Ветер счастья и обид

Белое кружево января, его прозрачные небеса, кристальный воздух всегда пробуждали в людях стремление к полету над обыденностью – в прямом и переносном смысле.
В январе взлетали в небо первые аэростаты и другие летательные аппараты.

9 января 1793 года француз Жан Пьер Бланшар совершил первый полет на воздушном шаре над Америкой. Взяв старт в Филадельфии и поднявшись на высоту 5800 футов, он через 46 минут посадил шар в 15 милях от места старта
в Вудбери, штат Нью-Джерси. До сих пор ходят упорные слухи, что французу существенно помог второй пилот – небольшая черная собачонка (ее имя история не сохранила). А 9 января 1953 года успешно прошел первый опытный полет самолета «Конкорд».

В январе происходили и другие замечательные события. Так, 13 января 1703 года в Москве начала регулярно выходить первая русская печатная газета «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и во иных окрестных странах». Оттого мы теперь празднуем
в канун старого Нового года День российской печати.

7 января 1953 года Гарри Трумэн заявил о наличии у США водородной бомбы, на что в тот же день советские газеты «Правда» и «Известия» ответили сообщением о раскрытии «заговора кремлевских врачей». Девять ведущих врачей были обвинены в отравлении секретаря ЦК Андрея Александровича Жданова и начальника Главного политического управления Красной Армии Александра Сергеевича Щербакова. Это называется – знай наших!

Но если присмотреться внимательнее ко всем этим событиям, то в каждом обнаружим зерно будущего неожиданного развития. От неуклюжего аэростата – к космическим кораблям, от первых «Ведомостей» –
к «четвертой власти», от водородной бомбы и «дела врачей» – к «холодной войне», неизбежной оттепели и нынешнему совместному походу против международного терроризма… И происходило все это согласно каноническим законам диалектики: тезис – антитезис – синтез.

Похожее движение смысла есть, наверное, в каждой человеческой судьбе. Но поэт, о котором я хочу вам рассказать, не только вынес все перипетии бурного ХХ века, но и переплавил их в своем удивительном творчестве. Он сумел соединить и примирить в своем сердце веселую комсомольскую молодость и горькие лагерные воспоминания и при этом ни на миг не изменил себе – как был,
так и остался витязем российского стиха Ярославом Смеляковым.

Много ли мы знаем его стихотворений? «Хорошая девочка Лида», «Если я заболею», «Милые красавицы России»... А ведь есть и другие, например о пьянчужке из Переделкино:

Завтра утречком стирает
для соседки бельецо
и с похмелья напевает,
что потеряно кольцо.
И того не знает, дура,
полоскаючи белье,
что в России диктатура
не чужая, а ее!

Как непохожа эта злая ирония на простые и романтические строки «Девочки Лиды» или «Строгой любви»! И совсем непонятно, откуда бы ей взяться, если прочитать биографию поэта в каноническом, приглаженном виде.

Родился Ярослав Смеляков 8 января 1913 года в Луцке в семье железнодорожного рабочего. Рано начал писать стихи. В 1931 году окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу, занимался в литературных кружках при «Комсомольской правде» и «Огоньке», был замечен Светловым и Багрицким. В 1934 году по необоснованному обвинению Я.Смеляков был репрессирован. Вышел на свободу в 1937-м. Несколько лет работал в редакциях газет, был репортером, писал заметки и фельетоны. В первые месяцы Отечественной войны рядовым солдатом воевал в Карелии. Попав в окружение, до 1944 года находился в плену. В послевоенные годы вышла книга «Кремлевские ели» (1948), в которую вошли лучшие стихи Смелякова, написанные до и после войны. В 1956-м была опубликована повесть в стихах «Строгая любовь», получившая широкое признание. В 1959-м появился поэтический сборник «Разговор о главном»; явлением в советской поэзии стала книга стихов «День России» (1967). В 1968 году была написана поэма о комсомоле «Молодые люди».

«Комсомольский поэт», – скажете вы. Да, наверное, потому что он до старости умудрялся оставаться молодым. «Конечно, нет, – скажет тот, кто знал его поэзию чуть-чуть побольше. – Почему, например, нигде не пишется о причине, по которой бывшего “фабзайца” с безупречным социальным происхождением в 1934 году упрятали в лагерь?» Спросите у поэта.

Мы шли втроем с рогатиной на слово
и вместе слезли с тройки удалой –
три мальчика,
три козыря бубновых,
три витязя бильярдной и пивной…

< … >

А был вторым поэт Борис Корнилов, –
я и в стихах и в прозе написал,
что он тогда у общего кормила,
недвижно скособочившись, стоял.

А первым был поэт Васильев Пашка,
златоволосый хищник ножевой –
не маргариткой
вышита рубашка,
а крестиком – почти за упокой.
Теперь понятно? Если нет – вот вам продолжение:

...Второй наш друг,
еще не ставши старым,
морозной ночью арестован был
и на дощатых занарымских нарах
смежил глаза и в бозе опочил.
На ранней зорьке пулею туземной
расстрелян был казачества певец,
и покатился вдоль стены тюремной
его златой надтреснутый венец.

