Своя полка

Александр Панфилов

Попадет ли Пепко в «культовые» герои?

«Культовых» писателей на поверку оказывается немало. Ряд наших героев можно продолжать еще долго. Хотел вот о Зюскинде написать. Это хороший автор. Или о Кортасаре. Это очень хороший автор – из тех, что обозначают символы эпохи. Был заказ на Коэльо. Его я вряд ли исполню – не лежит душа. То есть объяснить, отчего он вдруг стал столь популярен (кажется, что это все-таки была мимолетная слава – да и к счастью, если это так), не сложно, но возьмись я за эти объяснения, все равно в подтексте прозвучит раздражение. А со злым сердцем лучше ни к чему не приступать. Лучше – с любовью.

Хотя вот уже сотню лет длятся настойчивые попытки превратить литературоведение в объективную науку, занятую не «душой» текста, а его «материалом»; тем, из чего текст сделан. Предполагается, что в таком разговоре о литературе не останется места эмоциям. Что разговор этот превратится в формальный анализ структуры произведения (на всех уровнях – от фонетического до идеологического) – что-то вроде математического исследования. Меня эти оч-чень серьезные попытки всегда немало забавляли (хотя среди апологетов такого подхода встречались люди почти гениальные). Потому что «души» художественного текста они все равно не отменяют. Как же можно «бездушно» препарировать то, что наделено живой «душой»? Нонсенс. Сам литературный анализ предполагает некий выбор – по большой любви или уж, во всяком случае, по большой нелюбви. То есть он по определению эмоционален. У «объективистов» же критерий выбора какой-то другой. Ну, например, связанный с тем, что тот или иной писатель является говорящим знаком слома господствующих стилей. Но скучно ведь это и неправильно. Потому что даже коль и так, то все равно и «слом» этот – не что-то абстрактное, а отзвук перемен в жизни, живой и горячей. Эхо популярности, споров, неравнодушия. Нельзя мумифицировать писателей. Особенно – хороших. Я вообще думаю, что даже математика не должна быть равнодушной. И там без «горячности» дело швах, все тут же превратится в мертвечину и ложь.

Я, кажется, на своего любимого конька сажусь. Поэтому не буду сегодня говорить о «культовых». Бог с ними, с «культовыми», надоели. У каждой эпохи свои грезы. Мы привыкли жить современностью, так проще и удобнее. Прошлое – памятник за спиной. А как к памятникам относятся? Ну да, уважительно. Как бы с пиететом, но он, этот пиетет, напоминает красивый шарик: снаружи затейливо, а внутри – пусто. Будущее… Будущее, скажем так, для нас иллюзорно. Особенно далекое – в котором нас не будет. Можно слегка пофантазировать на эту тему, если на то есть настроение, но, по большому счету, будущего мы не любим. Не чувствуем. Наш бог – настоящее. Уютное и обжитое. Где мы – любуйтесь на нас! – пребываем такие замечательные и «вечные». А все не так. И грезы наши очень скоро развеются. И, быть может, для идущих следом гроша ломаного не будут стоить. Есть на сей счет красивые фразы. «Распалась связь времен». Ах, метафора!

Но она никогда не распадется, если мы не хотим этого. Если остаемся чутки и внимательны.

Когда я устаю от современности, когда от нее, от современности, начинает тошнить, я беру в руки старые книги. Почти наугад. Подхожу к книжным полкам (вот здесь – русские; здесь – иностранные; здесь – философия; здесь – история; здесь – живопись; целый мир в миниатюре) и достаю какой-нибудь томик. Порастрепаннее. С запахом старого времени, с желтыми страницами, с какими-нибудь моими «древними» пометками на полях.

Ну, что там выудилось? «Черты из жизни Пепко» Мамина-Сибиряка! Чудесно.

На днях я перечитал эту прекрасную книгу. Она настолько проста, непритязательна, прозрачна и жива, что оторваться от нее невозможно. Разумеется, это автобиографическая проза; все «художественные» ходы лежат тут на поверхности; иные – по нашим-то искушенным временам – кажутся совсем наивными и вызывают улыбку. Но это не портит повесть, а лишь еще больше ее «намагничивает». И вот что удивительно. Если попытаться по-современному «аранжировать» этот текст, то у него будут все шансы попасть в разряд «культовых». Стать громким явлением молодежной контр-культуры – оппозиционной и эпатажной по своей сути.

Проблематика, во всяком случае, у Мамина-Сибиряка самая что ни на есть подходящая. Это история юного провинциала, попавшего в Петербург. История его взросления. Тут и нищета, и студенческий быт (точнее, безбытность), книжные идеалы, вступающие в единоборство с грубой жизнью, первые пробы пера, добывание хлеба банальнейшей журналистикой, богемные приключения, опыты «изменения сознания» (если использовать ходовую терминологию), первая любовь и первые разочарования, высокие речи и «проза жизни»… Смешай все это в разножанровом коллаже, введи в повествования чуть-чуть чертовщины, построй музыкальную фразу (что-нибудь в рэповой стилистике), добавь мистики, снов, осовремень поэтический ряд – и дело в шляпе, «культовый» постмодернистский текст окажется на загляденье. Но даже сама мысль о такой операции представляется кощунственной, потому что это будет натуральное убийство живого. Живой прозы. Живой жизни. Я боюсь, что таким убийством занимаются многие нынешние авторы. Даже и из тех, от которых стонет и «тащится» молодежь. Больно уж незатейлива рецептура. А молодые – народ неравнодушный, их увлечь просто; предложи лишь очередную историю «в тему» их сегодняшних мучений и дерзаний.

Нет, не хочется никаких аранжировок. Другого хочется. Пусть они, молодые, зачитываются Пелевиным и Мураками. Пусть. Но как бы сделать так, чтобы и тексты, подобные «Чертам из жизни Пепко», были им родными? Вообще – возможно ли это? Да, вопрос на засыпку.

Если вы хотите высказать свое мнение или задать вопросы автору рубрики, направляйте свои письма и реплики в адрес редакции.