Календарь круглых дат

Мария Порядина

Между тревогой
и чувством защищенности

К 90-летию со дня рождения Туве Янссон
(9 августа 1914 – 27 июня 2001)

«Мир детей – своеобразный, резко очерченный ландшафт, выдержанный в строгих тонах, где безопасность и страдание идут рука об руку…»

А если вы спросите меня, какой из придуманных писателями миров я считаю самым лучшим, я отвечу не задумываясь: Муми-дол.

Его придумала Туве Марика Янссон, дочь шведской художницы и финского скульптора. Она жила в Финляндии, писала по-шведски. Помимо всем известной саги о муми-троллях, Туве Янсон сочиняла рассказы и повести, в том числе автобиографическую «Дочь скульптора», и много лет работала как художник-иллюстратор.

К сожалению, переводы лучших рассказов для взрослых Янссон на русский язык – не лучшего качества. Но даже сквозь косноязычные конструкции, нагроможденные переводчицей, просматриваются главные составляющие стиля и мировоззрения писательницы: беспощадная и острая наблюдательность, жесткость анализа, бесстрашное понимание обыденных тягот бытия и поистине скандинавская готовность к преодолению отчаяния.

Как ни странно, эти же особенности характерны и для детских повестей Янссон. Если ранние истории о муми-троллях еще светлы и вполне оптимистичны, то перечитав все повести муми-цикла в хронологическом порядке, отчетливо ощущаешь усиление драматизма, нарастание чувства тревоги. Последние книги о населении Муми-дола – «Папа и море» или «В конце ноября», – довольно жесткая и местами мрачная проза о разъединении семьи, о разочарованиях и непонимании, о надоевших обязанностях и прелестях эгоизма. Впрочем – и о том, что ценности иногда нуждаются в переоценке, что исполнение долга и есть свобода, а надежды не напрасны.

Издатели любят цитировать высказывание Туве Янссон о том, что «выдуманный мир муми-троллей – это мир, по которому наверняка в глубине души тоскует каждый из нас». В интервью писательница признавалась Людмиле Брауде, что начала писать не для детей, а «для самой себя», потому что хотелось «вернуться и хотя бы еще немного пожить в этом огромном чудесном мире» – мире собственного дошкольного детства. Однако не следует думать, будто «чудесный» мир был исключительно мирным, безоблачным и благостным. Детство – не только праздники, но и тревоги, страхи и разочарования, без которых нет полноты жизни.

Получая Андерсеновскую медаль (1966), Туве Янссон говорила, что в мире детства чувства тревоги и защищенности живут вместе.

Тревога приводит странных существ в Муми-дол. И безответственный Снифф, и зануда Снорк, и простоватый Хемуль, и застенчивая Саломея, и мудрая Туу-тикки, и циничная Мю, и до отвращения хозяйственная Филифьонка – все стремятся сюда, чтобы спрятаться от самих себя или найти себе оправдание.

Муми-дол – территория «чур меня», над которой не властны законы страшного мира. Пожарам, наводнениям и ураганам вход запрещен! Прекрасной долине не страшны даже кометы – «мама знает, как все это спасти».

Муми-дол – главное убежище, куда в конце ноября собираются никчемные, неприкаянные существа, чтобы погреться чужим теплом, мыслями о чужом уюте, о семье…

Так или иначе, все книги о муми-троллях – это прежде всего книги о семье, поскольку муми-семейство так или иначе находится в центре повествования.

Мир семьи муми-троллей почти идеален. Его главные черты – взаимная забота в сочетании с ненавязчивым доверием, уважение к привычкам и чаяниям близкого существа, умение подыграть ему, заразиться его жизненным азартом или разделить его маленькую слабость.

Но если присмотреться, то окажется, что семейные устои не так уж устойчивы. Мир семьи хрупок и уязвим, и если забыть об этом, то даже благополучный Муми-папа потянется в странствие с хатифнаттами, даже добропорядочная Муми-мама убежит в нарисованный сад. Потом, конечно, оба вернутся, потому что есть что-то, скрепляющее эту семью. Кстати, Янссон ни разу не называет это «что-то» конкретным словом.

А если помянутого «чего-то» нет, то родственники – существа неприятные. Они никогда не приедут навестить Филифьонку, не попробуют ее пирога. Упорствуя в заблуждениях, они из лучших побуждений будут отравлять существование Хемулю, который любит тишину. Ироничная тетка станет изводить племянницу, пока та не превратится в невидимку. Семейные узы – явление сомнительное; гораздо более понятным и приятным оказывается легкомысленное и вольное хипповское сожительство многодетной Мюмлы и ее случайного приятеля.

Однако Муми-дол – мир, в который хочется попасть, а точнее – мир, в котором каждый встречает себя. Не всегда персонально, не обязательно в конкретном образе Сниффа или Мюмлы, – но свои черты непременно узнаешь в тех или иных персонажах, населяющих долину и окрестности.

Они не лишены слабостей, но одарены великолепной способностью к терпимости. Они умеют понять или по крайней мере принять к сведению любое проявление другой индивидуальности, пусть даже на первый взгляд не самое разумное. Главная добродетель муми-бытия – не столько взаимопомощь, сколько невмешательство. В Муми-доле словно исполняют заповедь российского барда: «Давайте жить, во всем друг другу потакая». Не сомнительное «всепрощение», а мудрая снисходительность – залог душевного спокойствия и мира.

