Слово

Александр Панфилов

Отдушина

Помнится, так – «Отдушина» – называлась одна популярная повесть Маканина – не то конца 70-х, не то начала 80-х годов прошлого века. Настолько популярная, что само слово на время стало почти литературоведческим термином, не без определенного социального эха. Тогда писатели не могли без этого, без тайного эха. За поверхностью текста всегда скрывались подводные течения – содержательно, скажем так, не слишком благоприятные по отношению к родному государству. Точнее, к его идеологии. Вот и у Маканина – в те времена почти писателя-экзистенциалиста – все это тоже было. Герои почти помирали в рутине, быту,
в инерции жизни, и чтобы окончательно не утопнуть, придумывали себе «отдушину», такую своеобразную «форточку», в которую дышали время от времени, «отдышивались». У одного это была любовь к некой поэтессе, у другого – кухонное диссидентство, у третьей – превращение существенной части жизни в театр
с красивыми декорациями и наперед расписанными ролями.

В какой-то мере социальное критиканство витало над всем этим, но, по большому-то счету, Маканин был
в этой повести необыкновенно точен. Именно метафизически точен. Эта повесть, если заглушить в ней характерные для 70-х годов социальные обертоны, окажется вот о чем. Человек не может быть лишь функционером-роботом, выполняющим ежедневный набор строго определенных действий (работа, семья, физиология и пр.). Разграфленная, подобно ученическому листу бумаги, жизнь сводит с ума, провоцирует на побег. На поиски хоть кратковременной «отдушины».

Хотя… Определенная роботизация человека происходит на глазах, и это касается не только его привязанности к информационно-идеологическому «соску», внедрения новой системы ценностей и общей машинизации жизни, но и убывания, уменьшения души – то есть того, что и отличает человека среди других живых существ. Об этом я писал в прошлый раз, обещая рассказать о собственной «отдушине». А, наверное, у каждого такая есть. Душа-то убывает, но, сдается мне, исключить ее из «обихода» окончательно никому не удастся. По достижении некоего критического давления, оказываемого на нее, она взбунтуется – впрочем, это уже достоевская проблематика, повторять великолепные формулы Достоевского (из тех же «Записок из подполья») я не буду. Да она и бунтует время от времени.

Это бывает так.

Выключаешь ненавистный компьютер, мобильник засовываешь подальше в ящик стола, выходишь на улицу, заводишь машину, выруливаешь на кольцевую… Вот уже где-то здесь в голове происходит глобальная перестройка – восстанавливается нормальная система ценностей; мелочь, занимавшая тебя недавно всего до кончиков пальцев, глядится мелочью, а на первый план выступает то, что действительно существенно: небо, музыка ветра, графика зимнего пейзажа. «Покой и воля». Спустя час, за Сергиевым Посадом, начинаешь мурлыкать себе под нос что-то бравурное. Немного дальше уже поешь во все горло, а где-нибудь ближе к Галичу, когда перед глазами открывается вечный простор, – там, наоборот, умолкаешь, лелея в себе подступающую тишину. Воздух яснеет, снег ослепительно блестит на солнце, небо – если на него не набегают веселые тучи – становится бездонным.

Я люблю ездить в деревню зимой. Зима за городом рифмуется с какой-то неотменимой чистотой. Эта чистота все время присутствует в жизни, как задача, которую никак не удается решить. Но стоит вывалиться из утомительной заданности городских дел и забот, как ответы на нее находятся сами собой, без усилий. Это удивительное ощущение.

Зимой, к слову, и пробираться в деревню удобнее. Дорога к ней летом превращается в непреодолимую полосу препятствий с полуметровой глубины ухабами; к тому же мост через речку каждый год смывает паводком. Приходится бросать машину в райцентре у знакомых и пять километров до деревни ковылять навьюченным верблюдом. Зимой этих трудностей нет – по мягкому зимнику спокойно доезжаешь до самого дома.

И вот! На пригорке, окруженном лесом, рассыпались избы; тут что-то такое сквозит, к чему более всего подходит эпитет «вековой». Из трубы соседнего дома, где живет бабушка Оля, валит уютный дым – скоро такой же повалит и из моей трубы. Можно будет спокойно разложить вещи, навести порядок и выйти покурить на завалинке. Тут все-все другое. Тут мера подлинности, о которой даже мечтать не стоит в городе.

Иногда до одури приятно помечтать о том, как я переезжаю сюда жить навсегда. Такая, знаете, упоительная греза в картинках. Ключевые слова, описывающие эти картинки, – простота, естественность, осмысленность.

Между тем я понимаю, что это именно «отдушина», и действительность, если бы даже я решился на окончательный побег, довольно быстро убила бы грезу. А она всегда ее убивает. Жизненный опыт не оптимистичен.

Иногда мучает недоумение – отчего и на просторе, в окружении неба, полей, воды и деревьев, человек живет невесело? Судьба замечательной бабушки Оли еще раз доказывает эту грустную истину. Рассказать ли? Расскажу в следующий раз.