Тексты без разбивки
Николай Лесков
Маланья – голова баранья
Сказка
В одном глухом и отдаленном от городов
месте была большая гора, поросшая дремучим лесом.
У подошвы горы текла река, и тут стояло селение,
где жили зажиточные рыболовы и хлебопашцы. От
этого селенья шла через лес дорожка в другую
деревню, а на этой дорожке в стороне на полянке
стояла избушка, в которой жила бедная женщина по
имени Маланья, а по прозванию «Голова баранья».
Так прозвали ее потому, что считали ее глупою, а
глупою ее почитали за то, что она о других больше,
чем о себе, думала. Если, бывало, кто-нибудь
попросит о таком, что нельзя сделать без того
чтобы лишить себя каких-нибудь выгод, то такому
человеку говорили:
– Оставь меня в покое; мне это не
выгодно – вон там на пригорке живет
Маланья-голова баранья: она не разбирает, чтоб ей
выгодно и чтоб невыгодно, – ее и попроси, – она,
небось, сделает.
И человек шел на пригорок и просил у
Маланьи, и если она могла ему сделать, о чем он
просил, – то она делала, а если не могла, то
приветит, да приласкает и добрым словом утешит, –
скажет:
– Потерпи, – Христос терпел и нам
велел.
У Маланьи избушка была крошечная, так
что только можно было повернуться около печечки,
а жили здесь с нею сухорукий мальчик Ерашка, да
безногая девочка Живулечка сидела на хромом
стуличке.
Оба они были не родня Маланье – голове
бараньей, а чужие, – родных их разбойники в лесу
закололи, а их бросили; поселяне их нашли и стали
судить – кому бы их взять? Никому не хотелось
брать безрукого да безногую, – никогда от них
никакой пользы не дождешься, а Маланья услыхала и
говорит:
– Это вы правду, добрые мужички,
говорите: без рук, без ног ничего не обработаешь,
а пить-есть надобно: давайте мне Ерашку с
Живулечкой. Случается, что мне одной есть нечего
– тогда нам втроем веселей терпеть будет.
Мужички захохотали.
– Беззаботная, – говорят, – Маланья, –
прямая ты голова баранья, – и отдали ей и Ерашку,
и девочку Живулечку.
А Маланья их привела и оставила у себя
жить.
Живут часом с квасом, а порою с водою.
Маланья ночь не спит: то богатым бабам пряжу
прядет, то мужикам вязенки из шерсти вяжет, и
мучицы, и соль заработает, и хворосту по лесу
наберет – печку затопит и хлеба спечет, и сама
поест, и Ерашку с Живулечкой покормит.
Сошлись перед вечером у колодца
домовитые бабы и спрашивают Маланью:
– Как ты, Маланья – голова баранья, с
ребятишками прокуратничаешь1?
– А все хорошо, слава Богу, – отвечает
Маланья.
– Чем же хорошо? ведь они у тебя
бессчастные!
– А тем, бабоньки, и хорошо, что они
бессчастные, – что на их долю немного нужно. Если
бы они были посчастливее да позадачливей, – мне
бы не послужить ими Господу Богу, а как они плохие
да бездомные, что я им ни доспею – все это для них
лучше того, как если бы я их не приняла да об них
не подумала.
Покивали бабы головами и говорят:
– А ты еще вперед-то подумала ли: что с
ними будет?
– Нет, – говорит Маланья: – я об этом
не думала.
– Да как же так можно? Надо всегда о
переду думать!
А Маланья отвечает:
– Что пользы думать о том, чего знать
невозможно, даст Бог день – даст и пищу на день, а
ночью нам всем есть покой на печечке.
– И то правда, – сказали бабы, – они –
плохие, – может быть, и умрут скоро на твое
счастье! А Маланья руками замотала.
– Что вы! что вы! – говорит, – зачем
смерть звать: я ее к себе на порог не хочу – пусть
она за дверьми присохнет.