Таковы правила игры под названием жизнь. Плавучий театр подобен ковчегу, но спасаются в нем не «чистые» или «нечистые», а те, кто играет всерьез. Муми-семья соблюдает правила игры и ненавязчиво показывает другим, как это бывает.

Особенность Муми-дола в том, что в его пространстве нет места агрессии. Там никто не ведет войн, ни захватнических, ни освободительных, не размахивает мечом, не ищет врага. В странствие здесь отправляются не для того, чтобы завоевать полцарства или победить дракона. Муми-тролли побеждают только самих себя – свою недоверчивость, жадность, беспечность или чрезмерную приверженность к не самым существенным условностям.

Если и есть у кого-то здесь неприятели, то они случайны и вполне конкретны. В роли «врага» может выступить ядовитый куст, захвативший фрекен Снорк, – благодаря чему у Муми-тролля появляется возможность героически сразиться с растением и победить его. Раз и навсегда, без всяких переживаний задним числом. Или Хемулиха, или тетка Хемулихи, или Сторож, охраняющий газоны, – они не столько «враги», сколько досадные препятствия на пути персонажей. А препятствие, как известно, – двигатель сюжета.

Нет в Муми-доле и корысти. Золотые самородки, которые покрупнее, идут на отделку клумб, а мелкие «не имеют вида». «Король рубинов» по справедливости остается у тех, кто видит в нем «самое прекрасное», а не «самое драгоценное». Жемчуг и самоцветы нравятся всем, но лучшие сокровища – это деревянная королева и стеклянный шар со снегопадом.

Жадничает только Снифф – потому что он маленький. Его желание обладать драгоценными вещами – это прежде всего желание «состояться», он просто еще не знает, как это по-настоящему, по-взрослому делается. Да и, в сущности, «сокровища» Сниффа и других маленьких существ не так чтоб очень драгоценны: белые камешки «бывают жемчугом, только когда лежат в воде».

Так дочь скульптора складывала золото в ручей и не особенно задумывалась, куда оно потом пропало.

В Муми-доле не очень-то любят размышлять о том, что такое добро и зло. Просто здесь стараются поступать так, чтобы было справедливо, удобно и никому не обидно. А высокоумные рассуждения о философских категориях бытия остаются за пределами теплого светлого круга от керосиновой лампы на веранде, где собирается муми-семейство.

Население Муми-дола постоянно ищет защищенности: каждому персонажу непременно надо создать укрытие – построить дом, найти грот, поставить палатку. Хотя бы для того, чтобы в один прекрасный момент выйти из укрытия и познать мир, полный чудес и опасностей. «О моя прекрасная, чудесная, личная катастрофа!»

Не только Снусмумрика тянет в одинокое странствие. Иногда каждый должен уйти – для того, чтобы вернуться, – чтобы измениться самому и позволить другим измениться. «Нужно доходить до всего своим умом… и переживать все тоже одному».

Но когда стремление к уединению вдруг окружает тебя, как остров, бескрайним ледяным полем одиночества – тогда и Морра покажется близким другом, родственной душой, хотя души-то у нее, кажется, нет.

«Страслая и ужаслая», по выражению Тофслы и Вифслы, Морра воплощает в себе то, что пугает любого пуще всяких катастроф: холод, одиночество, безысходность тоски.

Но Морра – не «смерть». Смерти в этом мире не должно быть. Даже для бельчонка, легкомысленно выскочившего навстречу Ледяной деве – лютой стуже.

Морра – то, что всегда присутствует в нашей жизни, хотим мы того или не хотим.

Она не кусается, не забирает с собой маленьких существ, а только гасит огонь. Она не опасна – об этом знают почти все. И все-таки боятся. Земля, на которой сидела Морра, замерзает, умирает от ужаса, и потом на этом месте ничего не растет. Даже деревья боятся Морры, даже песок стремится убежать из-под ее лап.

Ее никто не может любить, потому что там, где страх – любви нет. (А что «в любви нет страха» – это людям объяснили задолго до рождения Муми-тролля.)

Тем страшнее экзистенциальная игра Муми-тролля на острове. Почти забывший свою фрекен Снорк, осмеянный и отвергнутый Морской лошадкой, тайком от родителей ночами он выходит на берег моря с фонарем, чтобы почувствовать то, чего Туве Янссон никогда не называет.

Он приручает Морру – то есть приучает себя к ней, принимает холод, одиночество и тоску. Он взрослеет.

Повзрослеть – это значит понять: с Моррой можно жить, балансируя между тревогой и чувством защищенности.

Туве Янссон хорошо знала Морру. Рисуя Муми-дол и его окрестности, населенные троллями, хемулями, мюмлами и прочими филифьонками, она ставила в углу свое имя: Tove. Ни отчества (бывает ведь у скандинавов обозначение по отцу), ни фамилии – только имя. Как знак: я сама по себе. Как межевой столб на границе холода, одиночества и тоски.

Но она знала и то, что знакомством с Моррой жизнь не заканчивается. Даже поздней осенью можно вырезать из картона надежду, осветить ее теплой лампой и показать зрителям.

Мир муми-троллей все-таки оставляет читателю надежду. В конце ноября семья возвращается к дому, и фонарь, укрепленный на носу лодки, светит в темноте.

Рисунки Туве Янссон