Календарь круглых дат

Мария Порядина

Свет и воздух

Иоганн Себастьян Бах (1685–1750)
Иоганн Христиан Фридрих Гельдерлин (1770–1843)

In Licht und Luft zerrinnen mir Lieb und Leid!

Holderlin

Есть люди, чье влияние на окружающий мир огромно и несомненно, однако осознается как бы задним числом. Современники уважают и даже ценят их, но, как в поговорке, – «мы любим его не за это». Проходит время – и широко известный в узком кругу органист оказывается величайшим композитором, а скромный гувернер потрясает силой поэтического слова. Спохватившиеся потомки бросаются воздвигать пьедесталы, алтари и прочие мемориальные сооружения. Тут-то и выясняется, что жизнь этих людей протекала вне громких поступков, ярких событий; бытие текло прозрачно, как свет и воздух, а ослепительное сияние и сокрушительные бури – то, чему мы уподобляем произведения творческого духа – происходили по каким-то таким причинам, о которых никто и никогда… И нам остается только перебирать случайно дошедшие до нас фрагменты биографий – просто так – чтобы стать немножечко соучастниками.

Родившийся 21 марта 1685 года в семье потомственного музыканта, первые уроки музыки и скрипичной игры Иоганн Себастьян Бах получал от отца, пения – должно быть, от матери. Но когда Себастьяну было девять лет, матушка умерла, а через год внезапно скончался отец, так что дети достались растерянной мачехе, едва успевшей выучить их по именам.

Старший сын, впрочем, уже зарабатывал на хлеб – разумеется, фамильным ремеслом – он и стал заботиться о братьях. Юноша был строгого нрава, должность церковного органиста исполнял «от сих до сих», однако хранил в шкафу ноты знаменитых тогда композиторов. Себастьян же наловчился по ночам похищать эти тетради и читать нотные записи. Он обладал счастливой способностью «слышать» музыку с листа и в воображении наслаждался целыми концертами. В лунные ночи ему удавалось переписывать ноты для себя, в тайную тетрадку. Как-то раз суровый брат обнаружил эту тетрадь, полную музыкальных соблазнов, и отобрал ее у Себастьяна.

Правда это или домыслы досужих биографов – неизвестно. Именно что биографам Баха всегда «не хватало материала». В простой и размеренной жизни Себастьяна им недоставало «страстей», «коллизий» и прочих завлекательных сюжетных элементов. Бах же, как нарочно, пребывал в простоте. История с тетрадью – чуть ли не самая громкая из его «историй». Впрочем, можно припомнить и еще несколько.

Молодой Бах, будучи в Арнштадте кантором и руководителем хора, в сердцах обозвал одного из великовозрастных учеников «свинячьим фаготом»; вскоре тот с приятелями почти нарочно подкараулил учителя на улице, обругал «собачьим сыном» и пригрозил палкою; Бах не растерялся, выхватил шпагу и слегка поучил наглеца. Или еще: находясь на службе у Арнштадского магистрата, Бах отправился в Любек, где в небезызвестной Мариенкирхе служил пожилой Букстехуде, вместо трех недель провел в Любеке четыре месяца¹, да и потом не особенно поспешил домой. Таковы, то есть почти ничтожны, были и прочие «истории». Торжествовал повседневный быт, повседневное исполнение обязанностей музыканта («кантора», если при церкви, или «музик-директора», если при дворе) и многочисленные, ежедневные, унизительные дрязги.

То в Веймаре, то в Кетене, то в Лейпциге Бах искал и находил церковно-преподавательскую либо придворную службу (при тогдашней германской раздробленности «дворов» было немало; впрочем, и музыкантов тоже, так что приходилось выдерживать конкуренцию). Всякий раз, готовясь к очередному перемещению, Бах старательно прикидывал, насколько обременительными будут его обязанности относительно свободного сочинительства; столь же тщательно он высчитывал, какое положат ему жалование – не было бы умаления доходов: жизнь дорожает, семейство увеличивается. Первая жена успела подарить ему шестерых детей (но двое умерли во младенчестве); у второй же, по божьему благословению, родилось шесть мальчиков и семь девочек (вырастить удалось троих дочек и двух сыновей).

