Размышления

Эллина Тарасова

Неразделимый мир культуры

Записки школьного библиотекаря

Неразрезанную книгу
С пожелтевшими листами
Я нашел у букиниста
И задумался на миг...

Виктор Федотов*

МАН – Малая Академия Наук – в Крыму и Украине настолько почтенна и престижна, что многие умные дети не осмеливаются даже мечтать о какой-нибудь собственной причастности к ней. Это как Артек в далекие времена, сказочный, недосягаемый – только для выдающихся отличников (теперь – досягаемый только для богатых). Достаточно сказать, что в истории нашей школы действительным членом МАН до сих пор оставалась единственная выпускница. В других школах и такого примера не найти.

А в 2002 году ученица 7-го класса (вопреки установленному порядку: МАН – привилегия старшеклассников) была принята кандидатом в действительные члены и удостоена Почетной Грамоты МАН. В большой степени «виновата» в этом оказалась школьная библиотека. Вот как это было...

Начиналось все бегом. На ходу. На библиотечном стенде «Книги – юбиляры 2002 года» (спасибо «БШ» за материалы, которые позволяют такие стенды делать особенно содержательными) была замечена маленькая, много раз подклеенная и, наконец, заново переплетенная книжечка (почти pocket-book) 1955 года издания: Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате» (с бесценным предисловием самого переводчика – Ивана Алексеевича Бунина).

Заметила ее Даша Каратеева, неутомимая шестиклассница – из породы тех людей, которым работа всегда в удовольствие: и по математике на городской олимпиаде в числе первой десятки, и в биологию влюблена (кажется, хочет стать врачом; молчаливая мечта: иметь собственный микроскоп), и вот только что для урока географии основательно изучила историю индейцев, их быт, этнографию, войны прошлого, нынешнюю жизнь. И все остановиться не может с этими своими индейцами («Знаете, даже Альберт Эйнштейн преклонялся перед властью “индейской” темы в воспитании многих поколений в разных странах!») Наверное, поэтому «Песнь о Гайавате» еще раз задела ее любопытство.

...Получила от нас Даша и беглый комментарий. 27 февраля 2002 года – 195 лет со дня рождения Генри Лонгфелло, которого Н.Г.Чернышевский называл, между прочим, никчемным слабым стихотворцем, но в горячей любви к которому вырос будущий Нобелевский лауреат И.А.Бунин, посвятивший часть своей жизни переводам текстов Г.Лонгфелло. За «Песнь о Гайавате» в 1903 году Бунин был удостоен Пушкинской премии. Шутя сообщили Даше, что индейцами интересуется она, сама того не ведая, вслед за Александром Сергеевичем Пушкиным и что сие замечательное обстоятельство мало кем замечено. А жаль...

– Подумай, Даша: Пушкин... Лонгфелло... Бунин...

Всего этого оказалось достаточно, чтобы зарядить Дашу совершенно бешеной энергией. На лето прихватила для самостоятельного чтения «Песнь о Гайавате» и обещала не забывать наши рассказы. А мыслей подготовить девочку для вступления в МАН у нас тогда еще и в помине не было...

Начался новый учебный год. Появились более сложные учебные задачи, но, теперь уже семиклассница Даша не оставила своего увлечения Генри Лонгфелло.

Когда же выступила на традиционных V школьных Пушкинских чтениях с сообщением о поэте и главной его книге, мы почувствовали, что просто невозможно (физически, морально – как угодно) оставить работу на полпути. «Даша, поработай сначала с текстом “Песни”. Расскажи сама, как жили индейцы от рождения до смерти, как вырастали дети, какой была любовь, дружба, вражда, молодость и старость... Расскажи об охоте так, как если бы сама в ней участвовала: орудия охоты, как мастерили и хранили семейные тайны...»

Умный ребенок понимал все с полуслова. Это уже было не просто увлечение. Шла настоящая исследовательская работа.

