ДУША ТЕМЫ
Виктор Борисов-Мусатов.
Дама у гобелена
Виктор Борисов-Мусатов. Дама у
гобелена (Н.Ю.Станюкевич).
1903. Бумага, пастель. 56,5ґ41.
Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Предчувствую Тебя. Года проходят
мимо. Все в облике одном предчувствую Тебя...» –
эти строки из стихотворения Александра Блока
выражали ощущения всего культурного общества,
создавшего изумительное искусство Серебряного
века. В таком предчувствии осуществления мечты, и
не только о личном счастье, но и творческом –
создании на полотнах поэтического образа
гармонии человека, природы и мира, – не прошли, а
стремительно пролетели 35 земных лет Виктора
Борисова-Мусатова!..
Внук крепостного, он не был баловнем
судьбы. Суровый вызов бросила она еще
трехлетнему мальчику. «В жизни я буду, конечно,
всегда только безнадежно влюбленным», – запишет
в дневнике в одну из бессонных горьких ночей этот
тончайший русский художник, искалеченный
туберкулезом позвоночника и несчастным случаем.
Товарищи ласково называли его за глаза
«горбунчиком», а он поражал всех задором,
жизнелюбием, светлой и бодрой энергией.
«Привлекал обаянием личным», – вспоминает
Андрей Белый. Был «удивительно обаятельным
человеком... – вторит ему петербургский критик
И.Лазаревский. – В нем так чувствовался
художник Божьей милостью, чистый душой и
помыслами».
Однако из 35 лет жизни – без годов учебы
в Петербурге, Москве, Париже – целых 25 лет
«заточения» в родной саратовской глуши! И натуры
тут не сыскать: позировать странному, похожему на
доброго гнома художнику, хотя и сохранявшему в
одежде и в облике парижскую элегантность, для
многих провинциальных девиц – дело
предосудительное! К тому же изощренная брань по
адресу этого «декадента», грубые шутки
(«горбатого могила исправит») и оскорбительные
«стишки» в местных и столичных газетах...
Постоянная нужда и беспощадный труд в поисках
своего пути в непростое, «переходное» время в
русской живописи. «Я должен быстро сгореть...» –
как-то записал он в дневнике.
Лишь в последние три года его жизни, с
момента показа на московской выставке в 1902-м
картины «Гобелен», о нем заговорят в России. В
1904-м – за год до смерти – первая выставка за
рубежом... А уже в 1910-е годы разгорится посмертная
его слава, установится «мода» на Мусатова. Имя
его будет поднято на щит журналом «Мир
искусства». Оно будет называться рядом с именами
Александра Иванова, Врубеля и Серова... И некогда
«странные» полотна с музыкально-неопределенными
названиями: «Гобелен», «Водоем», «Изумрудное
ожерелье», «Призраки», «Осенняя песня» – станут
дороги и важны не только прямым мусатовским
последователям – художникам-символистам. Именно
этими мусатовскими шедеврами завершается ныне
экспозиция Государственной Третьяковской
галереи в Лаврушинском, обозначая незримую, но
четкую «грань времен», – ведь многие
разветвленные направления новой русской
живописи пойдут «через Мусатова», учитывая его
открытия, его опыт!.. Но это станет ясным лишь к
концу ХХ века.
В напевном композиционном ладе работ
Борисова-Мусатова, в богатстве ритмов, в легком
повторе поз, в мерцающей гамме цвета –
нарастание, паузы, приливы и отливы тонких
состояний души. «Душа темы» – любимое его
выражение. Молчаливый «дуэт» девушек на берегу
водоема сродни вслушиванию в голос судьбы целого
поколения, сродни тревогам и чаяниям чеховских
героинь.
Откуда, из каких мучительных
бессонниц, из какой боли сердца пришли в цветущие
вешние сады, в золотую печаль осени и заполнили
молчаливыми встречами, хороводами и прогулками
«мусатовскую страну» эти милые, но далеко не
писаные красавицы? Эти уездные
«барышни-крестьянки» и дамы в платьях
неопределенно-старинной эпохи... На вопросы, что
это за эпоха отражена в его картинах, Мусастов
отвечал: «Да никакая это эпоха! Это, знаете ли,
просто красивая эпоха». Или, лукаво прищурясь,
говорил: «Женщина в старинном платье с
кринолином менее чувственна и больше похожа на
облака и на деревья...» Или уже посерьезнее: «Я
хотел выразить эту идею гармонии, а вокруг меня
одни диссонансы, от которых некуда скрыться...»