Так что взяли «фабзайца» за компанию. Подержали и выпустили – случайно, скорее всего после расстрела Ежова, когда часть заключенных была освобождена. Наверное, даже и не извинились, подумаешь, три года… Скажи спасибо, что не расстреляли. Поэт спасибо не сказал, а внес коррективы в свое мировоззрение. Нет, он не перестал быть комсомольцем, не предал свою юношескую мечту, но он научился ненавидеть:

В какой обители московской,
в довольстве сытом иль нужде
сейчас живешь ты, мой Павловский,
мой крестный из НКВД?

< … >

Не вспоминается ли дома,
когда смежаешь ты глаза,
как комсомольцу молодому
влепил бубнового туза?
Не от безделья, не от скуки
хочу поведать не спеша,
что у меня остались руки
и та же детская душа.
И что, пройдя сквозь эти сроки,
еще не слабнет голос мой,
не меркнет ум, уже жестокий,
не уничтоженный тобой.

Ах, как он их ненавидел, сытых, наглых, самоуверенных – своих и чужих… В плену только за тяжелый, угрюмый взгляд немецкий конвоир несколько раз принимался избивать Смелякова железным прикладом, пока сосед не взмолился: «Да не гляди ты так на него, Христа ради, ведь забьет же насмерть...»

После немецкого лагеря поэт без пересадки попал в свой, родной – как бывший военнопленный. Вскоре после окончания войны благодаря хлопотам друзей его освободили и он вернулся в Москву. Однако в разгар кампании против космополитизма Смелякова опять не обошли вниманием. И вот он уже снова в Инте. Чему уж тут удивляться, что горькое свое стихотворение «Три витязя» он заканчивает совсем не в духе христианского смирения:

А я вернулся в зимнюю столицу
и стал теперь в президиумы вхож.
Такой же злой, такой же остролицый,
но спрятавший
для обороны – нож.

А вместе с ненавистью пришло и новое, обостренное чувство любви – не к романтических пейжазам и загадочным красавицам, а к обычной, заново увиденной жизни –
к женщине в простеньком пальто, с которого поэт снимает снежинки, как «Пушкин снимал соболя», к увлажненным стиркой рукам любимой, к простой картине летнего дождя:

Есть милая тайна обмана,
журчащее есть
в струе городского фонтана,
в цветных превращеньях его.
Я, право, не знаю, откуда
свергаются тучи, гудя,
когда совершается чудо
шумящего в листьях дождя.
Как чаша содружества – брагой,
московская ночь до окна
наполнена темною влагой,
мерцанием капель полна.

Волшебные строки, слова, наполненные светом и неземной проникновенностью, как будто страдания утончили восприятие грубоватого комсомольца от лозунга «Даешь!» до изысканности лучших поэтов Серебряного века…

Не зря с жизнью Смелякова неразрывно связана история массивного серебряного кольца с масонской эмблемой, подаренного им Маргарите Алигер в короткую пору их юношеского романа. А дело было в том, что, подарив кольцо, Ярослав сказал любимой: «Помни, пока будешь носить кольцо, у меня все будет хорошо»...

Кто станет в юности воспринимать подобные заявления всерьез? Маргарита Алигер, выйдя замуж, сняла кольцо, чтобы не будило воспоминаний, засунула куда-то в ящик – и Смеляков оказался в лагере. Прошло около четырех лет – кольцо нашлось, а вместе с ним вернулся и поэт. Так оно и продолжалось: исчезнет, потеряется перстень – и приходят известия то ли о гибели, то ли об очередном несчастье. Отыщется кольцо в старом халатике – и, оказывается, жив Ярослав, вот-вот вернется… Перед смертью Смелякова кольцо сломалось. Поэтесса положила его в ящик, хотела отдать в починку, но не успела – Ярослав Смеляков не дожил до своего шестидесятилетия…

Эту историю, почти неправдоподобную, рассказала Лидия Либединская.

«Мы грустно пили чай на кухне, вспоминали его стихи. И тогда-то она рассказала мне эту историю.

– А где сейчас это кольцо? – спросила я.

– Так и лежит в ящике... – печально проговорила Маргарита.

– Покажите его... – попросила я.

Она пошла в кабинет, слышно было, как она открывает ящик, шуршит бумагами, и вдруг раздался громкий, отчаянный крик. Я бросилась к ней. Маргарита стояла на пороге, бледная как полотно, держала в руках кольцо и, еле шевеля губами, повторяла:

– Целое, оно целое, Лида!.. Я взяла у нее кольцо – оно и вправду было совершенно целое – никаких следов починки, спайки».

«Видно, замкнулась жизнь, замкнулось и кольцо», – сказала Маргарита Алигер.

Тезис – антитезис – синтез. И высшим выражением январского, светлого соединения противоположностей служат мудрые строки Ярослава Смелякова:

Ведь все двадцатое столетье –
весь ветер счастья и обид –
и нам, и вам, отцам и детям,
по-равному принадлежит.
И мы, без ханжества и лести,
за все, чем дышим и живем,
не по-раздельному, а вместе
свою ответственность несем.