О пользе «истиннаго просвещения»

В наше время басня совершенно утратила приличные позиции в рейтинге литературных жанров. Ее включают в школьные хрестоматии, потому что «в басне мораль», а следовательно, по мнению педагогов, басня имеет воспитательное значение. Да, и еще начинающие артисты непременно должны декламировать басни.

Сложилось так, что в нашем обиходе остались басни именно Крылова. А ведь среди его ближних и дальних литературных предшественников и современников многие отдавали дань этому жанру. Время, сформировавшее Крылова, – осьмнадцатый век, век просвещения и нравоучения, «сердца и разума». Такими же создателями, воспитанниками или хранителями духа просвещения были В.К. Тредиаковский, А.П. Сумароков, И.И. Хемницер, В. А. Левшин, Я.Б. Княжнин, Д.П. Горчаков, В.И. Майков, Г.Р. Державин, А.Е. Измайлов, И.И. Дмитриев и даже печально знаменитый граф Д.И. Хвостов, над чьими «бессмертными стихами» не издевался только ленивый.

Часто случалось так, что два или три баснописца разрабатывали один и тот же сюжет, иногда чуть ли не одновременно. И то сказать, все учены, все начитанны, все знакомы с Эзопом и Федром, уж не говоря о Лафонтене... Никто, впрочем, этих культурных влияний не скрывал, и сам Крылов честно относил многие свои тексты к «переводам или подражаниям». Но ни у кого, кажется, из его современников не было такого количества басен, персонажи которых восходят не столько к античным прототипам и французским аллегориям, сколько к героям народных русских сказок. В этом, наверное, отчасти и состоит пресловутая народность, да?

Как масса бумажных денег подтверждается убедительным золотым запасом, так летучие сатиры Крылова часто опирались на вполне конкретные обстоятельства, о которых нынешние читатели не задумываются. Однако в некоторых случаях исторический комментарий вполне уместен: при его поддержке басни оказываются не только литературным фактом, но и свидетельством эпохи, дающим представление о состоянии и умонастроении русского общества в определенный период. Таковы, например, несколько басен, в которых отразились события Отечественной войны 1812 года.

«Волк на псарне» – это, как известно, пересказ одного из ключевых военных эпизодов. В конце сентября Наполеон, будучи в Москве, делал попытки заключить мир с русскими, что было бы выгодно и престижно для Франции и унизительно для России. Но Кутузов отказался вести мирные переговоры, а затем разгромил французов при Тарутине.

Между прочим, Крылов послал рукопись басни из Петербурга Кутузову, и тот лично прочитал ее вслух своим офицерам после сражения под Красным!

«Щука и Кот» (где Щука, вопреки натуре и здравому смыслу, напрашивается с Котом на мышиную ловлю, хвалясь: «Вот невидаль: мышей! // Мы лавливали и ершей!») намекает на промах адмирала Чичагова, который действовал против южного фланга французских войск и в ноябре упустил возможность захватить Наполеона у Березины. В басне «Обоз» под «добрым конем», чья осторожность непонятна молодой лошадке, опять подразумевается не кто иной, как Кутузов, которого современники упрекали в излишней осторожности и медлительности. Басня «Собачья дружба», герои которой поклялись друг другу в вечной любви и тотчас разодрались, как только им бросили кость, оказывается, написана под непосредственным впечатлением от итогов Венского конгресса... Интересна басня «Ворона и Курица» – совершенно прозрачный текст, в котором действуют названные своими именами реальные персонажи – «Смоленский князь» (Кутузов получил этот титул после сражения под Красным), «вандалы новые» (то есть завоеватели), а вместо условного фона развернута конкретная историческая ситуация – неудачное бытование наполеоновских войск в Москве.

С этой точки зрения злободневные басни Крылова – интересное и существенное звено той историко-временной цепи¹, вдоль которой расположен русский «наполеоновский миф».

Конечно, мы не всегда можем с уверенностью говорить о том, кому или чему конкретно посвящен тот или иной текст. Это советские литературоведы, доказывая крыловский «демократизм», любили расставлять «правильные» акценты. Стремление расставить все по идеологически выверенным полочкам, конечно, выглядит смешно; однако некоторые догадки вполне правомочны, особенно если принадлежат не поздним исследователям, а современникам и единомышленникам поэта. «Крылов никогда и никому не рассказывал, по какому случаю написана им какая басня, но когда близкий или приятный ему человек сообщал ему свою догадку, он отрицал таким образом, что отрицание его можно было принять за подтверждение догадки», – пишет Ф.В. Булгарин.