В 1898 году вышла в свет книга очерков
Н.А.Лухмановой «Черты общественной жизни»,
получившая большой резонанс. В ней писательница,
в частности, говорит об особенности старинных
женских портретов: «Мы видим высокий лоб, под
которым кроется душа, широкие, лучистые глаза,
где много затаенной мысли, мечтаний и души...
что-то свое, самобытное, спокойное, какое-то
самоуважение и право на уважение других...»
Гоняясь за всем, теперь женщина разменялась на
мелочи и утратила свою первую красоту –
спокойствие. Тревога, жадность, неуверенность в
себе, тщеславие, погоня за модой и наслаждением
исказили, стерли красоту женщин... Вот почему,
глядя на портреты прабабушек, говоришь: «Какие
красивые лица». Любуясь витриной модного
фотографа наших дней, восклицаешь: «Какие
хорошенькие мордочки!»
Известный писатель и мыслитель
В.В.Розанов скажет о выводах Лухмановой:
«...оплакиваемое здесь – не женщина только, но вся
наша цивилизация. Ибо какова женщина, такова есть
или очень скоро станет вся культура».
Борисова-Мусатова назовут поэтом
женской души. Его «ретро» опережало времена. И
кто знает, не заглядывал ли он в своих «снах»
(сохранились и такие его записи!) в
самоубийственную дисгармонию, грозящую
экологической катастрофой, исчезновением и
красоты и самой жизни на земле? Светлые и
тревожные образы мусатовских полотен – не
убаюкивающая песня о былом, как кажется на первый
взгляд, а тихое, упорное заклинание от
надвигающихся разлада и катастрофы. Заклинание
– гармонией красоты. Душа женщины для него –
камертон спасительной для человека гармонии с
породившей его природой.
«Где я найду моих женщин прелестных?»
– сетует он в одном из своих стихотворений. Как
же выискивал он образы тех (или единственной,
Той), кто помог бы ему воплотить в красках и
линиях его заветную идею? За деревянным забором
на пыльной саратовской окраине в небольшом саду
творит он мир своей мечты. Часами позирует ему
сестра Леночка – младший друг и постоянная его
натурщица, надевает простенькие платьица «под
старину», сшитые рукодельницей-мамой.
Затворник-мечтатель, он ищет свой «идеал» в узком
кругу знакомых.
«В жизни мы влюбляемся несколько раз,
– записывает он в дневнике, – но любим только
один... Мы не переставая ищем эту душу, которая
создана для нас, которая вместе с нами составляет
одну гармонию...» В самом конце пути Мусатов
узнал, наконец, женщину, которая просто и тихо
вошла в его творческую судьбу как долгожданное
воплощение его Музы... Весной 1902 года в Саратов
приехал из Харькова отставной офицер, литератор,
некогда товарищ детских лет поэта Брюсова
Владимир Константинович Станюкович с женой
Надеждой Юрьевной и пятилетним сыном Колей. Жена
Станюковича – невысокая миловидная женщина, с
лицом слегка смуглым и карими глазами. Держалась
она без всякого жеманства. С большим участием и
тонким пониманием отзывалась на разговоры, споры
о литературе и живописи. Мусатов был поражен ее
обликом, ее внутренним светом. С каждой встречей
она все больше казалась ему давней знакомой. Ее
ясный открытый лоб – нет, чело под слегка
курчавыми каштановыми волосами... Нежный абрис
удлиненного лица, губы – все почему-то до боли
родное. Что это, откуда?..
