Истории без обложки

Татьяна Рудишина

Любите живопись, поэты!

Художники 60–80-х...*

Нас самих по свету винно расплескало –
И кого гнобила жизнь, и кого ласкала.
Греем мы угрюмые наши мастерские,
Питерско-московские, горьковско-тверские... Нурислан Ибрагимов

XX век еще не отлежался в запасниках, не отстоялся словом. Это еще не обращение к прошлому, а скорее, диалог современников: шестидесятников, творцов семидесятых, восьмидесятых... Их имена – живых и уже уплывших в Лету – принадлежат истории искусств, где одному отведена строчка, другому – абзац, третьему – страница.

Вам доводилось бывать в мастерской художника? Не в той пристойной, отстоявшейся десятилетиями, музеефицированной, а в реальной, где творили еще за пару минут до твоего появления. Где всегда пахнет краской и олифой, ацетоном и, если принюхаться, – перегаром.

В мастерской художника грустно пахнет краскою,
На полу – засохшие кисти и цветы.
И к стене повернуты – с той небрежной ласкою,
Что присуща мастеру, – пыльные холсты.
Сам он, весь всклокоченный, пьяный, злой и маленький,
Уронивши голову, за столом дурит.
Под лучом полуденным, как цветочек аленький,
Перед ним недопитый штоф вина горит.
Здесь бывала женщина, нежная и властная.
Раздевалась губяще, глаз не отводя.
За плечами белыми – драпировка красная,
Голубые волосы – струями дождя.
Как легко в могуществе кисти разувериться!
Уходила женщина, уносила свет.
Но осталась в комнате грозная соперница –
Зоревой, заоблачный, золотой портрет. Нурислан Ибрагимов

Хотите угодить в мастерскую, правда, не художника, а скульптора, да к тому же – величественной старухи, – тогда вам вместе с Диной Рубиной¹ на Верхнюю Масловку. Там обитают таланты и посредственности, нон-конформисты и сервилисты от искусства. И главное – там эпоха. Музейный вариант мастерской художника эпохи застоя теперь можно увидеть в музее частных коллекций на Волхонке: краски, иконы, ню, африканские деревяшки...

_______________

¹ Рубина Д. На Верхней Масловке: повести и рассказы. – М.: Эксмо, 2005.

1

Держа прилежно кулачок у глаза,
Степенно – погодя, или небрежно – сразу
Вымалвливает мудрое чело:
«Сеоэобразно» или «Нннничего».
Но глаз, хотя и прет из кожи прочь,
Свое бельмо не может превозмочь,
Он болен суетой, как глаукомой.
Но как приятно позвонить знакомой:
«Да, был. Да, видел... Очень. О-ченъ! Оччч...»

2

Гляжу со смехом и любовью,
Без трепетных падений ниц
На каменное поголовье
Довольно знаменитых лиц.
Как буен этот подбородок!
Как пистолетен этот нос!
А вот булыжник: сколь он кроток,
Сколь он щетиною оброс!
Миропомазанники божьи,
Вне пошлой суетной брони
По-настоящему похоже,
Красиво выглядят они.
Их разлучили с пьедесталом,
Их объявили матерьялом
Для цепких рук и точных глаз
И хорошо! И в самый раз!

3

А великие небось ходят, щурятся.
Щурятся великие, хмурятся,
Думают: «У нас же не такие подбородки!
Это шарж, понимаем... конечно... но все-таки...» Юлий Ким, 1963

Культовая фигура 70-80-х – Анатолий Зверев, его, как никого другого, подделывают современные аферисты от искусства. Никто не мог сказать, сколько портретов на обоях, салфетках, оберточной бумаге оставил этот гений.

Памяти Анатолия Зверева

Московский художник Анатолий
Зверев умер 9 декабря 1986 года.
Его отпевали в Обыденской
церкви, в 300-х метрах от бывшего
Храма Христа-Спасителя,
похоронили на Долгопрудном кладбище.

Жена на санках печной трубы
Оркестра валетный сын
По службе несет чепуху тропы
Долга трудных лосин

И замши тракта ПОЛЕЗНЫМ СТАТЬ
Превыше свободы взять
И выпить в могиле, не как супостат
Шумский и прочий зять.

Зачинщик задушевных бесед
Над гробом природы хохм:
Ты сер, ты сир, я сед,
И все прорастаем мхом.

Под мехом дамы на похоронах
Уже не в тех телесах,
Что ты не дорисовал, монах,
В Долгопрудных лесах.

Строительства Храма Христа-
Спасителя в Обыденском
переулке отпели, и не проси
Стакана уже себе.

Зато помянули, что – будь здоров! –
Ящиков сто – с мукой
Мяса, дичи, семи коров –
Выпили за упокой!

Счастливец ты: темновишневая шаль,
Вино, хоровод из лент
И красок, что –единственно жаль
Не дожил до тыщи лет
КРЕЩЕНЬЯ...

Слава Лен, 9–13 декабря 1986

Полуподвальные-полулегальные выставки по окраинам Подмосковья после той, бульдозерной. И еще вечные слухи про нелепые смерти творцов.

Евгений Кропивницкий. «Девушки», 1976

Памяти Юрия Ракши

Было, как в романе,
Как в кино –
Вздрогнул, нанеся на полотно
Тот мазок, решительный,  как пламя,
И ушла из тела сила вся,
Трепетную душу вознеся
Птицей улетающей
Над нами...

Зная это, кто б не закричал:
«Лучше б ты вовеки не кончал
Этой изнурительной работы!
В грубый холст по капельки влилась
Кровь твоя,
Втекло сиянье глаз –
Так спешил, так рвался для чего ты?!

