Игра в картинки

Портрет Художника

К семидесятипятилетию Евгения Монина

Сколько в отечественной детской книге замечательных художников. Кажется: вот оно золотое богатство нашего «Острова Сокровищ»! Но в славном списке есть имена особые, заветные. Такое имя – Евгений МОНИН. Его иллюстрации не бросаются в глаза яркостью и нарочитой оригинальностью. На первый взгляд они могут показаться незаметными, простенькими. Но – невольно улыбнувшись меткому юмору художника, возвращаешься к ним вновь и вновь. И они прорастают в душе, чтобы остаться там навсегда... В этом году Евгению Монину исполнилось бы 75 лет. К сожалению, Евгений Григорьевич не дожил до этой даты. Поэтому поговорить о художнике я отправилась к его другу – Виктору Александровичу ЧИЖИКОВУ.

Чижиков: Первая книжка Монина вышла в свет в конце 50-х годов, она называлась «Паук Ананзе» – по африканским народным сказкам, и вышла в Киеве на украинском языке. Тогда Монин еще был студентом архитектурного института. В конце 50-х годов в Москве появился такой фестивальный стиль. Он был целиком ну что ли стянутым из журнала «Польша»: обилие небрежно брошенных плашек под изящный такой шрифт, это было жутко характерно для того времени. И вот Монин сделал этого паука Ананзе на плашках, но не на небрежно брошенных, а органично вплетенных в изображение. И это радовало глаз. Сразу чувствовалось, что родился художник с врожденным чувством такта. Он не подчинился этому фестивальному лжевеселью, а оставался таким же деликатным и сдержанным в своих картинках, каким был и в жизни. И всегда был верен своим принципам.

Каким?

Принцип у него – цвет, культ цвета в детских книгах, даже в черно-белых. У Монина даже черно-белые рисунки смотрятся цветными, потому что он такую градацию широкую дает. Книга у него строится на сдержанности цвета, на трепете каком-то, на деликатных отношениях цветовых. На какое-то время он попал, правда, под влияние такой «малышовской» яркости¹, увлекся этой яркостью, а потом сам понял, что был неправ, это не его, там нет Монина. Он посмотрел и перешел на прежние принципы, но уже вырос намного, окреп, и тогда появились иллюстрации к братьям Гримм. Кстати, Гриммам он был верен всю жизнь и периодически к ним возвращался. Это было его любимой темой – сказки братьев Гримм.

______________

¹ Т.е. свойственной книгам издательства «Малыш» – О.М.

Но иллюстрации к Гриммам у него разные! На последней, уже посмертной выставке были иллюстрации к сказкам братьев Гримм, которые Монин сделал уже в самые последние годы жизни. В них есть такой особый немецкий юмор, и смех этот звучит очень громко. Это всегда присутствовало, или когда читаешь текст в течение всей жизни, что-то меняется?

Обязательно меняется, потому что все, что окружает художников, все влияет. Каждодневно. Ты высунулся в окошко, ласточка со свистом мимо тебя пролетела – ты уже другой. Уже возвращаешься с новыми впечатлениями, потому что ничего случайного в жизни не бывает. И ласточка послана судьбой, все тут настолько трепетно в этом мире, а Монин человек впечатлительный чрезвычайно. Детскому художнику вообще очень важно духовно, душевно оставаться ребенком. И Монин оставался. Он мог расти технически, интеллектуально. Но вообще он был ребенок – трогательный и часто смешной из-за своей детскости.

Однажды он купил дом под Калугой, и там начал выращивать тюльпаны. Монин, выращивающий тюльпаны, это нечто, это такая картинка – прямо из его книжек!

Это очень его цветок, даже по линиям...

Да-да. По пластике это его. Ну и по цвету. Вот Монин среди тюльпанов – я даже хотел сделать такой шарж. Но не сделал, к сожалению. Потому что это его цветок. И архитектура европейская – голландская, немецкая, она все время дружит с Мониным. Не то что Монин с ней – архитектура к нему льнет. Такие плотно поставленные дома, которые стоят в ряд и, словно, поддерживают друг друга плечами, – вот это архитектура Монина. Дома эти могут наклоняться, но все время плотными рядами такими стоят.

Чувство плеча у них.

Да. Чувство плеча, чувство локтя у этих домов монинских очень сильно развито. И у людей. Толпу людей Монин изображает как толпу плотно насаженных деревьев, они все такие «плотностоящие» люди. Отчего вот эта плотность появляется? От того, что Монин, как никто, чувствовал цельность изображения. Он интуитивно сбивал разрозненные элементы жизни. Как сейчас говорят: «Где мы, и где Французская революция», т.е. это давно было. А у Монина не так: и мы здесь, и Французская революция здесь же. Впечатления одного дня он мог крепко сбить во что-то единое. Поэтому он никогда не мыслил себя отдельно от своих друзей. Все мы тоже были сбиты.

У вас даже выставка в 1976 году была такая общая: Чижиков, Лосин, Монин, Перцов. Вы тогда и название себе придумали – ценители детской литературы.