В неизданных воспоминаниях
В.К.Станюковича находим мы объяснение. Он пишет,
что его жена – «урожденная Рышкова, происходила
из старой русской дворянской семьи. Ее мать,
урожденная де-Роберти... бабушка была урожденная
Палеолог. Будучи похожа на мать, Надежда Юрьевна
унаследовала от нее ярко выраженные черты
романского племени. Кровь старых родов сказалась
в тонкой асимметрии лица, делавшей ее
необыкновенно похожей на образ Симонетты
Боттичелли. Наиболее схожим ее портретом следует
признать “Мадонну с гранатом” Боттичелли. Черты
преждевременной усталости в соединении с
необыкновенной энергией, устремленной на помощь
ближним, особенно пленяли Мусатова...»
Не случайно в эту пору Мусатов украсил
стены своей мастерской репродукциями с картин
великого флорентийца. Симонетта Веспуччи –
легендарная «модель» Боттичелли, которую он
писал даже после ее ранней смерти. Отражения ее
облика видел Мусатов в Надежде Юрьевне. Судьба
подарила ему возможность как бы пойти по стопам
любимейшего художника... А тут еще привез
Станюкович из смоленского имения предков два
старинных наряда. Мусатов просто влюбился в один
из них – стеганый шелковый капотик бронзового
цвета с кружевным воротником, украшенный
вышитыми цветами. «Он был сшит на очень тоненькую
и маленькую фигурку, – вспоминал Станюкович, – а
потому оказался как раз впору Н.Ю.» В марте 1903
года Мусатов писал с восторгом: «Мы сидим по
целым дням дома и рисуем с Надежды Юрьевны. Она
отлично позирует в костюме прабабушки...» Так
рождалась «Дама у гобелена».
И сегодня, поднимаясь по
узорно-чугунной парадной лестнице
Художественного музея имени Радищева в Саратове,
можно среди украшающих стены французских и
фламандских шпалер XVII века почувствовать ту
атмосферу, так повлиявшую на Мусатова, то обаяние
старины, обветшалой и неподдельной, ее аромат.
Мусатов работал одно время в музейных стенах, и
огромные тканые плоскости этих сизо-серо-зеленых
и как бы серебрящихся шпалер с их могучими
деревьями, водопадами, фантастическими птицами
сыграли свою роль в его стремлении к
декоративно-плоскостной картине-панно. Мусатов,
с его тонкой памятью, при создании больших своих
полотен эти ковры уже не забудет... На фоне одного
из них – гобелена с птицей – будет изображена
Надежда Юрьевна. В этом красивом портрете –
прямая попытка декоративно вписать «музыку»
человеческого образа в старинную музыку фона...
Судьба «Дамы у гобелена» – Надежды
Юрьевны Станюкович была трагической. Когда
началась русско-японская война, Станюковича
призвали в армию. Надежда Юрьевна решила ехать с
ним сестрой милосердия. Владимир Константинович,
зная болезненность жены, пытался ее отговорить. А
Борисов-Мусатов, этот «неисправимый романтик»,
пришел в восторг от решения дорогой Надежды
Юрьевны, он же и провожал их эшелон...
В стылом поле под Харбином, в
занесенных бураном палатках, по колена в ледяной
жиже, в обстановке «позиционной войны», когда
иные стрелялись от отчаяния, – можно было найти
женщину, ставшую последней музой Мусатова.
Вскоре Надежда Юрьевна тяжело заболела. Муж
настоял на ее возвращении домой, к родне в
Екатеринославскую губернию. Тяжкое душевное
расстройство привело Надежду Юрьевну на лечение
в Москву. Увиденные ею кошмары, мысли о конце мира
сделали свое дело. Надежда Юрьевна лежала в
клинике психиатра Усольцева одновременно с
безумным Врубелем...
Мусатов был с ней все последние дни.
Она голодала, страдая манией отравления.
Очнувшись от страшного бреда, звала Мусатова,
говорила врачам: «Я только ему верю... Он
особенный». 21 августа 1905 года на руках Мусатова
Н.Ю.Станюкович ушла из жизни.
«Ее смерть, – писал художник, –
примирила меня со смертью вообще... В мою душу, я
чувствую, вливается какое-то спокойствие».
В 1905 г. он создаст «Реквием». Среди
женских фигур на фоне торжественно вознесенной
архитектуры трижды возникает дорогой ему облик.
Константин ШИЛОВ
|