Не оставлял вниманием Крылов и собратьев по перу, причем часто доставалось и членам «Беседы любителей русского слова», в заседаниях которой он активно участвовал. Так, басню «Вельможа и Философ» («...Как это, что мы ни начнем, // Суды ли, общества ль учены заведем, // Едва успеем оглянуться, // Как первые невежи тут вотрутся?..») прямо относят к личности приснопамятного Хвостова, а «Демьянова уха» была прочитана на заседании «Беседы» – по совпадению – как раз после того, как некий чтец до зевоты утомил собравшихся своим длинным и скучным сочинением. Не слишком известная басня «Апеллес и Осленок» относится к начинающему литератору Катенину, который вздумал жаловаться на то, что, мол, Крылов ему «надоел своими вечными приглашениями»; «Прихожанин» – косвенный ответ на стихи и статью Вяземского, в которых Крылову отводилось не первое место на Парнасе. «Кукушка и Петух» – пародия на взаимные похвалы Булгарина и Греча. («Лица сии в журналах тридцатых годов восхваляли друг друга до самозабвения или, как говорят, до бесчувствия. Объяснение это я слышал от самого И.А.Крылова», – уточняет современник.)

В пространной басне-притче «Водолазы» Крылов – как сообщил журнал «Сын Отечества» – «под покровом аллегории представил пользу истиннаго и вред ложнаго просвещения» («Хотя в ученье зрим мы многих благ причину, // Но дерзкий ум находит там пучину // И свой погибельный конец...»), причем тоже применительно к конкретному событию. Первое публичное чтение «Водолазов» было приурочено к торжественному открытию (в январе 1812 года) Императорской Публичной библиотеки. Ее директор А.Н. Оленин (тот самый, чья дочка, умница и кокетка², не пошла за Пушкина) покровительствовал Крылову и назначил помощником библиотекаря.

Впоследствии, впрочем, Иван Крылов неплохо продвинулся вверх по служебной лестнице и даже Публичную библиотеку возглавил. Правда, все эти годы он не оставлял и сочинительства. Так, замысел басни «Трудолюбивый медведь» связан с эпизодом библиотечной службы. В марте 1817 года император Александр I лично повелел ускорить составление каталога Публичной библиотеки. Конечно, библиотечные руководители и сотрудники схватились за голову: ведь сами принципы и методы каталогизации к тому времени еще не были толком определены. Состоялось даже совещание, к которому каждый сотрудник (и Крылов тоже – вот бы посмотреть!) представил в письменном виде свой проект каталогизации. Однако император был недоволен медлительностью библиотекарей и уже в августе вновь стал «давить» на соответству-
ющие ведомства. На это Крылов и заметил, что «дуги гнут с терпеньем и не вдруг».

Говорят, Крылов весьма серьезно относился к своим литературным трудам. Некий вельможа пригласил его к себе и просил прочитать две-три басни. Тот охотно продекламировал несколько сочинений. вельможа выслушал благосклонно и совершенно искренне, от всей души и большого своего ума, заявил: «Это хорошо; но почему вы не переводите так, как Иван Иванович Дмитриев?» – «Не умею», – столь же искренне ответил Крылов и откланялся. Говорят, после этого эпизода была создана басня «Осел и Соловей».

«...Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом.
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».

Сей отклик свидетельствует о том, что Крылов сознавал собственное художественное своеобразие и дорожил им. Басни Крылова отличаются от многих ему современных свободными, разговорными интонациями вольного разностопного ямба («Стрекоза и Муравей» – кажется, единственный крыловский текст, написанный «правильным», «ровным» размером) и живостью языка, очаровательным сочетанием литературных «хороших манер» эпохи классицизма с прямым, почти крестьянским просторечием. Крылову как автору присуще умение иронизировать не только над личностями или ситуациями, но и над литературными приемами. Он нередко пародирует «высокий штиль» оды или трагедии. Не следует забывать и о воспитательном, и о просветительском значении басен, чем Крылов, ратуя о пользе «истиннаго просвещения», никогда не пренебрегал. Главное же достоинство в том, что басням Крылова не страшна утрата прототипов. Мы благополучно забыли о перипетиях формирования и работы Государственного Совета при Александре I (в 1810), но басни «Квартет» или «Лебедь, Щука и Рак» по-прежнему убедительны и актуальны, несмотря на то, что со времени их публикации прошло без малого двести лет.

«Иван Андреевич Крылов родился в 1768 году 2-го февраля, что сощитано его помощником по Имп. Библиот. Дельвигом», – записано исследователем П.И.Кеппеном на беловом автографе басни «Слон и Моська». Спасибо! Теперь мы знаем, когда отметить 235-летие со дня рождения баснописца.

___________

¹ На одном ее конце – смутные догадки уездной барышни, увидевшей в кабинете своего героя «столбик с куклою чугунной», на другом – скажем, возмущенное удивление ученого-вдовца, музейного основателя, чья дерзкая дочь, склонная притом и к пагубной страсти стихотворства, загородила киот изображением полководца, созерцающего горящую столицу так и не завоеванного государства... (Интересно, собирая и читая «все о Наполеоне», включила ли Марина басни Крылова в свою наполеониаду?)

² Юная Аннета Оленина, похоже, играла вдохновляющую роль в литературных кругах. В 1816 году Крылов обратился к «Анюточке» с басней «Ягненок», в которой предостерегал красавиц: «...всякой шаг // Вы свой должны обдумать так, // Чтоб было не к чему злословью и придраться».