Постраничное плавание

Наталья Нусинова

Приключения Джерика

Книга, которую ждали

– Расскажи, как ты был маленьким?

Как часто дети обращаются к родителям с такой просьбой! И не только потому, что стремятся быть похожими на любимого взрослого человека или желая сравнить себя со старшими: видимо, в детях существует неосознанная потребность вписаться в поток времени, ощутить свое единство с прошлым, с той удивительной порой, когда их еще не было.

А в зрелые годы мы, взрослые, вдруг замечаем, что самым увлекательным романам предпочитаем суховатые мемуары, где все «не придумано», и это тоже желание соразмерить себя с историей.

Повесть Натальи Нусиновой «Приключения Джерика»1 – это воспоминания о детстве, написанные взрослым автором, но представленные глазами маленькой девочки, для которой еще все впереди. Отсюда – искренность, надежда и стремление понять и полюбить – всех. Именно этого доброго взгляда нам так не хватает!

Мир, в котором мы жили, изменился до неузнаваемости. Мы оглядываемся назад – с сожалением, с негодованием, со стыдом, с испугом – кто как. Наталья Нусинова предлагает читателю посмотреть на теплый и надежный мир своего детства, не осуждая и не оценивая. С любовью. На первый взгляд перед нами еще одна «повесть про собаку», но на самом деле – это повесть о любви.

Любовь и понимание царят в семье, в которой растут Наташа и Таня, соединяя столь непохожих сложных людей. Появление Джерика – «чужой» собаки, – впервые заставляет девочек задуматься о превратностях любви: попав к новым хозяевам пес еще долго не может полюбить их, хранит верность тем людям, у которых жил прежде, и заслужить его любовь оказывается ох, как не просто.

Повесть Натальи Нусиновой – авторский дебют, но написана она, несомненно, рукой мастера, обладающего собственным стилем, собственной позицией. Яркая, увлекательная, веселая книга с равным интересом будет прочитана и детьми и взрослыми, и, хочется надеется, послужит поводом для важных размышлений и разговоров, объединяющих разные поколения.

И еще. «Приключения Джерика» одна из первых книг, представляющих современному ребенку «наше советское детство», незыблемые идеологические устои которого, ныне кажутся неподдающимся пониманию абсурдом. Помочь понять, как мы жили, призван составленный Натальей Нусиновой «Словарь трудных и советских слов». Здесь юмор и ирония становятся главными средствами постижения непостижимого.

«Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Хочется верить, что «трудные и советские» времена, действительно в прошлом. А любовь, человеческое достоинство, талант и умение жить ярко и мудро – нетленны. Книга Натальи Нусиновой в этом убеждает.

Ольга Мяэотс

_________________

¹ Книга готовится к печати в издательстве «Самокат».

Автор в возрасте 7 лет

Летом мы жили на даче – с бабушкой и с дедушкой. Дача находилась в поселке «Заветы Ильича». Дедушке дали эту дачу – не на всегда, а на время, за то, что он был старый большевик. Он и вправду вступил в партию еще до революции, воевал за нее и вообще всю жизнь боролся за советскую власть. А потом преподавал историю КПСС в Институте и каллиграфическим почерком писал воспоминания. А до революции он был офицер, и по образованию историк. Но он все бросил, потому что очень хотел, чтобы наступил побыстрее коммунизм, и все были бы, наконец, равны и счастливы. И еще ему хотелось, чтобы все ему были благодарны за то, что он так хорошо все это для них устроил. А мама ему иногда говорила: « Погорячился ты, папа, в 17-ом году». А он тогда очень сердился и говорил: «Молчи, не смей, что ты несешь, а еще, называется, дочка старого большевика!» Но потом добавлял, чуть грустно, но и немножко хвастаясь в то же время: «А ведь у меня бы сейчас собственный выезд был! А может, и два...»

