Детское чтение

Мария Мартиросова

Фотографии на память

1

Фотографии. Толстая пачка выгоревших снимков, обернутых в плотную серую бумагу. Ни за что не добралась бы до них, если бы не дядя Вова. Последнее время он в каждом письме спрашивает, распаковала ли я бакинскую коробку.

Я сдула пыль с верхних карточек и начала их разглядывать. Старый оштукатуренный дом. Черная кошка на лавочке под тутовым деревом, мальчишеская футбольная команда…

Раньше в центре Баку напротив Приморского бульвара стояло несколько ветхих двухэтажных домов. Грязно-розового цвета, с разномастными маленькими балкончиками, просторными заасфальтированными дворами.

Хотя, наверное, дворы были не такие уж и просторные. Но десятилетнему Алику Самедову казалось, что его двор по размерам не уступает футбольному полю. Все лето он с друзьями гонял во дворе мяч. Половинки битого кирпича символизировали ворота, Витька Скворцов приносил из дому трофейный немецкий мяч, Сейфали выпрашивал у отца-милиционера свисток, и игра начиналась. Прерывались они ненадолго. Только чтобы перехватить дома чего-то на скорую руку, подставить под струю холодной воды потные, стриженные «под ноль» головы.

Игроков в команде было столько же, сколько и во взрослом футболе. Но не все ребята жили в одном дворе. Вратарь и защитник приходили из соседнего дома. Соседка, тетя Сара, часто ворчала: «Не дом, а бандитский притон. Мало своих хулиганов, так еще из соседних дворов сюда приходят». Особенно она возмущалась, когда мальчишки затевали игру во время ее больших стирок.

Алик был нападающим. Бегал он быстро, ловко обводил противников, точно и сильно бил по воротам. Его даже хотели выбрать капитаном. Но Витька был на два года старше, поэтому капитаном стал он.

После войны, в 1947 году, во дворе появились новые соседи. Худощавый седой мужчина и мальчик. Сейфали выяснил, что это отец с сыном, а мальчика зовут Гарик. Целых два дня все ждали, когда Гарик выйдет во двор. Но новые соседи долго устраивались. Мыли полы, расставляли мебель, распаковывали коробки.

Но вот как-то утром Гарик влез с книжкой на единственное во всем дворе тутовое дерево. Долго читать ему не пришлось. Ведь нужно было установить, на какой ступеньке в дворовой компании он будет находиться. Устанавливали это при помощи драки. До первой крови. Сейфали сказал, что мальчику сейчас двенадцать с половиной лет, почти столько же, сколько и Алику. Значит, первым драться должен был Алик. Потом Сейфали (он старше на полгода), а последним Витька.

– Ты что это на мое дерево влез? – задрав голову кверху, приступил к делу Алик.

Гарик затерялся в листьях и ветвях. Виднелись только его длинные ноги, обутые в аккуратно вычищенные ботинки. Это осложняло дело. Алик не знал, какое сейчас выражение лица у противника. Если испуганное, победить его будет что раз плюнуть. Если возмущенное, – драка может получиться основательная. Алик пнул ствол дерева и крикнул:

– Глухой, да? А ну, слезай с моего дерева!

Сверху послышались шорох, возня, и мальчик неуклюже соскользнул вниз. Тощий, узкоплечий, с копной кудрявых темных волос. В руках он сжимал зеленую потрепанную книжку.

– Твое дерево? – удивленно спросил он. – А почему оно твое?

– Потому что я его посадил! – уверенно ответил Алик. И, подумав, прибавил: «Двадцать лет назад».

Мальчик внимательно посмотрел на Алика, прикидывая в уме, сколько тому лет, а потом сказал:

– Ладно. Если ты против, я больше на него не полезу.

И, усевшись на скамейку под деревом, снова раскрыл свою книгу.

«Слабак, – подумал Алик, – Сейчас я ему покажу!»

Он вскарабкался на дерево и начал бросаться незрелым тутом, свернутыми в тугой комок листьями. Мальчик сначала недоуменно посматривал вверх, не понимая, откуда на него сыплется этот мусор. Потом, заметив между ветвями стоптанные подметки сандалий, пересел на другую скамейку.

Алик с тоской взглянул на окна Витькиной квартиры. Сейфали жестами показывал, как разделаться с новеньким. Витька, нахмурившись, кивал в сторону Гарика: «Ну, давай, чего тянешь?». Алик вздохнул, слез с дерева, подошел к скамейке:

– Эй! Мы с тобой подраться должны.

– Зачем? – не понял Гарик.

Алик терпеливо объяснил ему законы двора.

