Календарь круглых дат

Мария Порядина

Призванный в собеседники

Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.

Антон Сквозник-Дмухановский

Народ наш, как правило, с удовольствием слушает духовных лидеров и легко поддается на интеллектуальные провокации. В умственном смысле мы вообще легки на подъем: хлебом нас не корми, зрелищ не устраивай, а только дай поразмышлять обо всем на свете, и желательно вслух. Таковы особенности национального, тьфу, менталитета, и ничего тут не поделаешь. Но время от времени возникали в истории люди, чье влияние на русские умы даже на фоне «всемирной отзывчивости» представляется фантастическим по интенсивности и долговременности.

Один из них – Франсуа Мари Аруэ де Вольтер (1694–1778), сын парижского нотариуса, воспитанник иезуитов, сочинитель-вольнодумец, лирик-сатирик, историк-публицист, борец за общественную нравственность, великий собеседник великих людей, в представлении многих из нас – просветитель всех времен и народов.

Сближение Вольтера с Россией началось еще при Елисавете Петровне. С 1745 года он добивался, чтобы его приняли в почетные члены российской Академии наук, и Петербург пошел французскому мыслителю навстречу. Позже императрица (при посредничестве Шувалова) официально «заказала» ему историю Петра I (Ломоносов, и без того загруженный, был вынужден поставлять Вольтеру материалы). Сам факт работы знаменитого француза над книгой, фактически прославляющей русского царя, произвел впечатление на Европу. Так, Фридрих II наигранно удивлялся, с какой стати Вольтер «вздумал писать историю волков и медведей сибирских». И хоть вольтеровская «История Петра Великого» (первая часть вышла в 1759) показалась русским заказчикам чересчур краткой и несколько тенденциозной, все-таки приятные отношения продолжались до кончины Елисаветы, о которой Вольтер жалобно сообщал: «Моя императрица русская умерла… выходит, что я потерпел чрезвычайно большую потерю».

Но не прошло и года, как Екатерина II возобновила российско-вольтерьянскую любовь. Новая императрица увлекалась просветительскими идеями вполне искренне, что очень понятно, если иметь в виду годы ее первого замужества и личностные особенности венценосного супруга. От многих житейских невзгод она спасалась чтением, трепетное отношение к книгам пронесла через всю жизнь. Именно этим объясняется, кстати, известный ее благотворительный акт – выкуп библиотеки Дидро. На восторженные письма по этому поводу Екатерина смущенно отвечала: «Я не предвидела, что покупкою библиотеки Дидро приобрету себе столько похвал. Было бы жестоко разлучить ученого с его книгами; мне часто случалось бояться, чтоб меня не разлучили с моими книгами...»

У российского Просвещения оказалось женское лицо. Елисавету желали видеть «Минервой на троне», Екатерину – как бы непосредственно видели; Вольтер это сразу понял и охотно поддерживал игру. А Екатерина всегда ценила тех, кто умел играть всерьез.

Она стала рассказывать ему обо всем: о дождях и собаках, об обязанностях дворян, священников и хлебопашцев, о пейзажных парках, о своих любовниках, о врагах и завоеваниях, о том, как ее понимают или не понимают… Письма царственной корреспондентки, которую мыслители называли между собой ласково-торжественным именем Като, обсуждались в кружке единомышленников, о которых Вольтер пишет: «Мы трое – Дидро, д’Аламбер и я, – мы воздвигаем вам алтари», – и вместо подписи ставит: «Священнослужитель Вашего храма».

Имея дело с российской правительницей и ее друзьями, он отчасти играл роль того гражданина, призванного всеблагими в собеседники, о котором лет через семьдесят напишет Тютчев:

Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был…

Вольтер идеально подошел на роль «допущенного в совет» и не чувствовал неловкости в дружбе с немецкими, датскими, шведскими, польскими правителями. Фридрих Великий («философ из Сан-Суси») долгие годы находился под его влиянием; да и сама Екатерина говорила: «Вольтер – мой учитель… Его произведения развили мой ум и мою голову; я его ученица».

Не стоит угадывать в этих словах кокетство, политический расчет или желание хорошо выглядеть в глазах Европы; впрочем, даже и за такие намерения никто из нас не вправе упрекать российскую императрицу. Было нечто гораздо более человеческое, без чего Екатерина не мыслила себя, не умела существовать: ей нужен был собеседник, отзывчивый и понимающий. И – правильно понимающий. Такого она и нашла в лице Вольтера.

