Откуда они – такие?

Отечественные традиции воспитания мальчиков*

Да полированны

«Будет младых всех разум и политикованны...»

Такое пожелание выражал в 1725 г. Федор Журавский в пьесе-оратории «Слава печальная», посвященной памяти Петра I и поставленной учащимися госпитальной школы в Москве. Подчеркнуто витиеватый, с заимствованиями европейских понятий язык литературы этого периода передает основные представления о воспитании прежде всего дворянской молодежи, сформировавшиеся уже к тому времени: необходимо «полировать» ее нужными для преобразования страны знаниями и умениями и «политиковать», т.е. давать понятия о правилах поведения в высшем публичном обществе, появившемся с первых придворных ассамблей.

Вначале воспитание в духе затей молодого царя-реформатора было во многом стихийным, по наитию. «Потешные» юного капитан-бомбардира (а среди них – дети именитых бояр) привыкали к регулярной службе через «шутейные» игрища, сопровождавшиеся бесшабашным весельем и знакомством с техническими «немецкими» затеями. «Волонтеры», отправлявшиеся за границу одновременно с самим Петром, также получали в обязанность прежде всего изучение военного дела. После поражения в 1700 г. под Нарвой последовали более серьезные распоряжения Петра. В самой России появились «навигацкие школы», служба стала пожизненной... Была введена «Табель о рангах», открывшая перспективы карьеры и допускавшая получение дворянства людьми «снизу». Наконец, указом 1714 г. им вменено образование в обязанность. Для порядка сделали регулярными смотры дворянских недорослей. Через увещевания и зачастую родительские слезы, и сопротивление самих «недорослей», какую-то часть молодых дворян удалось приучить к новым стандартам. И методы при этом не отличались от домостроевских – провинившихся или ударившихся в бега ловили и секли.

Многие недоросли, едва научившиеся читать по складам и считать («единожды един – един») отправлялись в армию и на флот, самые способные продолжали образование в навигацких школах, выходя оттуда гардемаринами, и – соответственно – в артиллерийских школах и шляхетских корпусах, готовясь к армейской или придворной карьере. Следующей ступенью становилось обучение по своей специальности зa границей с обязательным возвращением к месту службы. Недворянские способные дети зачислялись в цифирные школы.

«Букварь» Кариона Истомина, «Арифметика» Леонтия Магницкого – этими учебными книгами, в отличие от вековечных псалтырей, ученики зачитывались. Тут уже появились элементы дидактики – наглядного познания мира, то, что к тому времени было сформулировано на Западе в трудах Каменского и Локка. В 1717 г. получил распространение и «катехизис» умений и поведенческих правил, который рекомендовался вступающему в жизнь молодому «шляхтичу» – «Юности честное зерцало».

У этой книги была предшественница – «Великое Зерцало», изданная еще в 1677 г. – перевод польского сборника, содержавший нравоучительные повести и притчи. В польском, прозападническом духе, по нему воспитывали тогда прежде всего детей из царской семьи (в том числе и будущего преобразователя) и детей именитых бояр. Теперь же понадобился более радикальный образец – немецкая книга, с которой и была списана «Юности честное зерцало».

Что нового здесь вводилось для российской знати? «“Молодой шляхтич” или дворянин, ежели в ексерсиции (т.е. обучении) своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, танцовании, в шпажной битве, и может добрый разговор учинить, ктомуж красноглаголив и в книгах научен, оный может с такими досуги прямым придворным человеком быть...». «Похвалы достойно... когда про кого говорят: он есть вежлив, смиренный кавалер и молодец...».

Что в принципе осталось, как в «Домострое»? «Наипаче всего должны дети отца и матерь в великой чести содержать». Делать «исправно все, что говорено бывает». Основные христианские добродетели вполне остаются в силе, несмотря на молву о «царе-антихристе».

