Календарь круглых дат

Мария Порядина

Близнецы и однофамильцы

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев, 1880–1934)
Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг, 1880–1932)

Были времена, когда их имена читающая Россия произносила с трепетом. Правда, трепет был разным, – как разными были имена… Такими разными, что почти одинаковыми!

Андрей Белый. Саша Черный.

В нашей стране о них долго молчали, потом усердно писали об одном и о другом: большой поэт, выдающийся прозаик, теоретик того-сего… Теперь же, когда очарование новизны рассеялось, когда читатели перестали воспринимать «эмигрантскую» литературу как сплошной поток шедевров и поголовно громоздить авторов на пьедесталы, – теперь, увы, фигуры этих двух поэтов представляются в лучшем случае трогательными, в худшем – даже смешными. И то сказать! Бугаев и Гликберг, сын профессора и сын провизора – чудная пара чудных персонажей, которая так и просится в анекдот.

Александр Гликберг – подлинное имя Саши Черного. Отец его в самом деле был провизор, жил в Одессе и был вынужден крестить мальчика, когда настало время отдавать его в гимназию. Впрочем, из учебных заведений все равно Сашу исключали несколько раз – не то за «вольность и непокорство», не то за неуспеваемость. Пятнадцати лет он ушел из дома, и плохо бы ему пришлось, если бы не помощь одного житомирского филантропа.

Борис Бугаев вправду был сыном профессора математики, знаменитого не только своими трудами (даже гимназисты учились по его учебнику), но и чудаческими выходками, и непрезентабельной внешностью, и красавицей женой, ссоры с которой сотрясали дом в детские годы Бори. Отголоски тогдашних семейных взаимоотношений всплывут потом в прозе Андрея Белого – например, в романе «Петербург» (1913–14) с его навязчивым мотивом отцеубийства.

Борис дружил с семьей Соловьевых, в доме которых каждый первый из хозяев или гостей был философом, поэтом или тем и другим сразу. Соловьевы придумали ему псевдоним, когда выяснилось, что научному образованию Борис решительно предпочитает литературные занятия.

Александр служил на таможне, занимал должность в службе сборов Варшавской железной дороги, писал стишки, печатался в журнальчиках, подписываясь «Сам по себе» или «Мечтатель».

Первое стихотворение, опубликованное под именем Саши Черного, было прямой политической сатирой:

Трепов – мягче сатаны,
Дурново – с талантом,
Нам свободы не нужны,
А рейтузы с кантом.

Чепуха. 1905

Сегодня, когда нет охоты вспоминать имена и деяния персонажей, стихотворение и впрямь выглядит чепуховым. А тогда из-за него закрыли журнал «Зритель».

Первыми произведениями Андрея Белого были «симфонии» (позже он признавался, что сам толком не понимал, что значит это слово). В них «духовные порывы» к «мистическому идеалу» чередовались с картинами пошлостей и уродств реальной жизни. Впрочем, и в дальнейшем лирика и проза Белого представляет тот же контраст. Он виртуозно имитирует – или проживает? – то пьяный надрыв загулявшего в праздник мастерового («Как несли за флягой флягу – // Пили огненную влагу. // ДRнакачался – я! // ДRнаплясался – я!»), то экзальтацию пророка («Рыдай, буревая стихия, // В столбах громового огня! // Россия, Россия, Россия – // Безумствуй, сжигая меня!»)

И «в жизни» автор этих стихов был «вечно танцующий Боря» – слова Зинаиды Гиппиус, которая не поленилась зафиксировать для потомков «бесконечно льющиеся, водопадные речи Бори, с жестами, с лицом вечно меняющимся – почти до гримас...» Не только недоброжелатели, но и друзья на вопрос о том, что было в таком-то философском собрании и как вел себя Белый, отвечали цитатой (из серьезного и «мистического» стихотворения):

Голосил
Низким басом.
В небеса запустил
Ананасом.

На горах. 1903

Такое было время: надрыв, экзальтация – все это культивировалось. Поэт был фигурой публичной, вся его жизнь происходила напоказ, стихи воспринимались как точный комментарий к реальной жизни пишущего. Если поэт в стихах говорил «я» – публика пребывала в уверенности, что именно о себе человек и сообщает. Кого-то это положение дел вполне устраивало, кого-то бесило.

Даже Саша Черный, работавший в маске желчного городского обывателя, вынужден был объясняться:

Когда поэт, описывая даму,
Начнет: «Я шла по улице.
В бока впился корсет», –
Здесь «я» не понимай, конечно, прямо –
Что, мол, под дамою скрывается поэт.
Я истину тебе по-дружески открою:
Поэт – мужчина. Даже с бородою.

Критику. 1909

Главный враг у Черного и Белого был один – пошлость, бездуховность, свинскость людская.

В кое-каких литературоведческих статьях приходилось мне читать и о влиянии Белого на Черного, и о влиянии наоборот. Однако жизни этих авторов шли параллельно, не смешиваясь; разными были и круг общения, и места публикаций. Андрей Белый был известен в «декадентских» кругах (издательства «Скорпион», «Гриф», журнал «Весы»), и эти самые «круги» с замиранием сердца следили за его мистическими увлечениями – то он морочил голову жене Блока, она же Прекрасная Дама, то отбивал поклонницу у Брюсова... Известность Саши Черного была другого рода – с «направлением», так как он много лет работал для знаменитого «Сатирикона». Сборники стихотворений у Белого назывались красиво: «Золото в лазури» (1904), «Пепел» (1908) и «Урна» (1909); у Черного – просто: «Разные мотивы» (1906), «Сатиры» (1910), «Сатиры и лирика» (1911).