Домовитые бабы распотешились и
рассмеялись:
– Ну, Маланья, – говорят, – голова
баранья, да какая же ты удалая да смешная: саму
смерть у порога засушить хочет.
Пошла Маланья к Ерашке с Живулечкой –
понесла им водицы напиться дать и ее согреть в
горшке, да головенки вымыть у припечка, а бабы
стоят у колодца, – вслед ей смотрят и
пересмеиваются. А к ним из лесу выходит старый
старичок, на две клюки опирается.
– Бабоньки, – говорит, – кто у вас тут
есть на селе жив человек, что пущает к себе
неимущего путника?
А бабы ему отвечают:
– А ты чей человек и как тебя звать по
отчеству?
Старик отвечает:
– Странник я света божьего, и имя мне
Живая Душа на костыльках; приустал в пути да
уснуть хочу.
– Мы не знаем тебя, – отвечали бабы, –
и пустить к себе без мужиков не смеем, а мужики у
нас строгие да грозные – придут, заругают нас.
– Что же, вы, видно, своих мужиков
больше Бога боитесь. Бог-то, ведь, велел принять и
покормить неимущего.
Бабы отвечают:
– И то правда твоя, странничек: Божье
слово помним, а человеческого боимся.
Живая Душа покачала головой и говорит:
– А ведь это, бабоньки, по худу быть –
так бы ведь вовсе не надобно. Пойду к самим
мужикам: у них попрошусь.
Пошел к мужикам, и мужики его не
пустили.
– Кто тебя знает, – сказали, – может
быть, ты слабым прикинулся и сам разузнать
хочешь, где у нас дорогое добро лежит, да ворам
открыть, а может быть, у тебя на теле прыщи да
вереды, а у нас избы чистые и полы стланные –
иди-ка по тропиночке в гору, там есть бедная
избушка – в ней живет Маланья – голова баранья,
она всех пущает и тебя пустит.
– Спасибо вам, добрые хозяева, –
отвечал старичок Живая Душа и пошел к Маланье.
А Маланья увидела его из окна и послала
безрукого Ерашку, чтобы звать его ужинать.
Ерашка добежал к старику и кричит:
– Иди-кось, дедко: тетушка Маланья
наварила горшок снытки, сольцой посолила, зовет
тебя ужинать.
Старик Живая Душа погладил Ерашку по
голове.
– И то, – говорит: – к вам иду.
Другие-то не пускают.
И только влез в избу, – тесно стало и
сесть не чем, а Маланья говорит:
– Садись, дедушка, со ребятками ешь, а я
постою. Сел дедко и поужинал, и заговорил
по-учтивому и по-ласковому.
– Спасибо, – говорит, – тебе, что не
спросила, откуда я и как меня звать по имени, а
посадила хлеба есть. Я теперь пойду в лес – у тебя
тесно – всем нам лечь негде.
– Что ты! Что ты! Живая Душа божия! В
лесу медведи и волки ходят – разве я тебя ночью
туда выпущу! Всем место будет. Вот Ерашка на
печку, а Живулечка за печку, а ты тут протянись,
где простор опростается, а мне мое место
найдется.
– Ну, будь по-твоему, – сказал старик, а
сам думает: «Где же это ей-то самой место будет?»
Лег, покрылся своей ветошью, да и уснул
с одного вздоха от усталости, а после третьих
петухов проснулся – и видит Маланья стоит на
ногах и прядет кудель, которая у нее на колочек
под потолком приткнута.
Посмотрел на нее старик одним глазком
и говорит:
– Да ведь это ты, тетка, должно быть, и
не ложилась.
А Маланья отвечает:
– Да мне, Живая Душа, и не хотелося.
Старик покачал головой и говорит:
– Ну-ну-ну! Водил, водил меня Господь
долго по свету; думал я, что позабыл он меня и
покинул, а он привел меня в отрадное место и
сподобил узреть любовь чистую. Скажи теперь мне
за то в одно слово, что у тебя есть в желании – и
тебе то у Бога и выпрошу.