Можно было лучший выбрать путь,
Попытаться время потянуть...»
Но, глухой к такому аргументу,
Живописец в смертный свой предел,
Запрокинув голову, летел,
Как бегун на финишную ленту!

Взор пылает, сомкнуты уста.
Финиш. Кисть касается холста.
Отступи на шаг назад – и падай!
Ты не опоздал, успел, достиг!
Пусть тебе желанный этот миг
Станет утешеньем и наградой.
Ведь соединились в нем одном
Жизнь и смерть, победа и разгром,
Силы отрицанья и творенья.
И последний яростный мазок
Краски ясным пламенем зажег
На холсте – как знак благодаренья. Олег Дмитриев

Среди них были волки-одиночки, но и те, кого принято перечислять через запятую после названия «лианозовцы». Искусство рождалось в мрачном двухэтажном бараке, где жил Учитель – художник и поэт Евгений Леонидович Кропивницкий с женой Ольгой Анатольевной Потаповой, дочерью Валей и сыном Львом.

Льву Кропивницкому

выпустили свет
на свежий воздух
выпустили всех нас на свет
наконец-таки
счас только
и поосвещаться
это счастьето
что счас
фонари горят
смотри говорят
все по лавочкам сидят
и на лампочки глядят
(пока по карточкам едят)
освещаются
и обещаются все
не забывать
счастье есть
<...>
есть счастье есть
вообще есть счастье
вообще в Москве
в электричестве
и в сливочном масле
<...>
и электричество
увеличивается
и увеличивается
иллюминация
администрация Всеволод Некрасов

Вспоминает Генрих Сапгир: «Никакой “лианозовской школы” не было. Мы просто общались. Зимой собирались, топили печку, читали стихи, говорили о жизни, об искусстве. Летом брали томик Блока, Пастернака или Ходасевича, мольберт, этюдник и уходили на целый день в лес или в поле». Мы – это поэты и художники (практически все – в одном лице) Оскар Рабин, Ян Сатуновский, Слава Лен, Генрих Сапгир, Игорь Холин, Эдуард Лимонов (после Харькова до Нью-Йорка), Лев Кропивницкий, Ольга Потапова Владимир Немухин, Лидия Мастеркова, Николай Вечтомов. Лианозово притягивало, как когда-то знаменитая «башня» Вячеслава Иванова: Геннадий Айги, Леонид Мартынов, Борис Слуцкий, Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Глеб Горбовский. Здесь бывали Илья Эренбург, Святослав Рихтер.

«Лианозовцев» объединяло неприятие официоза, как монументальной, так и сентиментальной лжи. А официоз не принимал «лианозовцев»: «Так называемое “творчество” Л. Кропивницкого и Н. Вечтомова также является чуждым нашей идеологии и не может быть приемлемым для советского общества и изобразительного искусства. Их безыдейные произведения не нацеливают советского человека на выполнение задач, поставленных перед советским народом партией и правительством, а, наоборот, идут вразрез с этими задачами изобразительного искусства в деле пропаганды идей партии».

Лев Кропивницкий. «Флор и Лавр», 1967

* * *

Л. Мастерковой

Пейзаж прост:
Улица,
Мост,
Дом.
В нем уют,
Добытый трудом,
Горбом.
Муж лег на диван.
Уснул.
Газета выпала из рук:
Читал про Ливан
И Ирак.
Рядом жена.
Живот растет,
Думает:
«Вдруг война,
Заберут,
Убьют!»
Обняла его,
Зарыдала...
Он
Бормотал сквозь сон
Что-то об экономии металла. Игорь Холин

* * *

Рабин: бараки, сараи, казармы.
Два цвета времени:
Серый
И желто-фонарный.
Воздух
Железным занавесом
Бьет по мозгам.
Спутница жизни – селедка.
Зараза – примус.
Рабин: распивочно и навынос.
Рабин: Лондон – Москва.
Ян Сатуновский

Их остается все меньше и меньше. Уходит поколение шестидесятников. Они давно получили признание, их полотна на самых престижных аукционах и в частных коллекциях. Уходит эпоха, ее уход совпал с уходом и самих мастерских: запредельная арендная плата выживает последних творцов, почему-то так и не уехавших на Запад вместе со своими твореньями из обжитых мастерских. Передел собственности, господа!

Художник Жутовский

Художник Жутовский  рисует портреты друзей.
Друзья умирают. Охваченный чувством сиротства,
В его мастерской, приходящий сюда, как в музей,
Гляжу я на них, и никак мне не выявить сходства.
Я помню их лица иными в недавние дни,
Неужто лишь в скорби их жизней
Кдействительно корень?
Портрет неулыбчив любой – на какой ни взгляни,
Суров не по правде и обликом горестным черен.
Зачем мне на эти унылые лики смотреть?
Могу рассказать я о каждом немало смешного,
Да вот улыбнуться навряд ли заставлю их снова, –
Печальны они и такими останутся впредь.
Художник Жутовский, лицо мое запечатлей
В свободной ячейке угрюмого иконостаса,
Где рядом с другими и я бы таким же остался,
Забыв понемногу, что был иногда веселей.
Художник Жутовский, налей нам обоим вина.
Смахнем со стола на закуску не годные краски
И выпьем с тобой за улыбку, поскольку она
Зеркальный двойник  театральной трагической маски. Александр Городницкий, 1997

_________________

* Этюды 1–9 см. в «БШ» № 05, 07, 11–12, 20–2004; 02, 03, 06, 11, 20–2005.