А тут как раз пригласили нашу библиотеку на заседание кафедры словесности – прослышали про «Круг школьных поэтов». Решили: вместе с поэтами надо и Дашку показать. Не то чтобы мысль уже оформилась и запульсировали буквы «МАН, МАН...», нет... Но в эти дни из МАН в школу звонили, спрашивали: «Дети есть?»

Даша – уверенный человек. Человек честолюбивый. Но, услышав грозное слово «кафедра», взяла и испугалась. Понадобилась психологическая подготовка. И не только ей. Не могла же я Даше признаться, что волнуюсь больше, чем она.

Пошли. Пришли. Рассказали. Кафедра в протокол записала: дать рекомендацию для представления в МАН. Научным руководителем назначили меня. Вернулись в читальный зал, и Даша вдруг зарыдала. Не понимала еще, может быть, но чувствовала: это порог взрослой серьезной работы.

Появилась цель. Великодушное благословение кафедры обязывало не просто повысить планку, но математически точно определить конечную цель работы.

...Задания усложнялись. «Даша, последи: как воспитывался сам Гайавата; что узнавал, к чему был приучен, как готовился к необыкновенному своему поприщу?.. Попытайся вычертить родословную Гайаваты!»

Находили время читать (и перечитывать!) текст вместе, чтобы ничего не упустить, не забыть, не уронить.

Забавно было посмеиваться над тем, что звездный человек Гайавата малышом качался в обыкновенной липовой люльке, связанной ветками, и бабка его, дочь ночных светил, Накомие, пела колыбельную, так похожую на то, что мы слышали в своем детстве: «Спи! А то отдам медведю!»

Но как при этом не заметить: первые знания Гайаваты – о космосе: звездах, кометах, пятнах на Луне (Накомие рассказывает озорную сказку) и иных тайнах. Как не заметить: когда маленький Гайавата спрашивает о них, он говорит («Даша, обрати внимание!») тихонько, непременно шепотом, как бы замирая перед тем, что уже стихийно узнано самим сердцем.

Давняя память Неба и нынешняя жизнь на Земле прорастают друг в друга, они неразделимы в Гайавате, и он знает, что Накомие говорит истинную правду о цветах: «На земле когда увянут, расцветают снова в небе...»

А первые опыты жизни земной – опыты бережной, внимательной, чуткой любви к миру растений, птиц, животных: «Всех зверей язык узнал он, имена их, все их тайны, часто с ними вел беседы, звал их: “братья Гайаваты”».

...Поприще Гайаваты задано Небом, но обращено к Земле...

Забываю заметить, что течение всей работы – среди повседневного беспощадного непрерывного библиотечного потока, в рамках жестокого автобусного расписания (Даша живет далековато), под ревнивые взгляды и реплики сверстников, под веселую почтительность старшеклассников и под опасения родственников: стоит ли так убиваться (из-за индейцев!).

Взгляд со стороны. Родственники (с уважением):

– Что? Индейцы?.. Какие молодцы! А можно почитать? Только вы смотрите, не перетруждайтесь.

Сослуживцы:

– Выставку можно убрать?

– Индейскую? (Категорически): Нет!..

– Эллина Степановна, Даша пришла. Вы опять засядете? Ничего.
Я вам сейчас тишину организую. Одиннадцатый класс! Один вскрик или шепот – и я вызываю полицию на вертолете...

– Даша, ты домой поедешь сегодня? – Это Дашина младшая сестра (из 2-го класса) спрашивает.

Дальше. Наблюдаем неслучайное сходство необыкновенной силы Гайаваты и Геракла; волшебной одежды Гайаваты («из оленьей пестрой шкуры внуку плащ Накомис сшила») и Геракла (ажура Немейского Льва) или Гайаваты (летящие мокасины) и Гермеса (сапожки с крыльями). И рядом с легендарным реквизитом абсолютная географическая точность: «переплыл он Миссисипи», совершил дальний опасный поход в «страну смоляных черных озер» с вьющимися огненными змеями (нефть и нефтяные пожары?) и дал рождение пигмеям.