А Маланья говорит:
– Что мне недостает? я и так всегда
радостна, а желаю только, чтобы смерть моего
порога не переступала, а если придет, так чтобы за
дверью присохла.
Старик отвечает:
– Что ж, – так и будет.
Ушел старик, а смерть вот же тут и
жалует; наряжена богатой казачкой в парчовом
шугае с золотою пикою, юбка штофная, на боку
стальная коса на золотой цепочке, чеканной на
манер мертвых костей человеческих, вся рожа
накрашена, черные зубы во рту белым платочком
заслоняет и в избу просится.
– Покажи, – говорит, – мне
детушек-голубятушек, я им принесла по медовому
груздочку и по точеному яблочку.
А Маланья как взглянула на нее, так и
признала ее, что это смерть, – вскричала ей:
– Хорошо им со мной и без яблочек, а
тебя бы лучше не было, и присохни ты на одном
месте.
Та и присохла и не может оторвать ног
от того места, где пристала, а Маланья ее сухим
хворостом заслонила, чтобы не видать ее было.
И славно бы дело сделалось, да пошли от
селения ужасные стоны и слезы: сильный слабого
теснит и бьет без милости, и нет на злодея в
жестоком сердце его никакой угрозы, и как были
люди жестоки, то стали еще жесточе того, и
приходят к Маланье всякий день столько
несчастных, сколько она во всю свою жизнь не
видала, и она уже не может помогать им, и слышит,
как они плачут и смерть кличут:
«Смертюшка-матушка, где ты завеялась! зачем мир
покинула! приди, укрой нас от злодеев наших
немилостивых – без тебя они зазнались без
памяти!»
Тут Маланья ума хватилась.
– Это я, – говорит, – дура, все лихо
наделала, захотела поправлять дела Божии – чему
быть, а чему не быть сотворенному. И завяла
смерть, а заслонена у меня кучкой хвороста.
– Ах, спусти ее, матушка, умилосердися!
Ведь вот уже сто лет у нас ни одних похорон не
было, и обессердечили люди жестокие, а мы
состарелись, измаялись. Спусти ее и их убрать от
больших грехов, и нас – от страдания.
И пошла Маланья, развалила хворост, а
смерть-то так уж не румяною казачкой глядит, а как
паутиночка, и коса у ней вся заржавела.
– Иди, куда тебя Бог послал! – сказала
Маланья смерти: и та колыхнулась и поплыла к селу
паутинкою по сжатому полю, и послышался вскоре
погребальный звон, и перекрестились бедняки и
встрепенулись богатые мужики.
– Мы, было, думали, – она навсегда
кончилась, а вот она, как змея, из хворосту
выскочила. Нельзя век лютовать и властвовать.
А убогие крестились и сами в гробы
ложились.
– Устали, – говорят, – наши косточки –
насилу дождались земли горсточки.
И обошла смерть все село за лесом и
убрала все, что было нужно убрать, – а с другими
вместе и Ерашку, и Живулечку, потому что было уже
и безрукому, и безногой более чем по сто лет, а
Маланья осталась жить и все живет, как прежде
жила, и все то же делает, что и прежде делала, и все
те умерли, кто звал ее «Маланьей – головой
бараньей», и сама она это имя позабыла. И как
смерть обойдет весь свет да придет к ней и
спросит:
– Как тебя звать?
Она старается вспомнить и никак
вспомнить не может и говорит:
– Не знаю – верно, мое имя
переменилося. Смерть стала вопрошать; «как имя
этой женщине?» А ей в ответ и упал с неба белый,
как снег, чистый камень, как сердце обточенный, и
на нем огнистым золотом горит имя: «Любовь».
Увидела это смерть и сказала:
– Ты не моя, – нет твоего имени в моем
приказе: любовь не умирает: ты доживешь до тех
пор, когда правда и милосердие встретятся, и волк
ляжет с ягненком и не обидит его. |