Ирина АРЗАМАСЦЕВА

О поэтах и перевалах

12 марта Сергею Владимировичу Михалкову исполнится 90 лет. Юбилейные речи, награды Родины, миллионные тиражи... Это уже было и десять, и тридцать, и пятьдесят лет тому назад. И в библиотеках все будет так привычно: почитаем «Дядю Степу», инсценируем «Трех поросят» или «Урок непослушания», порадуемся иллюстрациям Чижикова. Все так любимо, знакомо и понятно: упрямый Фома, Щенок, котята, Мимоза, веселые друзья... А если немного изменить угол зрения, как это сделала наш автор, исследователь детской литературы Ирина Арзамасцева, взглянувшая на стихотворение С.В.Михалкова «Происшествие в горах» сквозь призму Серебряного века. Дерзко? Парадоксально? Изящно?
Поистине, «бывают странные сближенья».

Иногда случается в научной работе чудо – стихи разных поэтов выстраиваются, как планеты в парад. Тогда делаются открытия и строятся новые гипотезы. Но прежде – парад стихов…

Как известно, Николай Гумилев вынес из детских лет любовь к сказкам Гофмана, Андерсена, Уайльда. Однако его собственные «сказки» ближе к строгим аллегориям средневековых легенд, чем к созданиям вольной фантазии писателей Нового времени. Гумилев отнюдь не романтик в старом значении этого понятия, как Гофман, и даже не неоромантик, как Киплинг или Хаггард. Он именно адамист, или акмеист, выбравший из наследия всемирной культуры ценности по своему вкусу. И никакие писатели XIX–XX веков не могли затмить его главных кумиров – Гомера и Данте.

Гумилев эстетически воспринял христианство во многом через обращение к Данте, через его представление о причастности античности к торжеству христианства, а сквозь творчество Данте, великого антиковеда, – и саму античность. «Акмэ» означает высшую степень расцвета, зрелость, достижение срединного положения в движении. Дальним предтечей акмеизма был «последний поэт средних веков и первый поэт нового времени». Его строки «Земную жизнь пройдя до середины, я оказался в сумрачном лесу» Гумилев взял своим девизом. Рубеж XIII–XIV веков, отмеченный гением Данте, в эпоху «Заката Европы» не мог не показаться серединой истории европейской культуры, ее перевалом. Зрелость Европы Гумилев передал аллегорией «конквистадора в панцире железном», а ее «детское» состояние –
в аллегории мальчика с собакой («Дерево да рыжая собака…»). Издавна мальчика Ганимеда изображали с собакой: он шагнул из античной мифологии в христианские апокрифы, став спутником Иоанна-евангелиста.

Акмеизм – искусство зрелого сознания, равно удаленного от начала и конца земного пути души, и вместе с тем возвращение к «детски-мудрому» мироощущению. Адамистский взгляд снимал противоречие между «детски-мудрым незнанием», то есть христиански понимаемой «простотой», «немудреностью» начального духовного опыта, и грузом знания, поднятым на вершину жизни. Именно зрелость соединялась с детством, а не старость: в этом была новизна идей Гумилева.

В романтизме поэт более всего ценил иронию, поэтому необходимо прибавить к «детски-мудрому» «ощущению собственного незнания» еще и ироническую оценку этого самого незнания. Полный комплекс адамистических идей, окрашенных иронией, представлен в стихотворении из сборника «Огненный столп»:

И если я живу на свете,
То лишь из-за одной мечты:
Мы оба, как слепые дети,
Пойдем на горные хребты.

Туда, где бродят только козы,
В мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы
И слушать мертвых соловьев.

Мотивы этого стихотворения вторили эхом Вяч.Иванову и И.Анненскому. Горы, перевалы, стада, облака и другие символы мира «природной», чистой поэзии образовывали сплетение мотивов в ранних стихах Вяч. Иванова («На склоне», «Поэты духа», «Долина – храм»). Вольный перевод О.Туманяна «Перевал», осуществленный Ивановым в 1909 году и опубликованный в 1915-м, наиболее близок к строфам Гумилева:

С младенчества тропою вверх прямой
Я неуклонно
Иду на лоно
Святынь – хоть их не знает разум мой.

«Да как вы смеете, щенки?!
Я тоже многого хочу
И в мыслях далеко лечу,
Но часто слышу я в ответ:
«Зачем?», «Потом!», «Не надо». «Нет».
А впрочем... Ладно, не беда,
Валяйте, братцы!» –
«Можно?» –
«Да!»