Давние уроки мифологии в первом классе (а Даша была прилежной ученицей) помогли обнаружить бесценные совпадения. Во-первых, это трехдневное, как у библейского Иова, пребывание Гайаваты в чреве осетра. И, во-вторых, поразительная, ошеломляющая похожесть пироги Гайаваты и кораблей Алкеноя у Гомера в «Одиссее». У Лонгфелло:

Весел не было на лодке,
В веслах он и не нуждался:
Мысль ему веслом служила,
А рулем служила воля;
Обогнать он мог хоть ветер,
Путь держал, куда хотелось...

У Гомера:

Кормщик не правит в морях кораблем феакийским, руля мы, Нужного каждому судну, на наших судах не имеем; Сами они понимают своих корабельщиков мысли; Сами находят они и жилища людей и поля их...

...Их корабли скоротечны, как легкие крылья иль мысль...

Вот так, оглядываясь на Библию, шумеров, античную мифологию, Гомера, Даша приходила к пониманию общечеловеческой ценности «Песни о Гайавате», к осознанию, что история индейцев, рассказанная Лонгфелло, – это зеркало, в котором отражается история всего человечества.

(К слову сказать, Лонгфелло, описывая смерть жены Гайаваты, сам того не ведал, пророчески предсказал и драматические события собственной жизни: гибель своей жены во время пожара...)

Взгляд со стороны. Родственники (устало):

– Нет, спасибо, не буду читать. Спасибо. Я уже читала. И приложение «Словарь индейцев» – тоже. Спасибо. Вот можно ли на полу листочки подвинуть, чтобы пройти? Нет, я не перепутаю. Да, да. Спасибо...

Черновиков – тьма.

...Теперь следовало переключить Дашу на пушкинский очерк «Джон Tэннер». Это был крутой поворот в нашей работе. От романтического, многоцветного, печально влюбленного письма Лонгфелло к горькому, суховатому, едко ироническому тексту Пушкина.

Понять, извлечь урок, совместить в своем сознании несовместимое должен был юный исследователь.

Скрупулезно читали Пушкина. Сделали большой конспект. Из большого – малый. Наконец, оставили главные выписки.

Взгляд со стороны. Сослуживцы:

– О!.. Сегодня опять диссертация? Поели бы сначала обе. Ведь рухнете рядком! Или кучкой ...

...Обратились к статье Ильи Файнберга, может быть, единственной (мы больше не нашли), уделившем внимание пушкинскому Джону Тэннеру.

Почему Александру Сергеевичу было дело до индейцев? А? Веселый и находчивый ответит: «А ему до всего было дело. Характер такой!» Мы скажем так: «До многого было дело. Только – ни одного случайного, беспричинного интереса».

Пушкину так позарез (извините!) надо было донести до ума отечественного читателя опубликованные в США «Записки» Джона Тэннера, что, зная лень этого самого читателя, Пушкин фактически прочитывает за него «Записки», тщательно пересказывает, минуя, по ходу дела повторы, скуку, длинноты. Зачем?

Рассуждая о судьбе индейцев (на документальном материале жизни Джона Тэннера: в детстве сбежал из дома, попал к индейцам на долгие годы, в старости вернулся к цивилизации...), Пушкин резко высказывается о двуличии уже нашумевшей тогда американской демократии. Пушкин называет ее отвратительно циничной. (Вообразите, мы с Дашей размышляли об этом как раз во время войны в Ираке!) Но в этом разоблачительном тексте можно и нужно разглядеть и спрятанный смысл, имевший очевидное отношение к России. У Пушкина не было возможности говорить прямо. Сам ужасно уважал французскую фразу: «Сказать все и остаться на свободе».