К концу петровского времени уже сформировалась особая молодежная среда – «студиозусы» (хотя первое высшее учебное заведение – Славяно-греко-латинская академия – появилось в Москве еще при Софье, в 1688 г., но первоначально академический дух еще был слишком похож на монастырский). А в новой столице – Санкт-Петербурге – обучающаяся молодежь ходила на ассамблеи и разные увеселения и пела, например, вот что:

Для чего не веселиться?
Бог весть, где нам завтра быть!
Время скоро изнурится,
Яко река, пробежит:
И еще себя не знаем,
Когда к гробу прибегаем...

Это ни что иное, как переклад по-русски прославленного гимна «Гаудеамус». Внешне выучившиеся «птенцы гнезда Петрова» охотно воспроизводили европейские установки на жизнь, но реальная жизнь в самодержавной и крепостной России приглушала их.

Большинство знатных людей этого поколения к концу жизни выглядели весьма устало и разбито, измучившись физически после многолетних славных, но изнурительных петровских военных походов. Научившись в основном верховой езде, фехтованию и «политесу», перегрызшись между собой и пострадав после смерти Петра во время дворцовых переворотов, они так и не смогли по-настоящему применить многие полученные знания. Их поместья были запущены: крестьяне годами отвлекались на участие в войнах и на строительные работы, помещики же годами пропадали на стороне. Многие постаревшие дворяне никак не желали такой жизни своим детям. Они тут же воспользовались указом 1736 г. о сокращении военной службы и поехали доживать в деревни, предпочтя поправление хозяйства участи шутов при дворе императрицы Анны. Они старались, как видно по источникам, всеми правдами и неправдами удержать дома и детей – хотя бы до женитьбы. При Елизавете отсрочки от службы, отпуска, формальное прохождение службы стали вполне допустимыми, а указ 1762 г. «О вольности дворянской» и вовсе предполагал получение дворянскими сыновьями в детстве чинов во время жизни в поместье с родителями, а затем сразу престижную службу в гвардии. Став великой военной, морской и промышленной державой, Россия явно теперь нуждалась в стабилизации устоев жизни на местах. Но эта стабилизация проходила за счет все того же крепостного хозяйства.

Обычное воспитание в дворянской семье второй половины XVIII в. известно по комедиям Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль». О том же написал и Пушкин в «Капитанской дочке». Еще В.О.Ключевский показал, что в воспитании сына у таких разных родителей, как Простаковы и Гриневы, было много общего. Данные в распоряжение мальчику крепостные слуги, присматривающие, как встарь, мамка или дядька, привыкание к роли помещика среди дворни, учителя, приглашенные потому, что надо хоть чему-то научить недоросля – недоучившиеся семинаристы и отставные солдаты, а также залетные проходимцы, престижные, как иностранцы – такие, как парикмахер Бопре или кучер Вральман. Если же молодой человек, как фонвизинский Иванушка, научился по-французски, да еще съездил за границу, где не учился, а развлекался, на него смотрели, как на особенного. Гринев-отец все же настоял, чтобы сын поехал служить в настоящую армию, но так делали немногие.

Конечно, можно было силой, снарядив команду, отправить таких недорослей служить – «они протопали славный путь от Кунерсдорфа до Рымника и до Нови» (В.О.Ключевский). Выйдя в отставку с «очаковской медалью», став отцом семейства, «господен раб и бригадир» вновь отправлялся в имение, как Дмитрий Ларин у Пушкина.