– А что, – драться обязательно? – неуверенно спросил новичок.

– Конечно. Так полагается. Правила такие, – убежденно ответил Алик.

– И давно у вас эти правила? – поинтересовался Гарик.

– Всегда были… Сто лет уже!

Гарик вздохнул. Видимо, почтенный возраст неписаных дворовых законов произвел на него должное впечатление. Единственное условие, которое он поставил, – не хватать за рубашку, не рвать одежду. «Слабак,» – еще раз подумал Алик.

Во двор высыпали ребята, взяли мальчишек в кольцо и начали ждать драки.

Гарик дрался неохотно. Он вяло давал сдачи, долго приходил в себя после каждого удара. Видно было, что ему хочется побыстрей покончить с этим делом. Постепенно такое же настроение передалось и Алику.

– Ты что не дерешься? – в открытую спросил он. – Боишься, да? Слабак да? Слабак-слабак-слабак! – радостно завелся он, надеясь этим разозлить противника.

– Не люблю я драться, – ответил Гарик и шмыгнул расквашенным носом. – Может, хватит уже, а?

Алик вопросительно посмотрел на Витьку. Тот задумался. Считать Гарика во дворе самым последним нельзя, – ведь самым последним был Тофик, которому только-только исполнилось семь. Витька оценивающе посмотрел на Алика и на Гарика. Гарик был на несколько сантиметров выше, так что еще не ясно, кто кого поколотит, если драться по-настоящему. Пока Витька раздумывал, новенький, прижав к носу медную монетку, спросил своего противника:

– Как тебя звать?

– Алик, – ответил тот, забыв, что по дворовым правилам нельзя называть свое имя противнику, пока не установишь, какое место он будет занимать в компании.

– А меня Гарик, – вежливо представился новенький.

Наконец Витька решил, что драку придется продолжить. Но не сегодня, потому что с минуты на минуту на обед должен был придти отец Сейфали.

2

Драться с Гариком больше никому не пришлось. На следующее утро он сказал Витьке, что согласен считаться во дворе четвертым. После Алика. Но только чтобы без драки. А через неделю Гарик уже стоял в воротах дворовой футбольной команды. Бывшего вратаря Вагифа Витька уже давно подозревал в том, что тот подыгрывает своему двору.

Все быстро привыкли к Гарику. Как и остальные мальчишки, он выклянчивал у отца пятачок на газированную воду с сиропом, участвовал в набегах на соседские виноградники и так часто пересказывал приятелям на пляже «Отверженных» Виктора Гюго, что, в конце концов, его самого переименовали в Гавроша.

По вечерам ходили в кино. В «Бахаре» все лето крутили трофейные фильмы. Детей, конечно, на вечерние сеансы не пропускали. Да и кому из них пришло бы в голову покупать билеты?! Они смотрели кино, взобравшись на низенькую ограду кинотеатра.

Здесь были свои неудобства. Во-первых, приходилось ждать, когда окончательно стемнеет. Иначе директор, одноглазый усатый фронтовик, гнал безбилетников без всякой жалости. А во-вторых, мальчишек набиралось так много, что сидеть на узенькой ограде становилось опасно: в спину постоянно толкали те, кому не хватило места.

В июне 47-го в «Бахаре» целый месяц шла «Серенада солнечной долины». Алик часами, не фальшивя, насвистывал мелодии из фильма, пощипывая струны отцовой гитары.

В тот вечер фильм показывали в последний раз. Алик с Гариком прибежали к кинотеатру задолго до начала сеанса. Но вокруг «Бахара» уже бродили мальчишки с полными карманами семечек. Кто-то тайком попыхивал папиросой, спрятавшись за облупленную будку кассы. Безбилетников было вдвое больше обычного, и держались они компаниями.

– Не удержимся. Точно спихнут, – грустно констатировал Гарик.

Алик медленно обошел здание кинотеатра, обшаривая глазами местность. Пока не заметил в отдалении высокое старое дерево. Похоже, экран с него будет виден, как с ладони. Гарик, кряхтя, подсадил Алика, и тот пополз вверх к толстой удобной ветке.

– Эй-эй! Мальчик! Голова есть-нет?! Ты обезьяна или человек? Зачем на дерево полез? Слезай, сейчас милиционера позову! – издали крикнул директор «Бахара», гневно посверкивая своим единственным глазом.

Алик торопливо съехал вниз, обдирая ладони о шершавую кору, и мальчики нырнули в кусты.

– Придем, когда стемнеет, – зашептал Алик Гарику, – одноглазый в темноте наверняка не заметит!

