Истории без обложки

Татьяна Рудишина

Любите живопись, поэты!

В Инженерном корпусе Третьяковской галереи работала выставка «Возвращение на Родину» Марка Шагала, самая крупная за все годы. Это имя я услышала в отрочестве, причем не в контексте живописи, но поэзии.

«Васильки Шагала» – стихотворение Андрея Вознесенского. Шумное, декларативное, эпохи стадионной поэзии. А другое стихотворение написано чуть позже, но тоже поэта-шестидесятника – Роберта Рождественского. Объединены они темой ностальгии. Мои родители любили своих шестидесятников (правда, предпочитали Евгения Евтушенко). Папа часто читал их маме (да-да, именно маме, а не мне – и правильно делал) вслух, а мама тем временем что-нибудь вязала или шила. Это был их мир, мир большой любви, тепла и уюта. А ребенок, он, конечно, центр Вселенной, но пусть у родителей будет еще что-то свое. Оно, как выясняется через годы, так или иначе по наследству достанется, включая тех самых шестидесятников. Мамин с папой последний выход в свет (а они очень любили ходить в театр, на концерты) был на презентацию альбома постаревшего, все в том же неизменном шейном платке – Андрея Вознесенского. Поэт, пребывающий в вечном поиске и эксперименте, читал что-то очень конструктивистское, даже «хайтековское», а напоследок неизменно по просьбам зрителей-слушателей – «Васильки Шагала».

Васильки Шагала

Лик Ваш серебряный,
как алебарда.
Жесты легки.
В Вашей гостинице аляповатой
в банке спрессованы васильки.

Милый!
Вот что Вы действительно
любите!
С Витебска ими раним и любим.
Дикорастущие сорные тюбики
С дьявольски
выдавленным
голубым!

Сирый цветок из породы
репейников,
но его синий не знает соперников.
Марка Шагала,
Загадка Шагала –
рупь у Савеловского вокзала!

Это росло у Бориса и Глеба
в хохоте нэпа и чебурек
Во поле хлеба –
чуточку неба.
Небом единым жив человек.
Их витражей голубые
зазубрины –
с чисто готической тягою вверх.
Поле любимо,
но небо возлюблено.
Небом единым жив человек.

В небе коровы парят и ундины.
Зонтик раскройте,
идя на проспект.
Родины разны, но небо едино.
Небом единым жив человек.

Как занесло васильковое семя
на Елисейские, на поля?
Как заплетали венок Вы на темя
Гранд Опера, Гранд Опера!

В век ширпотреба нет его, неба.
Доля художников
хуже калек.
Давать им сребреники нелепо –
небом единым жив человек.

Ваши холсты из
фашистского бреда
от изуверов свершали побег.
Свернуто в трубку
запретное небо,
но только небом жив человек.
Не протрубили трубы господни
над катастрофою
мировой –
в трубочку
свернутые
полотна
воют архангельскою трубой!
Кто целовал твое поле, Россия,
пока не выступят
васильки?
Твои сорняки всемирно красивы,
хоть экспортируй их,
сорняки.
С поезда выйдешь –
как окликают!
По полю дрожь.
Поле пришпорено васильками,
как ни уходишь – все не уйдешь…
Выйдешь ли вечером –
будто захварываешь,
во поле углические зрачки.
Ах, Марк Захарович,
Ах, Марк Захарович,
все васильки, все васильки…

Не Иегова, не Иисусе,
ах, Марк Захарович, нарисуйте
непобедимо
синий завет –
Небом Единым Жив Человек.

Андрей Вознесенский, 1973

Художник в стихотворении Роберта Рождественского вопрошает: «А Вы не из Витебска?» Витебск. Один из городов (теперь уже ближнего зарубежья), который через себя пропустил ХХ век с его еврейскими погромами, с его танками и автоматными очередями, с его нищенскими десятилетиями. Не берусь ручаться за достоверность этих цифр, но, похоже, они соответствуют страшной правде. До 1941 года население Витебска составляло 134 тысячи человек, а когда город освободили, на его улицы вышло 138 уцелевших жителей…

Марк Шагал

Он стар
и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде
Не хочется.
Он сразу – с вопроса:
– А Вы не из Витебска?.. –Пиджак старомодный
на лацканах вытерся…
– Нет, я не из Витебска… –
Долгая пауза.
А после – слова
монотонно и пасмурно:
– Тружусь и хвораю…
В Венеции – выставка…
Так Вы не из Витебска?
– Нет, не из Витебска…–
Он в сторону смотрит
Не слышит,
не слышит.
Какой-то нездешней
далекостью дышит.
Пытаясь до детства
дотронуться бережно…
И нету ни Канн,
Ни Лазурного Берега,
ни нынешней славы…

Светло и растерянно
он тянется к Витебску,
словно растение.
Тот Витебск его –
пропыленный и жаркий –
приколот к земле
каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти,
моленья и ярмарки.
Там зреют
особенно крупные яблоки,
и сонный извозчик
по площади катит…
– А Вы не из Витебска?..
Он замолкает.
И вдруг произносит,
как самое-самое,
названия улиц:
«Смоленская»,
«Замковая».
Как Волгою,
хвастает Витьбой-рекою
и машет
по-детски прозрачной
рукою…
– Так Вы не из Витебска… –

Надо прощаться.
Прощаться.
Скорее домой возвращаться…
Деревья стоят
вдоль дороги навытяжку.
Темнеет…

И жалко,
что я не из Витебска.