Почему-то принято думать, что Белый писал исключительно о возвышенном и духовном, а Черный – только о поглощающем человека быте. Однако не все так просто делится на черное и белое. Их стихи удивительно похожи: знаменитую «Обстановочку» мог бы написать Белый, а «Телеграфиста» – Черный.

Неподготовленный читатель вряд ли сумеет различить этих авторов, иронически воспевающих женщину из народа:

Я встревожен назойливым писком:
Подоткнувшись, ворчливая Фекла,
Нависая над улицей с риском,
Протирает оконные стекла.

Весна. 1903

Блещут икры полной прачки Феклы.
Перегнулся сильный стан во двор.
Как нестройный, шаловливый хор,
Верещат намыленные стекла,
И заплаты голубых небес
Обещают тысячи чудес.

Крейцерова соната. 1909

Вряд ли второй автор нарочно отсылал читателя к давнему стихотвореньицу первого; проще предположить, что явление Феклы – просто характерное совпадение. А хотите пару серьезных цитат, абсолютно близких по времени и по настроению?

…По улицам шляется смерть.
Проклинает
Безрадостный город и жизнь без надежд,
С презреньем, зевая, на землю толкает
Несчастных, случайных невежд.
А рядом духовная смерть свирепеет
И сослепу косит, пьяна и сильна.
Всё мало и мало – коса не тупеет,
И даль безнадежно черна.

Опять. 1908

…И в раздолье, на воле – неволя;
И суровый, свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля –
Посылает нам крик: «Умирай!..»

<…>

Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
над откосами косят людей.

Родина. 1908

Кто мистик, кто сатирик? Близнецы почти.

Социального потрясения жаждали оба и ждали много лет. Революция должна была прийти освежающей грозой, но явилась ужасом, смертями и опять – пошлостью людской. Когда-то Саша Черный описывал покушение на царя бойкими стишками: «Разорвался апельсин // У Дворцова моста. // Где высокий господин // Маленького роста?» Но времена «Чепухи» давно миновали, настали времена пролетарской диктатуры. Саша Черный эмигрировал в 1920-м, Андрей Белый не эмигрировал, но терзался и метался между Россией и заграницей. Он больше писал прозу, стихи – после очередной душераздирающей разлуки – приходили редко.

…Твой ясный взгляд: с ним утопаю я,
Исполненный покоя и блаженства, –
В огромные просторы бытия,
В огромные просторы совершенства.

Или:

…Мой вешний свет,
Мой светлый цвет, –
Я полн Тобой,
Тобой – Судьбой.

Оба процитированных текста (1918) посвящены не женщине – «Антропософии». Вот ею увлекался Белый, слушал лекции Штейнера, искал пути к совершенству.

У Саши Черного настоящей «любовной лирики» и вовсе нет. Единственное стихотворение, которое можно принять за «любовное», в конце все же разоблачает героев.

…Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, –
Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.

<…>

Для ясности, после ее ухода,
Я все-таки должен сказать,
Что Лизе – три с половиною года...
Зачем нам правду скрывать?

Мой роман. 1927

За границей и Черный, и Белый с прежней страстностью ненавидели обывателей, тосковали по своей России, печалились.

У Саши Черного есть – пронзительное:

Прокуроров было слишком много!
Кто грехов Твоих не осуждал?..
А теперь, когда темна дорога,
И гудит-ревет девятый вал,
О Тебе, волнуясь, вспоминаем, –
Это все, что здесь мы сберегли...
И встает былое светлым раем,
Словно детство в солнечной пыли...

1920–1923

Но не удержусь и от ехидства. В эмиграции А.Черный (так он стал подписываться) принялся активно сочинять стихи и прозу для детей. Когда-то он злобно высмеивал детскую поэтессу:

Дама, качаясь на ветке,
Пикала: «Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик,
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку...»

Сиропчик. Посвящается «детским» поэтессам. 1910

Зато потом оказалось, что уроки пикающих поэтесс не отучили кое-кого сюсюкать, неуклюже имитируя детскую речь.

– Отчего у мамочки
На щеках две ямочки?
– Отчего у
Вместо ручек ножки?
– Отчего шоколадки
Не растут на кроватке?
– Отчего у няни
Волоса в сметане?

Приставалка

Как убоги эти стишки по сравнению с тем «детством в солнечной пыли»! Есть что-то в них – не в обиду будь сказано! – скучное, вымученное, невыносимо провинциальное…

И последние годы жизни Саши Черного прошли в провинции – в самом что ни на есть Провансе, где ему удалось выстроить дом и несколько лет пожить в покое. Впрочем, жизнь (или как ее там?) не любит оставлять в покое таких людей. Как-то в начале июля на соседской ферме произошел пожар, поэт помогал тушить огонь и вечером умер: не выдержало 52-летнее сердце.

Другой поэт умер двумя годами позже от последствий солнечного удара, согласно собственным стихам:

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Не смейтесь над мертвым поэтом…

Друзьям. 1907

Не будем смеяться. Но есть, право, некая ирония в судьбе Саши Черного и Андрея Белого, почти близнецов и в некотором роде однофамильцев, которым исполнилось по 120 лет соответственно 13 и 29 октября.