При церквах Бах исполнял должность органиста, при этом и преподавателя, и дирижера, то есть сопровождал церковные службы игрой на органе, дрессировал музыкантов и певчих, «играл на свадьбах и похоронах», при этом сочинял и свое… И повсюду повторялось одно и то же: или возмущенные якобы прихожане жаловались, что господин органист исполняет «оперу вместо мессы», или церковное начальство усматривало в органных упражнениях Баха неподобающие соблазны; да еще норовили взвалить на него ответственность за всякие шалости великовозрастных «мальчиков».

Светское же начальство с завидной регулярностью требовало «подходящей музыки» для праздников и торжеств. И снова Бах сочинял хоралы, мотеты и кантаты (так назывались музыкальные сценки с участием солистов и хора). Иной раз исполнители, получая от композитора ноты, плакались, что сыграть такую музыку невозможно, ибо никто, кроме господина Баха, не обладает столь завидной беглостью пальцев.

Бах искренне не понимал, почему одна музыка годится для церкви, а другая не годится; удивлялся также, когда говорили о технической трудности его сочинений. Он полагал, что вся музыка от Бога и для Бога, писал начальству объяснительные записки: неужто Господь недоволен искусным сочинителем, если сам же и наделил его талантами? Что же до исполнительского мастерства… если эту музыку спокойно исполняют его дети, отчего бы другим музыкантам не прекратить свои жалобы?

Дети Баха, кстати, все до одного музыкальные, в свое время затмили известностью своего отца. Прославились и Вильгельм Фридеман («галльский Бах»), и Карл Филипп Эммануил («гамбургский Бах»), и Фридрих («бюккебургский Бах»), а особенно последний сын – Иоганн Христиан («лондонский Бах»). Их отец скончался в 1750-м, на шестьдесят шестом году жизни. А «упражнения», которые он сочинял для подрастающих сыновей, ныне рискуют включать в свой репертуар лишь наиболее одаренные музыканты. Однако и они, случается, говорят о «сложности» Баха или его «непонятности».

И в самом деле, музыка Баха представляется порой соединением несоединимого: экстаза и расчета, озарения и логического рассуждения, порыва души и ясного хода мысли.

Таковы свет или воздух – двойственны. Свет показывает нам все зримое, но иной раз и ослепляет; воздух позволяет дышать, он же становится ветром, убийственной бурей…

«Свет и воздух» – это из Гельдерлина.

Он один из самых великих и – при всей его знаменитости – неизвестных германских поэтов. О его жизни мы не знаем почти ничего. Сохранилась часть его писем к матери или брату, собраны некоторые черновые записи, наброски в стихах и прозе, опубликованы основные произведения, которых, впрочем, немного. Восстанавливаются даты отдельных событий. Но подлинная жизнь поэта закрыта для нас. Долгие годы она была закрыта и для него самого.

Иоганн Христиан Фридрих Гельдерлин родился 20 марта 1770 года в Лауфене (Швабия), рано потерял отца и воспитывался матушкой. Он учился богословию в Тюбингене, его друзьями были Шеллинг и Гегель; вместе они изучали Канта и Спинозу, читали древних греков и мечтали о новом «золотом веке».

По окончании курса следовало искать пасторского места, однако эта стезя не прельщала Гельдерлина. Некоторое время он служил гувернером в доме одной просвещенной дамы (Шарлотты фон Кальб, приятельницы Шиллера); жил в Веймаре, затем в Йене, сочинял стихи, печатался у Шиллера, общался с Гумбольдтом, Фихте, Новалисом; познакомился даже с великим Гёте, хотя для начала ухитрился не узнать его при первой встрече...

Йена была в эти годы центром романтизма, поэты и философы только здесь и водились. Все они мечтали о том, как бы поскорее переделать мир, чтобы настало всеобщее братство, свободное и счастливое. Однако творческое кипение почему-то смутило нашего юношу. По причинам, до сих пор не установленным, из Йены Гельдерлин удрал к пожилой своей матушке, посидел у нее на шее, а потом – по-прежнему не желая пасторской должности, в придачу к которой полагалась жена, – снова подался в гувернеры. Во Франкфурте, в доме банкира Гонтара он нашел работу – и обрел там, говоря словами менестреля, радость-страданье.

Все это время он писал роман непонятно о чем – то в прозе, то стихами, то в рифму, то античными размерами… Находились даже издатели, только полного текста они так и не дождались: писание не складывалось, Гельдерлин блуждал в дебрях метафизики, объединяя поэтические озарения с дотошной философической рассудительностью. И вот во Франкфурте замыслы наконец обрели некоторую цельность, идеал воссиял, и явился он в облике Сюзетты Гонтар, жены банкира, матери четверых детей. Гельдерлин назвал ее Диотимой, как и героиню романа, который стал творческим итогом этих поисков. Он называется «Гиперион, или Отшельник в Греции».

