Музыка в библиотеке

Александра Швец

Встреча четвертая. Не пятница¹

Подарки судьбы

Конец обычного школьного дня, если, конечно, они таковыми бывают. Мы собираемся домой. Свет наполовину погашен. Кое-кто из учителей, уже в пальто, заглянул за нужными книгами, благо выдача работает до последней минуты.

Возле кафедры протирает пол уборщица:

– Девочки, извините, я тут подотру? А мне, вообще-то, вы нужны. Дочке в школе задали рассказать о встрече с музыкой. А чем ей помочь, не знаю. Приходила в пятницу. У вас тут на весь коридор про Моцарта говорят. Я, кстати, и вспомнила, что в юности читала рассказ, как случайный прохожий пришел к умирающему старику. И так сыграл, что старик в его музыке и молодость свою увидел, и цветы зимой на яблонях распустились. Вот это и оказался Моцарт. Девочки, как бы мне эту книгу найти?

– Паустовский, «Старый повар», – быстро откликаюсь я. – Только сейчас этот том на руках. Но у того же Паустовского есть еще один прекрасный рассказ, почти на ту же тему, «Корзина с еловыми шишками». В нем тоже говорится о встрече с музыкой. Это история о том, как дочка лесника Дагни Педерсен на свое совершеннолетие получила в подарок от Эдварда Грига «Концерт для фортепьяно с оркестром». – Поворачиваюсь – и почти не глядя снимаю с полки любимый том. – Вот, послушайте. «Музыка уже не пела. Она звала. Звала за собой в ту страну, где никакие горести не могли охладить любви, где никто не отнимает друг у друга счастья, где солнце горит, как корона в волосах сказочной доброй волшебницы.

В наплыве звуков вдруг возник знакомый голос. “Ты – счастье, – говорил он. – Ты – блеск зари!”». Хорошо, правда?

– А ведь правда... – уборщица замерла, забыв про швабру. – Бывает, что совсем не знакомый тебе человек в своей музыке может выразить то, что ты и сам про себя сказать-то не умеешь… Надо же, только сейчас и вспомнилось... В детстве, на даче, набрели мы с мамой на разоренную церковь на опушке старого сосняка. И даже не поняли, что это: то ли лес от летнего жара звенит, то ли церковь пустая сама поет. Заглянули, а там, за солнечным светом и не разобрать сразу, сидит невзрачный такой мужичок на окне, ноги свесил. И играет на какой-то чудной серебряной штуке. Мама сказала – саксофон. – Голос Зинаиды Андреевны неожиданно зазвенел. Она выпрямилась и будто расцвела. – Так на всю жизнь и осталось. Белая церковь свечой, как невеста. Солнце из-под купола занавесом. А музыка – то ли молится, то ли исповедуется. Так, что даже видно, будто воинство небесное на нас сюда нисходит. Такое было счастье...

Она замолкла, смутилась. Повисла неловкая пауза.

Такая искренность требовала поддержки. И тут прозвучал взволнованный голос учительницы музыки Александры Сергеевны.

– В моем детстве тоже была одна чудесная встреча. И это тоже был поворот судьбы. Я даже написала об этом что-то вроде эссе. Теперь иногда на уроках его использую.

– Ой, прочитайте, если у вас с собой, – попросила Ксюша. Александра Сергеевна достала потрепанную тетрадку.

– У нас дома гости. Мне четыре года. Нарядили меня в вышитое платьице, дали в руки вазочку – печенье на стол нести. Гости – кто где. И у пианино кто-то есть. Почему-то очень хочется вспоминать про море… Мы там были этим летом. Ночь, звезды огромные, все бархатно-синее, переливается. Какие-то ступени. Серые, старые. Цикады стрекочут, кипарисы медленно спускаются к морю. Они идут, покачивая головами, как монахи в капюшонах, надвинутых низко на лицо. Я видела похожие старинные картинки. Иду вверх по ступеням, а они вниз, к морю. За ними тянется тихий звон колокола. Он роняет удары в темноту, как дождь – тяжелые капли. Навстречу каждой капле из воды выскакивает другая и снова падает вниз. Мерный плеск волн печален. Звезды опускаются с неба, как холодные снежинки, и жалят меня. По всему простору – падающие звезды. Я вижу запоздалый лучик солнца. Вечер кончился, ночь уже, а он сидит на камне. Привязан? Он взлетает, но тут же возвращается, бедный, назад. Привязан! Мне хочется подхватить его в полете и подбросить вверх – лети, лучик-звезда! Ты свободен! Ты же помнишь, как умел парить в прозрачных облаках! Но нет, привязан, не улететь, не освободиться. Печаль, как будто не моя, как будто пришедшая извне, поселяется в моем быстро растущем сердце. Оно огромное, бьется, рвется наружу. Слезы или звезды жгут лицо. Солнечный лучик еще видно под водой. Еще есть надежда. Но всплески все тише, незаметнее, и шаг кипарисов заслоняет собой все. Что все?! Где оно? Что это было? Оно не могло исчезнуть! Что дальше? а-а-а!