В общем, дедушка был доволен, что партия высоко оценила его заслуги и разрешила целых четыре года снимать задешево дачу в поселке с таким хорошим названием. И еще он гордился этим перед семьей – он очень любил, чтобы мы видели, как его уважают. В «Заветах Ильича» у нас было всего четверть дома – две маленькие комнатки и терраса, но мы как-то все там размещались, и нам совсем не казалось, что тесно, даже наоборот. Еще и гости к нам приезжали – кто на неделю, кто на месяц. И мы были им рады. Но главное – там был большой сад, огромный, заброшенный, с яблонями – на них можно было лазить, и с малинником – в нем так хорошо было играть в прятки, и еще была поляна с мягкой травой – на ней так приятно было лежать и ничего не делать. И Джерик, конечно, всегда был с нами. Он ловил пчел, которые прилетали на наш участок, когда бабушка варила варенье в большом медном тазу, или валялся на траве вместе с нами, или бегал, когда мы бегали, и весело лаял, когда мы смеялись.

А дедушка все время ждал, что партия позовет его на помощь. Ведь не зря же его поселили на такой отличной даче, в таком прекрасном поселке, с таким чудесным названием. И все старые большевики, которые жили на соседних дачах, тоже этого очень ждали. Иногда они собирались на партсобрания, пили чай, обсуждали решения съезда и отчетный доклад, и думали, что же теперь делать со страной, спорили друг с другом, и ссорились – даже чаще чем мы с Таней, а потом мирились – тоже совсем как мы, но чувствовалось, что всего этого им не достаточно, потому что они хотят быть стране полезными и ждут, что их обязательно позовут на помощь. А их все не звали. И тогда дедушка решил проявить инициативу и стать полезным сейчас же, не дожидаясь, пока его позовут. Он решил помочь совхозу. И для этого первым делом – скосить траву на нашей любимой поляне. И отдать ее в совхоз, совхозным коровам. Потому что им ведь так нужно сено. Он нам объяснил, что мы должны быть сознательными, что сено для коровы – это и корм на зиму, и сухая подстилка, и уют. И мы должны понять это, и пожертвовать своей маленькой полянкой и своими мелкими частными интересами ради общественного блага совхозных коров. Ведь для нас полянка – это только забава, а для коровы сено – это необходимость. И дедушка где-то раздобыл косу, долго точил ее, а потом очень старательно и неторопливо косил нашу полянку. Он натер себе трудовые мозоли, и даже порезался, и очень устал, потому что не умел косить – но, несмотря на это, он был доволен, потому что теперь совхозным коровам будет, что есть. А мы грустно смотрели на нашу бывшую полянку, которая была коротко острижена, как молодой призывник, который жил себе и гулял, а потом вдруг понадобился стране для важного дела – полянку подстригли под ежик, и почему-то оказалось, что стриженая трава превратилась в колючки. И Джерику это тоже не понравилось: он наступил ногой, укололся о колючую травку, сел рядом и удивленно высунул язык.

Дедушка торжествовал: «Теперь это все надо только просушить, потом переворошить вилами, потом состоговать – и сено готово», – объяснял он нам. «Коровы будут накормлены зимой, и хотя бы одна проблема совхоза будет решена. Представляете, что будет, если каждый человек поможет решить хотя бы одну проблему! В государственном масштабе это значит – спасти экономику», – мечтал дедушка. И он каждый день сушил, ворошил и стоговал сено, и все советовал нам на нем поваляться – он говорил, что это очень приятно, и все деревенские дети именно так и делают, и получают от этого огромное удовольствие. Мы из вежливости немного повалялись на сене, чтобы не огорчать дедушку, но нам это не очень понравилось – сено было довольно колючее и сильно подгнившее – видимо, дедушка недостаточно его просушил, а может быть, плохо переворошил или рано состоговал – но, во всяком случае, оно было сырое и плохо пахло, и еще в нем завелись какие-то маленькие мухи, и мы не пускали туда Джерика, потому что боялись, что это блохи, а блохи очень опасны для собак – это мы точно знали.

