в окопах, беженских лагерях, вместе с погорельцами что-то ищет на пепелищах.
Отпуска кончаются, она берет за свой счет. Поездки затягиваются не на недели – на месяцы. Так продолжается десять лет. Она уезжает только для того, чтобы написать об увиденном и вернуться назад.
Она ничего не везет с собой. Только протягивает руку и говорит: «Я с вами». Или вовсе не говорит этого, но все понимают.
Появление маленькой немолодой женщины никого не изумляет. На бежен-
ских дорогах ее никто не спрашивает, кого она ищет. Всякий, встретившийся на ее пути, видит, что это она к нему так долго ехала.

«...День быстро сменился тьмой. С гор медленно сползал груженный мешками ослик, рядом шел мужчина с хворостиной. Мы поравнялись. Узнав, что я – русская и приезжая, мужчина начал судорожно развязывать мешок. Извлек горсть редиски и протянул мне. Ему показалось мало, и он опять полез захватить редиски как можно больше... Путая русские слова с армянскими, мужчина рассказал мне о смерти сына. Убили в бою. Теперь они с женой – одни-одинешеньки на всем белом свете. Он что-то еще хотел мне сказать, но слова не слушались, и вдруг, остановившись на полуслове, он заплакал. Он утирал слезы рукой, в которой только что держал редиску, перепачканную землей. Эта земля уже покрывала щеки, а слезы лились и лились…»
Читая Горюхину, все время чувствуешь, видишь жест, согревающий, женский, тихий... И вечная женская печаль от невозможности всех утешить, обогреть, накормить...
Весь мир для нее похож на большой детский сад. И поэтому все – дети, и нет врагов. И поэтому даже о многих известных людях мы узнаем из этой книги нечто совершенно неожиданное. Например, Джаба Иоселиани появляется перед нами не как политик, а как человек, измученный язвой желудка и тихо пьющий в уголке горячее молоко.
Пограничники грубовато зовут ее «мамашей». Солдатики думают, что она чья-то мама. А она – «всехняя» мама.
«Смотреть на тощих солдатиков невыносимо. Почти дети. Тонкие шеи. Руки – как плети…»
Горюхина обнаруживает в каком-то полузаброшенном доме аппарат для измерения давления и начинает измерять его всем окружающим. «У всех высокое. Запредельное. Все больны…» Она то лекарь, то носильщик, то нянька...
«У соседки плачет ребенок. Я – бегом, унять плач…»
« Я должна помочь отцу найти сына…»

Но почему же именно она должна? Откуда убежденность в необходимости личного вмешательства в такую сложную и трагическую жизнь, где часто бессильны и благотворительные организации, и правозащитники, и сама ООН? Откуда в ней то, что Владимир Короленко называл сознанием «общей ответственности перед правдой жизни за все ее неправды»?
«Все винюсь и виноватюсь, как говаривали в моей деревне…»
В Карабахе кто-то из местных администраторов допрашивает Горюхину:
– Вы к кому приехали?
– Ко всем, кто живет в Карабахе.
– Кто вас курирует?
– Никто…
Цель бескорыстного участия чиновникам непонятна, поэтому относятся
к Горюхиной с опаской: «Неуправляемая…»
С неотвязностью и без всякой натяжки вспоминается судьба другой русской женщины. Елизавета Кузьмина-Караваева, талантливая русская поэтесса, ставшая в эмиграции монахиней. Выручала погибающих от нищеты и пьянства соотечественников, устраивала для них приюты и столовые. С началом мировой войны спасала от фашистских преследований евреев, участников Сопротивления. Была бесстрашна, открыто проклинала войну и нацистов. Погибла в концлагере...

Приеду. Спросят: «Вы откуда?»
Откуда я – Бог весть.
Но где была, там худо, худо.
И слез людских не счесть.

Не на пустом месте появилась книжка Горюхиной, а на заветном поле русской культуры. Поэтому она останется
в русской литературе где-то по соседству с «Севастопольскими рассказами» Толстого, «Записками из мертвого дома» Достоевского, «Островом Сахалином» Чехова, дневниками Короленко. В таком соседстве нет преувеличения, ведь ценность этих книг не в художественных находках и замечательном стиле, а в исключительном мужестве поступков, которые стоят за книжными страницами.
Поэтому нельзя сказать, что книга Горюхиной написана хорошо или написана как-то не так, как нам бы хотелось. Дневник неподсуден литературной критике.
Дневник, записки, обрывки... Но эта обрывочность – обрывочность жизни. Каждый мимолетный взгляд, движение, слово, жест – все слышится и видится, будто в последний раз. «Мы шли по направлению к плачу…»
Автор трясется то в кузове допотопного грузовика, то в хлипком самолете, то на ослике, а чаще бредет пешком, прижимая к себе сосуд с живой водой. Всю эту жизнь – страшную, несчастную, бестолковую – он кропит водой, навсегда оставляя живыми тех, кому поминутно грозит гибель. И едет, тащится дальше...
«Скажи там, где будешь, чтобы войны не было. Скажи…»

Дмитрий ШЕВАРОВ