«...На пороге как бы двойного бытия»

24 января – 230 лет со дня рождения Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776–1822); 185 лет назад опубликован «Щелкунчик и Мышиный король»

Вы, конечно, знаете, как найти фрау Рауэрин? Она живет близ Озерных ворот, в отдаленном переулке; домишко ее выстроен из красного кирпича и крыт черепицей. Фрау Рауэрин всегда бывает дома по вторникам, средам и пятницам. Приходите к ней темным вечером, и старуха встретит вас рассказом о вашей судьбе...

Неужели Рауэрин знает о вас все? Разумеется. Помните, перед визитом подруги вы готовили кофе и никак не могли отделаться от впечатления, что ваши мысли кто-то подслушивает и насмешливо хихикает... Так знайте же: именно старая фрау была кофейником!

Трудно представить? Так ведь она была и торговкой с корзиной яблок, и дверным молотком, и вновь старым кофейником, но уже не вашим... Не бойтесь этому поверить, но и не пугайтесь ее козней, ибо задолго до вас молодой человек по имени Эрнст Теодор Гофман разоблачил ее и наказал.

Но прежде ему открылась двойная сущность мира.

Все, что мы видим, живет напряженно и горячо: четыре стихии населены духами, предметы, которые считаются неодушевленными, полны жизни, добрые и злые силы кипят в постоянном противоборстве. То, что мы считаем выдумкой, фантазией, волшебством, происходит наяву – не каждый только способен увидеть это.

Мир невидимый может проявиться внезапно: оживут предметы, зазвучит тишина, изменится облик давно знакомого человека... Восторг и ужас охватят впечатлительного мечтателя. Рассудительный педант найдет всему происходящему логичное объяснение и посмеется над романтическими бреднями. И справедливо: разве они не смешны, эти гофмановские студенты? Они обнимаются с бузинным кустом, влюбляются в механическую куклу, враждуют с овощами... Но инфернальная изнанка бытия, внезапно открывающаяся чуткой душе, не становится менее опасной и менее притягательной. Больше того: обыденный, привычный, уютный мир вдруг делается плоским, черствым, ограниченным. И между восторгом и ужасом, болью и презрением колеблется человеческая душа, оказавшаяся на пороге...

Способность проникать сквозь обычную оболочку в необыкновенную сущность предметов и явлений – дар, которым наделены персонажи Гофмана и которым в высокой мере был наделен он сам. Награда это или наказание? Чистосердечный и простодушный сумеет преодолеть козни враждебных сил, но усомнившийся в душе своей – обречен...

Говорят, сочиняя по ночам, Гофман пугался собственных вымыслов и бросался будить кого-нибудь из домашних. Однако было ли то, что ужасало его, вымыслом – или Гофман действительно видел ведьмовскую рожу вместо старого кофейника?

Литературоведы называют творческий принцип Гофмана «романтическим двоемирием». Лирика и сатира, любовь и позор, безрассудство и логика, красавицы и корнеплоды – все сливается, сплавляется, как в алхимическом тигле, превращается в чистое золото, и автор плетет из его тончайших нитей изящнейшие кружева.

А самая ювелирная новелла Гофмана – несомненно, рождественская история о Щелкунчике и Мышином короле.

Сколько тем и мотивов сплетено в ней, – будто не писатель, а музыкант. Как изящно и убедительно изображены многочисленные персонажи, – будто над повестью трудился художник.

И верно, Гофман сочинял музыку и великолепно рисовал, – особенно удавались ему нежные мелодии и злые карикатуры. Недаром вместо третьего крестного имени (Вильгельм) он взял моцартовское: Амадей, а один из сборников назвал, ссылаясь на знаменитого тогда художника, «Фантазии в манере Калло» (1814–1815).

Что еще мы знаем о Гофмане?

Он родился почти «у нас» – в Кёнигсберге, по земле которого с тех пор прошло столько войн, что город стал неузнаваем. И все-таки что-то гофмановское мелькает иногда в нем: трамвайные рельсы, уходящие в асфальт, неправдоподобные речки, русалка над кафедральным собором.

Эта иллюстрация взята с сайта: www.nutcrackerballet.com/ funpage.htm

Отец Гофмана был адвокатом, и сын тоже получил юридическое образование. Служил по судебному ведомству, оказался без места, музицировал, рисовал, читал, сочинял, наслаждался творческой свободой, – однако вынужден был вернуться на службу... Чиновник министерства юстиции в Берлине – таким стало его «официальное лицо». Но в годы ненавистного судейства создаются «Золотой горшок» (1814), «Ночные рассказы» (1817), «Крошка Цахес» (1819), «Повелитель блох» (1822), «Житейские воззрения кота Мурра» (1820–1822).

Что делает Гофман? Обличает душевную мелочность, пошлость, филистерство. О человеке сухом, пошлом и самодовольном отзывается пренебрежительно: «Он не музыкант!» Чувствует, что постоянное обличение само становится банальным и смешным, а обличаемое – тяжким и страшным. Возвышает своих персонажей до облаков и низводит на овощные грядки – с насмешливой нежностью, с лукавым сочувствием! Заботливо готовит бегство растерянного героя из непрочного мира – куда? Восторженный Ансельм, очарованный золотистой змейкой, перенесется в вечную Атлантиду; смятенный Натанаэль бросится с ратушной башни; безнадежно романтический Амандус обретет семейное счастье на фоне пышного огорода... Сколь разнообразны способы перехода в небытие...

Одна лишь повесть, пожалуй, не столь тревожна: мы возвращаемся к «Щелкунчику и Мышиному Королю» из сборника «Серапионовы братья» (1819–1821). Там живет одинокий мечтательный ребенок, весь в уменьшительных суффиксах, а окружающий мир любезно испытывает девочку – взрослой прохладной рассудительностью, страстью, кулинарией, иронией, кровью и пряниками.

Но мир юной Мари отличается удивительной цельностью! И теплый домашний уют, и ночные кошмары, и рассказы крестного она воспринимает как естественное. Эта жизнь не расколота трещиной, а наоборот – прочно сцементирована наивной уверенностью в единстве бытия. Простодушная и самоотверженная Марихен просто не видит двоемирия – и тем спасена.

Кто есть пресловутый Щелкунчик? Деревянная игрушка? Сказочный принц? Племянник крестного из Нюрнберга? Но Мари не разделяет эти ипостаси. Если деревянный уродец с кукольной полки не отвечает на сердечные слова, обращенные к прекрасному принцу, – значит, продолжают действовать злые чары Мышильды, – но они не вечны. Так рассуждает или, точнее, так чувствует умница, которая и получит в итоге свое марципановое счастье, – и мы не станем презирать ее за то, что иного счастья ей не надобно.

А нам, – хотим ли мы в этот зимний вечер иного счастья, как только в очередной раз перечитывать историю Щелкунчика? Ах, что-то шуршит, поскрипывает в углу – не мышиный ли это король скребется? Вместе с автором любовно и насмешливо следить за детской игрой, что превращается во взрослую игру – в жизнь – в сказку, которая снисходительно сбывается...

Вот оно – блаженство.

И оно, как объясняет почтеннейший господин Гофман, «есть не что иное, как жизнь в поэзии, в которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы».

Вы полагаете, он говорит серьезно?