Роберт Рождественский, 1982

И опять Витебск, и опять ностальгия:

В картинах удивительных
Шагала
Влюбленные летают не спеша,
И над холмистым Витебском
витает
Любовью окрыленная душа.

Там тихий ангел реет
над букетом,
Плывут немые рыбы в глубине,
Цирк юности присутствует
при этом,
И лошадь скачет плавно,
как во сне.

Теленочек покоится во чреве,
Протяжно скрипка грустная поет
О родине – земле обетованной,
Скорбь вековая Библии живет.

Уютен Поль-де-Ванс,
прекрасна Ницца,
А в снах души все город снится.

Анна Михайлова

Тема исхода, по-библейски древняя и в то же время такая острая для 90-х годов ХХ века, нашла отражение у Михаила Яснова:

* * *

Я пошел на выставку Шагала,
чтобы встретить тех,
кто не уехал.
Оказалось, их не так уж мало:
были там Наташа, Юля, Алла,
были Рабинович и Хаймович,
Саша, Маша, Вова,
доктор Пальчик.

Алла говорит: «Мы послезавтра».
Юля говорит: «Мы на подходе».
«Там нельзя, – откликнулась
Наташа, –
там нельзя, но здесь невыносимо».
«В Раанане, – отвечает Саша, –
тут, у нас, все очень
даже можно:
можно жить, работать можно
дружно».
«А у нас, под Вашингтоном,
душно, –
Вова говорит, – и нет работы».
Маша возражает:
«Здесь прелестней –
Швабский воздух, пиво,
черепица…»

Доктор, доктор, надо ль плакать, если
Диделя давно склевали птицы?
Рабинович сел на стул при входе –
он в летах, и у него одышка.
А Хаймович –
тот совсем мальчишка,
правда, он в Освенциме задушен
и скользит, как облачко, вдоль зала.

Я пошел на выставку Шагала,
но тебя на выставке не встретил.
Только край оливкового платья
над зеленой крышей промелькнул.

Михаил Яснов, 1992

С выставкой Шагала может быть связано и что-то очень личностное, частное, женское:

Мы по выставке Шагала
Не топтались, не шагали,
А порхали, словно пара
Сизокрылых сизарей.

Мудрых витебских хасидов
И коров со всей России
Над ракитой и крапивой
Всех поднял гиперборей!

Три недели собиралась –
Васильком гримировалась
В иудейскую породу,
Чтоб в Шагале воспарить…

Но опять я просчиталась:
Не совпала, обозналась…
И над старым Крымским бродом
Мне опять одной парить…

Татьяна Назарова, 1992

Одной из самых стильных книг последних лет стала книга Фридриха Горенштейна «Летит себе аэроплан (Свободная фантазия по мотивам жизни и творчества Марка Шагала)» (М.: Слово/Slovo, 2003). Во вступительном слове автор пишет:

«...Вокруг Шагала умирали, погибали от рук погромщиков, от войн и сталинского режима, горели в гитлеровских крематориях родные, близкие, товарищи витебского детства, соплеменники, соотечественники. Шагал оставался невредим. Смерть как бы шутила с ним, шла рядом, касалась, пугала. Всякий раз он оставался жив, погибал вместо него кто-нибудь другой. Такой «счастливый билет», такая счастливая удача для человека порядочного душевно тяжела. И Шагал испытал в полной мере эту душевную тяжесть. После смерти любимой жены Беллы, после смерти отца, после смерти у него на глазах соплеменников во время провинциального витебского погрома и после смерти миллионов на глазах у Бога. Что же помогло ему не только выжить, но и прожить без малого столетие? Во всяком случае, не Божий талант. Талант редко помогает в долгожительстве. Чертова удача? С этим можно было бы согласиться, при одном «но». В отличие от другого долгожителя – Фауста, Шагал все-таки не продавал черту душу. Тогда чем же он нравился черту?.. Главному вселенскому скептику и иронисту импонировало легкое, чисто хасидское отношение Марка Шагала к жизни, вопреки бедам и потерям. Этим Шагал похож на первого библейского хасида Иова…»

Рекомендуем почитать:

Сарабьянов Д. Марк Шагал. На земле и в небесах // Искусство. – 2000. – № 46. – С. 1–3.

Якимович А. От Матисса до Андеграунда // Искусство. – 1999. – № 12. – С. 1–3.

Рисунок Тёмы Кудрявцева (7 лет), посетившего выставку М.Шагала

_______________

* Этюды 1–4 см. в «БШ» № 5, 7, 11, 12, 20–2004, 2–2005, 3-2005, 6-2005