Но вот настал торжественный день, когда дедушка надел свой лучший костюм, и повесил на грудь все свои ордена и медали, и пошел к председателю совхоза – и заявил, что он, старый большевик Милюков, решил из сознательности помочь совхозу с заготовкой кормов на зиму – и заготовил сено, скосив полянку на своем участке. А председатель совхоза сказал ему, что сено им вовсе не нужно – коровы его не едят, да и коров-то не осталось, да и везти это сено не на чем, да и хранить его негде. Дедушка сказал: «Как же так!». И обвинил председателя колхоза в саботаже, и в нежелании приумножать и далее общественную собственность, что может быть приравнено к хищению, поскольку от этого страдают совхозные коровы – не может быть, чтобы ни одной не осталось, уж одна-то, наверное, все-таки есть, вот ей-то сено и сгодится, все равно его очень мало – на двух бы и не хватило, а одной в самый раз – ну, хоть на подстилку, оно ведь не все гнилое – я вас очень прошу, я ведь, между прочим, старый большевик и персональный пенсионер союзного значения, я могу в случае чего и в ЦК пожаловаться. Но председатель был неумолим, и сказал, что у него забот и без того хватает.

И тогда дедушка стал каждый день ходить в сельсовет и ругаться, и засел писать статью в газету «Правда» о небережливом отношении к государственной собственности на местах, которое в отдельных случаях еще встречается в нашей стране, и еще стал писать письма Брежневу, которые начинались словами: «Молодой человек, вы идете по неправильному пути...» – и тогда бабушка поняла, что дело плохо, и заплатила рубль сторожу из совхоза, чтобы он приехал и забрал наше сено. Сторож приехал на телеге, погрузил на нее сено, и увез, а дедушка был очень доволен, потому что он любил, чтобы все получалось, как он решил, и потому что теперь все совхозные коровы будут сыты, – ну, хотя бы одна – ведь не может быть, чтобы ни одной не осталось – она будет сыта и довольна, и даст много молока, из него сделают творог, сметану (и мороженое – мысленно добавляли мы, вспоминая нашу бывшую полянку), и если бы все были такими сознательными, то в стране решилась бы давно проблема дефицита продуктов, все бы жили хорошо и в достатке, а там уже и до коммунизма рукой подать. Ну, и сейчас, при развитом социализме жить тоже можно, все-таки.

И пока дедушка нам это объяснял, – сторож, который вез сено, сделал крутой вираж (бабушка сказала, что он с самого утра был уже «подшофе» – мы решили, что это значит «почти как шофер» – ведь он на телеге приехал), и вот этот сторож «подшофе» – дедушка называл его «товарищ из совхоза» – сделал какой-то крутой вираж на телеге с сеном, и из-под колес этой телеги выскочила курица, которая до того спокойно гуляла по дорожке – она громко кудахтала, хлопала крыльями, почти летела, всем своим видом давая понять, что она себе гуляла, клевала подорожник, искала червяков, а ее – мирную курицу – чуть было не раздавил лихой наездник на быстрой колеснице.

И когда Джерик увидел это безобразие, – всех этих летающих кур, у него тут же сработал охотничий инстинкт – ведь он был фокстерьером, у него даже была мертвая хватка, и он помчался вдогонку за курицей, чтобы она не улетела, – и поймал ее за ноги прямо в воздухе. И не только поймал, но еще и принес нам свою добычу – и был очень горд, потому что он тоже любил сделать что-нибудь для семьи – в этом они с дедушкой были похожи. И Джерику – как всякому зверю и как всякому человеку – тоже хотелось, чтобы его усилия оценили. Но за курицей бежал ее хозяин, а за хозяином бежала хозяйка, и они громко ругали Джерика, и грозились поколотить его.