– Мама, хочу еще!

Вазочка давно на полу, печенье просыпалось и перемешалось с осколками хрусталя.

– Еще! Где оно?! – ору я, не в силах объяснить, не в силах понять.

Огромное сердце осталось, оно болит в груди болью великана. Печаль осталась, теснит душу, плачет. Любовь осталась, свобода в ушах свистит вихрем. Какая вазочка? Зачем вы даете что-то в руки? Я не хочу ничего другого! Еще! Взрослые недоумевают, всполошились, утешают – не слышат, что ли, ничего великаньего, не видят?

Вдруг возглас:

– Сейчас, я понял! Тише, детка. Вот. Еще.

…В солнечный день серые ступени стали просто камнем. В трещинах травка. Цветы дикие на кустах, кипарисы стоят. Молча стоят и головой не качают. На вершине горы дом, оттуда ко мне бежит девушка. Она очень молода. Видно, совсем девочка. А я уже спешу, иду к ней. Но не своим шагом. Шагаю широко, по-мужски. Или это я – та девушка? «Кто ты, скажи, ответь, ответь!..» – чудится мне. Кто-то идет, а я смеюсь и танцую перед ним, в шутку низко приседая...

Вихрь налетает сразу, вздымая вверх сухие листья, срывая цветы. И вот уже шторм. Волны замирают, взлетая вверх, и я снова вспоминаю картины, что показывала мне мама. Там тоже было море. Иногда и тонущий корабль в шторм. Но нет, мой гневный корабль борется с ветром, с девятым валом, хотя лучик надежды уже утонул. Волной смыло печаль мятежного великана, осталась только моя. Но что-то в душе выросло. Поэтому там теперь помещается очень много жизни. Я чувствую это ясно и сильно. Как все изменилось!

Подходит мама и ладонью утирает слезы с моих щек. Из-за пианино встает пожилой мужчина. Он берет меня за плечи и прижимает мою голову к себе. Потом чуть отстраняется и на несколько секунд прикрывает глаза. Ясно взглянув мне в лицо, он говорит:

– Запомни, это был... «Лунная», запомнишь? «Лунная»...

Я не понимаю его, но киваю наугад.

А он говорит мне и маме сразу:

– Вот что такое настоящая музыка.

«Так Это была Музыка, – думаю я, – он назвал Музыку – «Лунная». Странно, луны там не было. Так это была Музыка, вот оно что!»

Вечером, в детской все по-прежнему. Кроме меня. Я все еще держу в руках спасенный лучик. Вдруг вспоминается: «Запомни, это Бетховен, “Лунная”...» Вот что он сказал – «Бетховен» – радуюсь я. Я обвожу взглядом детскую. Как будто вижу через стены все-все вокруг. Нет, я не брошу игрушки сейчас, я еще долго буду играть в самые разные игры. Но мне ясно, что я есть в этом мире. И есть Музыка.

Александра Сергеевна замолчала, а я все еще прислушивалась к ожившим в памяти звукам «Лунной сонаты». Да и все, наверное, тоже. Как все-таки жаль, что повседневность часто лишает нас возможности искренне, подробно вспомнить свою жизнь, неожиданные встречи с людьми, книгами, музыкой. Встречи, которые чудесно меняли что-то в нашей судьбе.

Из-за стеллажа вышла Ксюша, прижимая к себе том Паустовского:

– А где же?..

Уборщица исчезла.

– Как фея... – проговорила завороженно Ксюша.

– Как Золушка, – педантично поправил математик.

– А жаль! – огорчилась Ксюша. – Ведь у Паустовского есть «Снег». Там тоже про все – про любовь, про музыку, про подарки судьбы.

______________

¹ Встречи 1–3 опубликованы соответственно в № 18, 22–2003, 5–2004.