Но обилие Митрофанушек среди оформившегося и получившего свои права дворянского сословия не импонировало самой Екатерине II, которая высмеяла в собственной комедии «О время!» ее персонажа Николашку, к 18 годам едва знавшего азбуку. Потребностям европейского века Просвещения должна была соответствовать хорошо разработанная система образования. Вначале она была опробована на высшем придворном уровне при участии И.И.Бецкого, автора плана «“Генеральное учреждение” о воспитании обоего пола юношества». Появились «образцовые» учебные заведения. Таким, например, стал Пажеский корпус в Петербурге. Интересные воспоминания о продолжении образования столичной элиты оставил такой его выпускник, как А.Н.Радищев, будущий автор «Путешествия из Петербурга в Москву», написав слово памяти своему другу-однокашнику – Федору Ушакову. Ушаков, получивший образование в кадетском корпусе, был в той же группе, что и Радищев, отправлен для продолжения учебы в Германию, в Лейпцигский университет. «Вышед из кадетского корпуса, Федор Васильевич начал управлять сам собою», и, приступив к судебной службе в Петербурге, приобрел наклонности светского повесы. Направление за границу должно было стать жизненной школой для молодого человека.

Радищев подробно рассказывает о нелегком пути до Лейпцига, о наставниках группы русских студентов – надзирателе Бокуме и духовнике отце Павле. «Бокум рачил больше всего о своей прибыли, нежели о вверенных ему... Твердость мыслей и вольное оных изречение были в ней противны». Надзиратель вскоре «сократил издержки» в отношении студентов, сажал наиболее независимо себя ведущих под стражу, придираясь ко всему. Особенно страдали те, кто по большей бедности родителей не получал ничего из дому. Впрочем, однажды такой студент будучи поддержан товарищами дал Бокуму пощечину. Отец Павел, напротив, был добродушным человеком, и при этом никак не воспитывал студентов, становясь зачастую объектом их насмешек.

Ушаков, отличаясь целеустремленностью и любознательностью, мало принимал участие в забавах товарищей, самостоятельно изучая разные науки. Он приобщился к трудам Гельвеция и других французских просветителей. Радищев ставит своего друга Ушакова в пример, как человека, понявшего нужность систематического образования в жизни и заставившего себя целиком этому отдаваться.

Как видно, в целом даже такая «образцовая» система обучения и воспитания была весьма уязвима. Екатерина понимала это, и в особенности пыталась обратить внимание на воспитание, заявляя: «Прежняя школа в России только учила, новая должна будет воспитывать». В соответствии с реформаторскими установками начала своего царствования она ставила задачу ни больше ни меньше, как «произвести новую породу людей» из дворян. Горячим сторонником приоритета нового воспитания, основанного на идеалах Просвещения, был Бецкий. В своих трудах он сделал вывод, что в петровское время реформы вывели на первый план ускоренное и спонтаннное обучение, при этом отказавшись от прежней воспитательной системы, еще не создав новую. Но «тому, кто не воспитан в добродетели, просвещение только вредит».

Проект 1768 г., внесенный в Уложенную комиссию, предусматривал повсеместное открытие народных училищ – деревенских и городских, начальных и средних, отдельно – для иноверцев. Гимназии первоначально предполагались для детей из состоятельных семей, но «без различия звания». В училища должен был идти тщательный отбор учителей и наставников. К такому выводу пришли после проверки состояния Воспитательного дома, открытого в Москве для дворянских сирот и внебрачных детей, когда обнаружили там полный произвол в воспитании.

Единственным в своем роде стал тогда проект открытия «дядских школ» для крепостных слуг, которых должны были специально готовить в «дядьки» для воспитания дворянских детей. Но судьба первоначальных проектов оказалась нелегкой – их осуществление отодвинули война с Турцией, чума, пугачевщина, усмирение крестьян и казаков и упорядочение местной власти. Лишь в 1780-х гг. (после представления комедии «Недоросль»!) началось открытие гимназий и начальных училищ, «приготовительных» пансионов, но почти исключительно для дворян и купцов. Немногие крестьянские дети пошли в приходские школы учить азбуку и часослов. Если к концу правления Елизаветы Петровны в России обучалось в различных школах лишь 700 с лишним человек, то к концу правления Екатерины II – около 23 000.