Помимо политики, Пушкина занимал философский, мировоззренческий смысл проблемы. Пушкинское поколение выросло на идеях мыслителей Руссо, Дидро, Вольтера. Это идеи будто бы спасительного возвращения человека из мира цивилизации в мир естественной природы, в мир первобытной морали…

Мудрый Пушкин подверг сомнению сей прекраснодушный вариант жизни. Он замечает, что долгая жизнь Джона Тэннера среди индейцев не принесла ему счастья, не сделала его лучше, не облагородила его. Последние строки пушкинского очерка ужасают грубой правдой и трагической иронией: для него Джон Тэннер (сам только что из рабства, судится с мачехой из-за нескольких рабов-негров, доставшихся ему в наследственную собственность) – воплощенное серое мещанство, «yankee». Пушкин в своих авторских примечаниях поясняет: «Прозвище, данное американцам; смысл его неизвестен».

…Суть в том, что счастье, по мнению Пушкина, на путях обыкновенной жизни. Обыкновенной. Сам Пушкин как-то оговорился, что как раз такого счастья ему не дано…

...Есть место в истории, – говорили мы с Дашей, – и благородному Гайавате, и очерствевшему Джону Тэннеру; каждому – свое время, каждый – в своем мире. Надо только не забывать думать обо всем, как это делал Пушкин.

Теперь Бунин.

Даша читает текст Лонгфелло с упоением. Она влюблена в «Песнь о Гайавате». Много помнит наизусть. Как из своей жизни легко произносит непроизносимые трудные имена. Жалеет, что у нее в домашней библиотеке нет собственной книги. (Теперь есть: подарок школьной учительницы Юлии Тимофеевны.) «Даша, а ведь ты читаешь не по-английски. Это волшебный гипноз русского текста. Давай поговорим об Иване Алексеевиче Бунине, великом русском поэте».

...Бунин был молод, всего двадцати пяти лет, когда начал переводить «Песнь...»: «Я работал с горячей любовью к произведению, дорогому для меня с детства...»

Подробно читаем комментарии к этому периоду творчества Бунина. Знаем имя его предшественника Д.Л.Михаловского (переводы сухие и с большими пропусками, замечает Иван Алексеевич). Я рассказываю Даше, что под «Песнь о Гайавате» Бунина выросло несколько поколений отечественных читателей: малыми детьми слышали мы из одинаковых домашних репродукторов властно завораживающий, чудный, таинственно волнующий ее текст.

Между прочим, подсчитываем с Дашей: Бунину было двенадцать лет (или около двенадцати), когда умер Лонгфелло. Мальчишка Бунин – уже знал и любил «Гайавату», но не мог, наверное, и вообразить, что именно ему предназначено умножить славу великой книги...

Лонгфелло родился позже Пушкина на восемь лет и пережил на сорок пять (целую жизнь!), но, опередив Лонгфелло, Пушкин, в жестких рамках отведенного ему времени, успел всерьез, по-своему подумать о судьбах дальних народов и далеких государств на другом полушарии Земли.

Пушкин... Лонгфелло... Бунин... Они на разных книжных полках. В разных мирах. В разных исторических обстоятельствах. Их встреча невозможна, ее можно предположить как символическую, в нашем воображении.

Нам такая встреча показалась важной, как урок неожиданного, непредвзятого понимания привычных явлений культуры. Ведь понятие мировой художественной культуры подвижное, саморазвивающееся во времени и пространстве; внутри него сосуществуют иной раз противоположные и в равной мере справедливые суждения об одном и том же предмете. И обновляющийся взгляд на проблемы, казалось бы, давно решенные, также составляет часть самой культуры. Новые поколения сообщают ей неузнаваемые облики...

...Что и говорить! Большая часть нашей кропотливой работы осталась «за бортом». И обидно, и справедливо. Реферат для МАН имеет строгие, непререкаемые рамки. Сосредоточились на главном. Вот и для этих заметок пришлось отказаться от многих занятных сведений, соблазнительных сюжетов и, может быть, нескучных рассуждений. Всего не скажешь, да и не следует.