К счастью, это было в субботу, и к нам приехали папа с мамой, и они стали заступаться за Джерика, и объяснять хозяевам курицы, что он – не виноват, потому что он – охотничья собака, жесткошерстный трехшерстый фокстерьер, и у него есть охотничий инстинкт, и у него может даже проявиться мертвая хватка, а виновата сама курица, папа сказал, что виктимологически – она провокатор, потому что она дразнила его, кричала, летала и хлопала крыльями, а Джерик вообще-то добрый и не хотел ее обидеть, но мы все равно просим прощения – у самой курицы и у ее хозяев. Но хозяева курицы совершенно не хотели слушать про джерикин охотничий инстинкт, и про науку виктимологию, они ужасно ругались всеми понятными и еще многими непонятными для меня словами (новые слова я старалась получше запомнить, чтобы потом посмотреть в словаре или спросить у учительницы в школе и записать в свою тетрадку). Курицыны хозяева требовали возмездия! Они хотели, чтобы Джерика покарали жестокой карой – потому что он злодей и зверски напал на беззащитную курицу, которая столько пережила и так переволновалась, что теперь уже, конечно, никогда не оправится от потрясеня. В доказательство они предлагали нам посмотреть курице в глаза и убедиться в том, что они стали какими-то мутными и невыразительными, в то время как раньше взгляд у этой замечательной птицы был ясный, ироничный и пронзительный.

Ситуация казалось ужасной, мы с Таней плакали, родители уже исчерпали все аргументы в защиту Джерика и были совершенно растеряны, дедушка не сдавался и говорил о том, что вообще-то место курицы – в совхозе, а не в частном хозяйстве, потому что частная курица, это пережиток капитализма, и тогда хозяева курицы еще больше рассердились и сказали много новых слов (я их про себя сквозь слезы повторила, чтобы не забыть), – но тут пришла бабушка. Ее позвала соседка, которая из-за забора наблюдала эту сцену и поняла, что без бабушки нам бой не выиграть. Бабушка была нашим главным орудием, вроде «Катюши» во Вторую мировую войну. Но у нее было мало времени, она была очень занята. Как раз в этот момент она лепила пирожки, и сразу жарила их – пышные, круглые, с мясом и с капустой, а в духовке у нее тем временем пеклась огромная кулебяка, и ей нельзя было отходить от плиты ни на одну минуту. Но она сразу же подошла, вытирая руки о передник, и ничего обсуждать не стала, а только строго спросила: «Ну, и почем?». А хозяева курицы почему-то совершенно не обиделись на то, что бабушка ни о чем не расспрашивала и даже не поздоровалась с ними (а ведь вообще-то она была вежливая), а наоборот как-то сразу обрадовались и оживились, и стали дуть курице в затылок и называть ее «наваристой», совершенно забыв о том, что только что представляли ее как кладезь ума и знаний. А потом сказали: «Пять рублей». – «Вот за эту дохлятину?» – спросила бабушка спокойно, но хозяева курицы почему-то не раскричались, а стали ей что-то быстро говорить почти заискивающим тоном, и было видно, что они сразу поняли, кто тут главный, и прониклись к бабушке уважением. Бабушку вообще все всегда уважали, она умела себя поставить. И видно было, что они сейчас уступят – курица стоила в то время в два, а то и в три раза меньше – правда, то были обычные куры, а это ведь была какая-то необыкновенная курица. Но папа не стал торговаться, и тут же с большим облегчением вытащил из кошелька пять рублей и отдал хозяевам курицы – он как будто даже боялся, что они передумают. Но хозяева курицы не передумали, они сразу же взяли пять рублей, еще быстрее, чем папа их достал из кошелька, и у них сразу улучшилось настроение, они улыбнулись и почему-то пожелали нам: «Приятного аппетита». Я подумала: «Откуда они знают, что бабушка жарит пирожки?». А хозяева курицы улыбнулись, обнялись, кивнули друг другу, и извинились, что торопятся – им срочно понадобилось успеть в магазин, пока он не закрылся. Они отдали нам курицу и быстро ушли.