Верно. И вот для Монина это единство было важно – и в дружбе, и в искусстве. Цельность изображения – тоже один из важнейших принципов Монина. Не у всех цельность получается. У меня не получается, у меня все время что-то пестрит. Про других не буду говорить, тоже иногда не получается, а Монин мог утихомирить кричащие какие-то отдельные детали. Иногда, когда мы работали вместе, а мы снимали в юности общую мастерскую, он подойдет, так из-за плеча посмотрит, как я рисую, и говорит: «Утихомиривай, утихомиривай».

Он чувствовал, что надо приглушить, а что, наоборот, вытащить. Часто говорил: «Ты вытащи, ударь цветом вот сюда, и оно выйдет». Очень хорошо чувствовал лист бумаги, роль белого у него чрезвычайна. Мог оставить где-то кусок бумаги, и этот белый кусок, свободный от акварели, потом держал всю иллюстрацию.

А вот наши издатели теперь это забыли. Боятся чистого листа и воздуха.

Что-то все боятся белого, хотя белый – самый яркий цвет. Они думают, если туда засадить оранжевый, фиолетовый, бешено зеленый...

... и обвести бордюрчиком

...то все бросятся покупать эту книгу. Ничего подобного. Сильнейшая вещь – это образ, цельный мощный образ на обложке. Он в первую очередь привлекает читателя.

* * *

Вот и этюды Монина очень интересны. Этюды такого дыхания внутреннего. Колоссального. Монин ездил на Волгу с тремя парами очков: для дали, для какого-то среднего расстояния и для рисования вблизи. Выходило так: левой рукой он делает сложные движения по смене окуляров, а в правой у него кисть, и акварель перед ним. Он писал такие замечательные этюды, глядя на которые хочется глубоко дышать. В них пространство, полет. Сделаны они в одно-два касания. Сложнейшая вещь, а очень легко написана. Монин вообще был волшебником таким, потрясающим совершенно. И жутко серьезным. Если в иллюстрациях у него юмор, то в этюдах, ну просто захватывает дух.

А Евгений Григорьевич был человек веселый или грустный?

И в жизни юмора у него тоже было конечно очень много. Юмор все время в нем жил.

Потом очень интересны вообще реплики Монина по поводу жизни.

Однажды мы пошли к скульптору Зазнобину. Один из гостей решил отдать должное славе и признанию хозяина, а тот послушал и говорит: «Милок, туда и без славы пущают», – и показал рукой на потолок. Так вот Монин взял на вооружение эту фразу. Нет-нет да и употреблял. «Туда и без славы пущают». Он себя ни с какой славой не отождествлял.

Одной из любимых его поговорок было: Человек, что столяр: живет-живет и помирает. Вот это мне тоже нравилось.

Какой-то у нас все же выходит «легковесный» портрет. А вот появляются новые и новые поколения художников – оригинальных, самобытных, многое старое отвергающих – но, удивительное дело: почти для всех авторитет Монина неоспорим, и его творчество не стареет нисколько.

Что касается значения Монина для нашей книги – оно огромно. Он так отличается! Недавно была неделя детской книги в Республиканской детской библиотеке. Там лежали разные книги, но я сразу обратил внимание, что из всего ряда – самая заметная – это книжка Монина. Настолько яркое у него лицо, и пластическое и цветовое.

Монин очень многому нас научил. Своим примером. Благодаря Монину, Устинову, Лосину я считаю свою жизнь очень удачной. Счастливой даже. Потому что дружба для меня было понятие прежде всего духовное.

Дружба с Мониным – это очень важно для меня. Вот, бывало, сделаешь что-нибудь поскудное и думаешь: Господи! Ну, как же я Монину расскажу про это! Нельзя так делать.

Или вот, собачиться, например, Монин никогда себе не позволял. Он просто отходил в сторону. Он работать бы не смог, если бы собачился. И я, кстати, тоже. Стоит мне где-то поругаться, прихожу в мастерскую и у меня все из рук валится. Хожу плююсь и думаю: надо было ответить так и так. А потом посмотрю на Монина, вон он у меня висит, и говорю себе: Нет. Женя бы поступил так. И все, успокаиваешься, садишься и начинаешь жить дальше.

Яков Лазаревич Аким – ближайший верный друг Евгения Монина – незримо присутствовал при нашем разговоре. И будет правильно дать и ему слово. У Акима есть удивительное стихотворение, посвященное дургу-художнику. И получится двойной портрет – глазами художника и глазами поэта.

Е.Монину

И память вырывает прихотливо
Забытую страницу дневника:
Река, Закат. И в зеркале разлива
Плывут, преображаясь, облака.

На плесе голубые, будто око,
Лиловые в береговой тени,
Они плывут высоко и глубоко,
Плывут они – и вовсе не они.

Плывут, покуда тьма не погасила
Свеченье дня в торжественной воде...
И это было, это с нами было
И повторится – неизвестно где.

Воды и неба сходство и несходство
Нас опалит внезапною волной,
Высокое родство и странный отступ
Меж мною и отцом, тобой и мной.

Соединятся и разрыв фугаса,
И жесткая больничная кровать,
И позднее успокоенье часа,
Когда от сына нечего скрывать.

Материал подготовила  Ольга Мяэотс