Школьная реформа стала быстро осуществляться с 1782 г., когда ее проведение возглавил приглашенный в Россию преобразователь учебной системы в Австрийской империи Федор (Теодор) Янкович де Мириево. Австрийский опыт создания непрерывной системы образования – от начального до высшего – тогда можно было считать образцовым. Наиболее примечательным было в это время открытие в Петербурге учительской семинарии как воспитательной составляющей просвещения, где преподавали академические профессора, а учились бывшие семинаристы (впоследствии – знаменитый Педагогический институт). Подготовленных учителей стали направлять в открывавшиеся по стране учебные заведения. Помимо учебных пособий, выпущенных в большом количестве при семинарии, появились и «Правила для учащихся», а также учебная книга «О должностях человека и гражданина». Впервые в России появилась классно-урочная система, приведшая к формированию классов в несколько десятков человек. Это, конечно, изменило атмосферу в школе, привнеся туда большее коллективное начало и иное отношение к уроку, и пребыванию в месте учения. Можно говорить о том, что с конца ХVIII в. уже по всей России возникает своеобразная субкультура учащихся – с самосознанием, своими традициями, установками, неписаными правилами (взаимопомощью, воздействием на учителей), со своим фольклором. Частью воспитания дисциплины стали общие сборы и переклички, поднятие рук на уроке, выход к доске.

Между прочим, Янкович впервые пытался запретить телесные наказания учеников в «Руководстве для учителей». К битью приравнивались также, как недопустимо оскорбительные, «ставление на колени», пощечины и толчки и даже «посрамления, и честь трогающие устыжения, как-то: уши ослиные и названия скотины, осла и тому подобные». Но все это, как и «дядские школы», так и не осуществлялось на практике. Секли и унижали учеников по-прежнему, основываясь на еще домостроевских представлениях, что «розга ум наставляет». Да и работали новые учителя зачастую с прохладцей, не имея хорошего жалованья, не встречая горячего желания родителей отправлять детей учиться по-новому (кое-где детей в школы доставляла полиция!).

Школьная система к концу века успела охватить привилегированные сословия на уровне губернских центров и кое-где – уездных городов (но там были всего лишь двухлетние училища). В гимназиях, тем более в элитарных пансионах, придворных, военных учебных заведениях по-прежнему учили также «быть обходительным» и, между прочим, иногда дозволяли встречаться на балах с воспитанницами появившихся институтов и пансионов благородных девиц.

Но значительная часть дворянских детей и тем более приобщавшихся к учению недворянских продолжали пользоваться услугами домашних учителей и воспитателей. Только теперь все чаще приглашали уже настоящих специалистов – хорошее учение все-таки начинало цениться. В этой нише можно заметить существенный рубеж – начало 1790-х гг., когда приезжавших на учительские хлеба западноевропейцев, просто не нашедших места на родине – авантюристов или вольнодумцев сменили аристократы и другие люди, бежавшие из Франции в годы революции. Если первые воспитывали в своих учениках интерес к радостям жизни, довольно равнодушное отношение к религии и наполняли их головы идеями Вольтера и Руссо, то новая волна иностранных учителей и гувернеров принесла, по словам Ключевского, «особую атмосферу, новые чувства и интересы. Они поворотили мысль воспитываемого ими юношества к предметам, которыми пренебрегали их вольнодумные предшественники, к вопросам веры и нравственности, еще важнее было то, что они не ограничивались украшением и развитием ума своих питомцев, но влияли и на их волю, пробуждали позыв к делу, к согласованию поступков с понятиями».

«Век Просвещения» принес в сознание обучаемых молодых людей в России представление о значении знаний и книжной учености в жизни. Появилось и сознание внутренней духовной свободы – несмотря на несвободу социальную и политическую, и понятие об умственном развитии. Главным же – при всех уровнях воспитания – оставался девиз пушкинского Петруши Гринева – «Береги честь смолоду».

___________________

* Продолжение. Начало читайте, пожалуйста, в № 12–2004.