А у нас появилась другая забота: что делать с курицей? Я вообще-то думала, что пять рублей нужны на ее лечение, но нам ее отдали навсегда, несмотря на то, что так хорошо к ней относились. Я подумала: «Какие жестокие люди, я бы никогда не отдала свое животное вот так, в неизвестные руки. Ведь у нас еще никогда не было курицы, и мы не умеем за ней ухаживать. А ведь казалось, что они ее очень любят». Хотя в общем-то, честно говоря, мы с Таней даже обрадовались, что у нас теперь будет жить еще и курица. Но нам сразу сказали, чтобы мы на это даже не рассчитывали – в Москву мы ее с собой точно не возьмем. А Джерик сразу попытался опять на нее охотиться – он тоже совсем не хотел, чтобы она у нас жила, и даже не из-за охотничьего инстинкта, а потому, что он был ревнивый, и другого зверя в доме он бы не потерпел. Поэтому стало ясно, что курица у нас действительно жить не сможет. И тогда папа сказал: «Надо было им ее отдать, пусть бы и забрали». А мама сказала: «Ну, уж нет, из принципа». А папа сказал: «Ну, и что теперь с ней прикажешь делать?». И они тяжело вздохнули. Похоже, их обоих мучила какая-то мысль, и эта мысль им была неприятна, но с нами они ею не делились.

Мы привязали курицу за ножку к лавочке, а Джерику надели ошейник с поводком и прицепили поводок к крыльцу. Но он все время смотрел на курицу и рычал на нее.

Мама что-то стирала и молча покусывала губу – она всегда так делала, когда ее что-то сильно тревожило. Папа читал книжку, но видно было, что он очень нервничает. А дедушка достал топор, который он когда-то раздобыл, чтобы наколоть дрова для районной школы, но это ему не удалось, потому что в школе было центральное отпление, и теперь он ходил с этим топором взад-вперед мимо папы со злорадным видом, пробуя пальцем тупое лезвие и бросая выразительные взгляды – то на папу, то на курицу. А папа утыкался в книжку и мрачнел еще больше. Мы с Таней сидели, съежившись от страха, и думали, когда будет правильнее зареветь. А еще я думала: «Ведь была же оказия, отправить бы ее в жаркие страны на зиму, как тех уток и кроликов, но где же теперь найдешь того доброго человека».

Тут бабушка позвала всех ужинать. Никто не хотел есть, хотя обычно ее пирожки все хотели, таких вкусных пирожков я вообще ни у кого больше не пробовала. Но тут всем было не до еды – все думали, что делать с курицей. И мама, и папа, и дедушка – он ведь только для вида ходил с топором. А про нас с Таней и говорить нечего. А про Джерика – тем более, он был весь на нерве. Поужинать расположена была, пожалуй, разве что, сама курица. Но не отдавать же ей было все пироги – она же все-таки курица, а не страус. И бабушке это не понравилось. Она вообще очень не любила, когда не ценили ее кулинарию. Даже не то, что не любила – просто терпеть не могла. Да и не было такого никогда, и быть не могло, потому что готовила она превосходно. Поэтому бабушка, никого ни о чем не спрашивая, тут же продала курицу соседке – той самой, которая жила прямо через забор от нас. Соседкин муж тоже был старый большевик. И поэтому соседка купила курицу у нас за три рубля, сказав нам, что она жена старого большевика, и сама старая большевичка, и потому не может поощрять спекуляцию курами. И все с ней согласились, и сейчас же с благодарностью передали ей курицу через забор. И были очень довольны, что все так хорошо закончилось. И сели пировать, и наслаждаться бабушкиными пирожками.

А курица с тех пор жила у соседки – долго и счастливо. Она оказалась отличной несушкой и каждый день несла яйца. Но бабушку это почему-то совсем не радовало. Ей даже было просто обидно, что наша курица несется для соседки. И всякий раз, когда курица гордо кудахтала, сообщая всем о своей новой удаче, бабушка хваталась за сердце и сокрушенно говорила маме: «Нет, ну ты подумай, опять яйцо!». И ей вторил Джерик, который всегда громко лаял, услышав хвастливое кудахтанье этой противной, и, как он считал, довольно наглой и вредной птицы.

Рисунки Анны Вронской