Слово

Александр Панфилов

Нужны ли иерархии?

Я не люблю иерархий. При всем при том понимая, что они необходимы. Что без них жизни грозит наступление хаоса и анархии. Та или иная иерархия – элементарное требование любой системы. Жизнь – тоже система. То есть моя нелюбовь к иерархиям не равна призывам разрушать их. Это бессмысленно. Всякое разрушенье, самое бескрышее («до основанья»), все равно предполагает дальнейшее «а затем». Что – «а затем»? А – выстраивание новых иерархий. История учит, что, как правило, они оказываются ничуть не лучше прежних. Поэтому не стоит ничего разрушать. А вот с умом модернизировать, смягчать – пожалуй. Пытаться модернизировать. Может ничего не получиться. Но отчего ж не попробовать? Попытка – не пытка.

Мне, например, страшно не нравится традиционно-педагогическая иерархия. Даже не столько педагогическая, сколько воспитательная – это вообще касается отношений взрослых и детей. Что-то из сюжета: «Я – начальник, ты – дурак; ты – начальник, я – дурак».

Тотальная запретительно-агрессивная схема («Этого не делай, а это делай, потому что я знаю лучше, как надо») провоцирует ребенка на протест – сначала явный, а потом, когда он поймет, что его не слышат, на скрытый. Такая схема готовит или будущего революционера («долой все запреты!»), или будущего деспота («я терпел, теперь ты потерпи»). И то, и другое плохо – нужное лежит, как всегда, где-то посередине.

В большой степени, такова нынешняя семья, такова нынешняя школа. Все строится на слове «должен». Но если даже эта модальность смягчена, все равно сущность остается прежней. Основная посылка тут давно сформулирована. Теми же французскими просветителями: ребенок – чистый лист бумаги, на котором общество (для начала – в образе семьи и школы) пишет свои красивые или некрасивые письмена. Из этой посылки следовали, кстати, и чисто революционные выводы: нужно начать не с себя, а с общества и поменять его с плохого на хорошее. Контуры этого хорошего общества мудрецы тогда же набросали. В теории все замечательно складывалось; в реальности же древо жизни зазеленело совсем не в том направлении.

Просветители не знали того, что есть еще такие вещи, как генотип, наследственность. Мы это знаем. Нам от этого не легче. Насильственная педагогика, оставшаяся нам, за неимением лучшего, от прошлого, если и учитывает эти вещи, то не слишком грамотно. Понятно, что делать, когда появляется ребенок, скажем,
с ярко выраженными математическими способностями. Нужно поместить его в продвинутую физматшколу и там выстругивать из него нового Лобачевского. Беда в том, что сам Лобачевский «выстругался» без всяких физматшкол. Есть и другие вопросы. Например – как учесть при этом душевно-духовные предрасположения маленького человека, в которых часто путаются не только школа (и выносит их за скобки – за неимением времени и огромным объемом собственно образовательной работы), но и сами родители? Или – что делать с детьми без ярко выраженных способностей? Если упростить, то наиболее частый ответ – «строить», используя политику кнута и пряника.

Впрочем, есть и другой ответ – дать ребенку свободу, лишь мягко «доглядывая» за ним, защищая, пока он хрупок, от слишком уж яростных порывов ветра жизни. А так – пусть растет, как дерево в поле. Если принять на веру тезис о том, что человек от природы все-таки существо, более предрасположенное к добру, к реализации, к этически определенному самоосуществлению, то плохого не выйдет. Тезис этот спорен, но, тем не менее, идея мне эта гораздо ближе идеи «построения». Нет, и здесь без запретов не обойтись, но, во-первых, этих запретов меньше, а во-вторых, они мотивированы. Эту мотивацию ребенок может принять или не принять. В последнем случае требуются серьезные размышления и совместные решения. Главное, что, по сути, от иерархии ничего не остается, или она претворяется в нечто качественно новое – иерархию, с которой все согласны, которая всех устраивает. Ребенок обретает равноправие. Он учится у взрослого, но и взрослый учится у него – детской мудрости, ясности, умению не поддаться стереотипу. Взрослого стереотип подавляет – «так всегда делали, и поэтому мне, скрепя сердце, придется делать то же самое». Ребенок же задает простой вопрос: «А зачем так всегда делали? Почему так надо делать?» – и этот вопрос служит волшебным заклинанием, от которого стереотип, рассыпается в прах.

Все это довольно пафосно звучит. Но существует печальный опыт. Недавняя эпоха всеобщего экспериментаторства не обошла стороной и российскую педагогику. Немало инновационных школ ставило во главу угла именно принцип равноправия учителя и ученика, взаимного сознания ценности личности каждого. К сожалению, большинство этих школ не дожило до наших дней.

Но это ничего не отменяет. И более того, во многих семьях удается строить жизнь на основе свободы и сознательного сотрудничества. Как-нибудь я расскажу об одной из таких семей. Не забуду и собственный опыт из этой области. Впрочем, тут все спорно. Некоторые мои приятели его категорически не принимают, считая самоустранением от воспитания детей. Я с ними, разумеется, не согласен.