Надо сказать, что и у Вольтера были основания восторженно относиться к России. Особенно импонировала ему религиозная терпимость, которую проповедовала Екатерина. Именно в этом отношении тогдашняя Франция существенно нам уступала; достаточно сказать, что «преступления против веры» преследовались там особенно жестоко, практиковались публичные казни через сожжение, разрывание шестью лошадьми, четвертование…

Вольтер не только «ввел в моду» Екатерину, но и оправдывал ее перед европейскими недоброжелателями: «Я ее рыцарь и готов защищать ее против целого света… Я уверен, что ее муж не сделал бы ни одного из тех великих дел, которые ежедневно совершает моя Екатерина».

А популярность Вольтера и просветителей с подачи Екатерины оказалась в России ошеломляющей. Издавались запрещенные во Франции сочинения, государственные деятели лично оказывали философам всяческие милости; газета «Московские ведомости» писала о Вольтере столь часто, что российская публика была прекрасно осведомлена о том, как ведет хозяйство его племянница. Кто не читал Вольтера, тот отсталый и непросвещенный варвар...

Европейские монархи уже смотрели на российский придворный круг как на «гнездо самых революционных идей», а эпидемия распространялась. Вот митрополит Евгений сокрушается о том, что «письменный Вольтер становится у нас известен столько же, как и печатной», что «сокровенными путями повсюду разливается вся его зараза». Не только во дворянстве, но и в «низших состояниях» у Вольтера находятся признательные читатели; Григорий Теплов, статс-секретарь императрицы, отмечает, что и мещане «вменяют себе в стыд не быть с Вольтером одного мнения»; В.А.Левшин сообщает, что «разнасаждение французского православия пустило свои корни еще далее: начали французить купцы и холопы».

Но переписка Екатерины с Вольтером (а также Дидро, д’Аламбером, Гриммом и другими) – это не просто взаимная реклама России и Европы. Это и обмен идеями, и формирование «общественного мнения», роль которого значительно усилилась в XVIII веке, и проверка собственных планов на прочность…

Так, например, Вольтер удостоился чести обсуждать «византийский проект» Екатерины времен русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Кстати, он оказался самым горячим сторонником победоносной войны русских против турок: «Если они начнут с Вами войну, мадам, их постигнет участь, которую предначертал им Петр Великий, имевший в виду сделать Константинополь столицей Русской империи. Эти варвары заслуживают быть наказанными героиней за тот недостаток почтения, который они до сих пор проявляли по отношению к дамам. Ясно, что люди, которые презирают изящные искусства и запирают женщин, заслуживают того, чтобы их уничтожали. <...> Я прошу у Вашего императорского Величества дозволения приехать, чтобы припасть к Вашим стопам и провести несколько дней при Вашем дворе, когда он будет находиться в Константинополе, поскольку я глубоко убежден, что именно русским суждено изгнать турков из Европы».

Энтузиазм новоявленного эллина позволил Екатерине еще раз убедиться в несостоятельности проекта; она приложила немало усилий, чтобы охладить пыл Вольтера. И вообще, чем дальше, тем чаще она досадовала на его наивные рассуждения. В конце концов, сидеть на троне и обладать всемогуществом – это не одно и то же.

А Вольтер, казалось, не понимал, что не все чудеса совершаются по мановению руки коронованной особы. В 1778 году пожилой «фернейский пустынник» даже засобирался было в Петербург, но Екатерина сделала все, чтобы поездка не состоялась: «Като лучше видеть издали».

Впрочем, после смерти Вольтера она выкупила его собрание книг, часть рукописей и писем. «Чувствительные души при виде этой библиотеки всегда будут вспоминать, что этот великий человек сумел внушить человечеству то всеобщее доброжелательство, которым дышат все его произведения…»

Екатерина считала, что Вольтера следует читать и затверживать наизусть: «изучение его образует граждан, гениев, героев и писателей, разовьет сто тысяч талантов». По инерции ли мышления, или же по своим собственным заслугам Вольтер и впрямь оказался мыслителем на все времена. Для читающих людей авторитет его был непоколебим; у нечитающих не было ругательства удобней, чем «окаянный вольтерьянец». Даже и в советские годы Вольтер – как атеист – был почти в фаворе.

«Философы… имеют свои недостатки, как и другие люди, они не всегда пишут отличные сочинения; но, если б они могли соединиться все против общего врага, это было бы доброе дело для рода человеческого».

Эхо вольтерьянства тревожит Россию до сих пор. В год 310-летия со дня рождения великого вольнодумца Василий Аксенов опубликовал роман, посвященный воображаемой встрече Вольтера и Екатерины. Поставьте эту книгу на выставку, оформленную к 21 ноября!