«Человек, написавший эту книгу, был глубоко чужд своему времени, был неизлечимо болен тоской по прекрасной стране, которую он, как ему казалось, нашел и навек потерял в античной Греции», – утверждает биограф. Юноша Гиперион терзается несовершенством мира, мечтает переделать его, ищет пути к всеобщему счастью… Судьба посылает ему учителя, друга и возлюбленную, но она же и отнимает дары. Учитель уходит на поиски новой истины, отважный друг отправляется навстречу смертельному долгу, Диотима умирает в разлуке с любимым. Гиперион находит утешение в ощущении своего единства с благодатной Природой и понимает наконец высший смысл своих бед. «Никогда еще… я не был так твердо убежден в правоте древних и вещих слов, что сердцу откроется новая благодать, если оно выдержит и вытерпит глухую полночь скорби, что только среди глубокого страданья зазвучит для нас, будто соловьиная трель во тьме, чудесная песнь жизни».

Два года Гельдерлин жил в доме Гонтаров, наставлял детей в науках (каких?), но сам, видимо, не преуспел в науке тайной любви, ибо произошел некий «скандал» (какой?), после которого Гельдерлин оказался за порогом дома.

Началась тайная переписка любящих. Таким образом, у Гельдерлина получилось два романа в письмах. В сущности – один, который и был жизнью. Сам Гельдерлин был Гиперионом, Сюзетта – его Диотимой, а судьба была Судьбой и посылала героям испытания.

Письма Сюзетты опубликованы, и по ним отчасти восстанавливается душераздирающая история запретной страсти. Изредка – с величайшими и мучительными предосторожностями – им удавалось встречаться, но как! В заранее назначенный, например, четверг Гельдерлин проходил, например, мимо живой изгороди и, если видел в окне условный знак, то мог надеяться, что через некоторое время Сюзетта на минуту выскользнет из дома. Посмотреть друг на друга, прошептать несколько слов, иногда – протянуть руку – и снова расставаться… писать письма...

Сюзетта шила платье, белое с лиловым, учила младшую дочку вязанию, читала романы господина Августа Лафонтена – серьезное чтение в часы тоски ей не годилось, а эти сочинения можно было швырять в угол, – но подлинной жизнью было только одно: «любезный Гельдер» и мысли о нем. Муж что-то подозревал, но скандалов более не устраивал. Да и вообще, что такое семейная ссора перед ликом судьбы? Дети заболели корью, мать сама ухаживала за ними. Гельдерлин был в это время в отъезде. У ребенка корь вылечивается легко, но взрослый человек, не имея иммунитета, подвергается смертельной опасности. У Сюзетты Гонтар не было иммунитета. Диотима умерла в разлуке с любимым.

Нашел ли Гиперион утешение, сумел ли «светом и воздухом развеять любовь и боль»? Спросить его было уже невозможно. Несколько лет он буквально метался по городам и странам – исследователи почти ничего не знают об этих странствиях, – в конце концов, вернувшись на родину, был признан невменяемым и тридцать шесть оставшихся лет провел в безумии.

Увы мне! где найду
Зимой цветов я, и где
Солнечный свет
И тень на траве?
Стены стоят
Молча и холодно; ветер
Гремит на кровле.

За ним ухаживали, о нем заботились. Больной иногда бывал гневен, после чего подавлен; большую же часть времени посвящал увлекательным беседам с самим собой, продолжал писать стихи и письма. Некий исследователь пытался даже доказать, будто это сумасшествие было притворным, как у Гамлета. Однако поэт пребывал вне рассудка. Летом 1843 года его не стало. «Открыли» Гельдерлина лишь в начале двадцатого века, а осмыслили и того позже – когда осознали заслуги его великих почитателей – Рильке, Цветаевой...

Давно ушли они, величавые,
Но плач по ним все будет звучать, пока
О них напоминая сердцу,
Древние звезды восходят в небе.

Диотима. Пер. Г.И.Ратгауза

__________________

¹ …но так и не женился на дочке Букстехуде! А в этом случае произошло бы немало интересного. Ведь по тогдашней традиции зять унаследовал бы должность тестя, то есть Бах остался бы служить в Мариенкирхе. И вы только представьте себе, какой эпизодический персонаж вошел бы в роман «Будденброки»!