«Даша, каким ты представляешь себе Лонгфелло?» – «О!.. Генри Лонгфелло – типичный книжный человек. Профессор в длинных кудрях и пестрых жилетах, за которыми, посмеиваясь, следили студенты. И совсем не совпадал со своей фамилией: ростом был маловат, совсем “не длинный парень”».

«Даша, а что вспоминаешь в “Гайавате” с пристрастием?» Снова: «О!.. Многое. Описание пироги... Прощание Гайаваты... Наверное, больше всего – его любовь, о которой он и скромно, и хитро не говорит сначала отцу. Переполнен. Переживает...»

«Даша, кто тебе занятен более всего в “Гайавате”?» И снова восхищенное: «О!.. Трудно выбрать. Скорее всего – Ягу: верный Гайавате от люльки, которую сам ему смастерил, и до последних дней. Хвастливый, болтливый, умный, осторожный, азартный, беспечный, все умеющий, надежный – не заменимый никем на свете».

Какие неожиданные книги приходили (как будто сами приходили) в руки во время работы. Как по необъяснимому зову.

Александра Сергеевна, например, нашла сугубо математическое издание, где целая глава – по существу предмета – посвящена Гайавате.

Зимой, когда работали, в школе не топили. Не передать – как холодно. Но себя не жалели. Работу переделывали, переписывали, перекраивали несметное число раз с жестокой установкой: ни одной пустой фразы.

Строго осталось только следующее.

Начало: все-таки не дававший покоя Даше Альберт Эйнштейн – «О загадке вечной игры в индейцев».

Затем: знакомство с Генри Лонгфелло; глобальная и многосторонняя ценность «Песни о Гайавате»; главы «Как научиться говорить по-индей-
ски», «Повседневная жизнь и заботы индейцев», «В борьбе, в труде, в терпенье ты получишь все, что просишь...», «Как появился маис в жизни индейцев», «Словно желтый лист осенний» (пирога Гайаваты), «Письмена – путь из прошлого в будущее», «Прощание с Гайаватой».

Отдельно: «Как Пушкин оказался рядом с индейцами?» – взгляд Пушкина на американскую демократию, критические размышления о «природном» человеке; совет Пушкина находить счастье в обыкновенной жизни.

Отдельно: «Благодарственное слово Ивану Алексеевичу Бунину».

Работу завершает заключение: «Пушкин, Лонгфелло, Бунин: как можно увидеть их символическое единство в контексте мировой художественной культуры».

...Апрель...

...Приехали в Ялту на торжественную защиту. Кругом высокорослые старшеклассники. Незнакомые школьные и вузовские педагоги. От волнения слышим только определенные устрашающе слова: комиссия, оппонент, защита и т.п. Открываются двери. Даша исчезает за ними. Меня не пускают. Это тоже часть академического протокола: бедные научные руководители не могут опекать «претендента» в сей решительный момент.

Даша защитилась с блеском. За собственно письменную работу 22 балла из 22 возможных, за устное выступление – 39 баллов из 39 возможных (умное дитя успело не только высказаться, ответить на вопросы, но и сама задала достаточно серьезные вопросы этим высокорослым аристократам, за что получила дополнительные баллы).

Все вокруг растягивали удовольствия праздничных майских дней. Мы же не могли дождаться, когда эти удовольствия закончатся: ведь все эти подсчеты, баллы, бумаги, грамоты, членские билеты – все это ожидало нас только потом, в неизвестном будущем.

Теперь Даша – единственный пока на всю школу кандидат в действительные члены МАН, Крымское отделение которого замечательно зовется «Искатель».

Что ж? Как говорится в «Гайавате»: «в борьбе, в труде, в терпенье ты получишь все, что просишь»...

_________

* Старое издание «Гайаваты» // Альманах библиофила. М.: Книга, 1982.