Стемнело. Одноглазый неторопливо скрылся за дверями своей будки. Алик ринулся к дереву. В темноте карабкаться вверх было гораздо труднее: ночь скрыла все удобные ветки и впадины. Вдруг со ствола соскользнула левая нога, потом правая, и мальчик повис на одной руке. Пальцы, немея, постепенно разжимаясь. Алик со страхом посмотрел вниз. Гарик бегал вокруг дерева, давая советы:

– Держись, держись, не отпускай ветку.

Вдруг Алик почувствовал, как кто-то крепко ухватил его за шиворот и потащил вверх. Он перехватил руку, уцепился за сук, нашел ногой опору и с трудом подтянулся повыше. На толстой ветке удобно устроился худенький мальчик с большим биноклем на шее. Отдышавшись, Алик благодарно пожал ему руку.

– Друг? – кивнул мальчик на оставшегося внизу Гарика.

– Ага! – вспомнил Алик.

Мальчик вытащил из кармана аккуратный моток веревки, один конец закрепил на ветке, другой кинул вниз. Через минуту Гарик уже был наверху.

В темноте были видны только блестящие, широко раскрытые глаза незнакомого мальчика, бесшумно повторяющего непонятные английские слова.

– Как тебя зовут? – шепнул Алик.

– Вова, – ответил мальчик.

– А меня Алик. Его – Гарик.

– Я тебя знаю. Ты нападающий в Витькиной команде.

– Если тебя кто-нибудь обидит – скажешь. Мы с Гариком мигом ему морду начистим, – пообещал мальчишке Алик и покровительственно приобнял его за худенькие плечи.

С тех пор Вова часто приходил во двор на улице Карганова. Тетя Сара в первый же день внимательно оглядела Вову, спросила его фамилию и удивленно покачала головой. Вечером она рассказывала своему парализованному отцу:

– Помнишь Борю Бумбриха, папа? Какой был фотограф… Владимир – его сын. Очень приличный мальчик. Не пойму, как наши хулиганы с ним познакомились?

В июле вернулись из лагеря Витька с Сейфали. Их застукали в палате с папиросами в зубах, так что «прости-прощай», вторая смена! Витька с грустью вспоминал лагерные футбольные баталии, окидывал приятелей безнадежным взглядом и вздыхал:

– Разве это команда? Сброд. Даже защитника своего – и то нет…

Мальчишки виновато переглядывались и тоже вздыхали. Вова сидел на скамейке рядом с Аликом. Он рассеянно слушал Витьку, то и дело поправляя лежащий на коленях черный конверт.

– Что там у тебя? – спросил Витька.

Вова улыбнулся, встал со скамейки и начал раскладывать на освободившемся пространстве фотографии.

Карточки были отличные! На них были Алик, Гарик, Лятиф, дворовая кошка Майка, тетя Сара... И все выглядели немножко лучше, чем в жизни.

– Это я папиным аппаратом нащелкал, – объяснил Вова. – Потом проявил, напечатал…

– Ха, – усмехнулся Ровшан, защитник из соседнего двора. – Ты, небось, только на кнопочку нажимал, а пахан все остальное сделал. «Проявил» он, «напечатал»! – передразнил Ровшан Вову.

В это время на лестнице послышался стук каблучков. Это спускалась племянница тети Сары, Офелия. Все пацаны еще с прошлого года повлюблялись в Офелию, такая она была красивая. Высокая, с длинными светлыми волосами, тонкой талией. Если Офелия наведывалась к тете Саре, мальчишки целыми часами околачивались во дворе, чтобы не пропустить момент, когда она будет уходить.

– Какие шикарные фото! – остановилась Офелия. – Кто снимал?

Ребята дружно кивнули на Вову.

– Молодец, – похвалила Офелия. – А меня сможешь так? В следующий раз, когда я приду. Договорились? – и она зацокала своими каблучками к воротам.

Все молча смотрели на Вову. Он смущенно улыбался, выравнивая и без того ровную стопку фотографий. От них попахивало сладкими духами Офелии.

– Пристроился… – вдруг прошипел Ровшан. – Умеете же вы, жиденята… Небось пахан бабки лопатой на работе загребает, так еще и сыночка пристраивает!

Вова побледнел:

– Папа на фронте погиб, – срывающимся голосом проговорил он. – В сорок втором, в Севастополе…

Ровшан был уверен, никто за Вову заступаться не станет. Он ведь из чужого двора.

– Как ты его назвал? – отрывисто спросил Витька.

– Жиденком, – ухмыльнулся Ровшан. – А что?

Витька медленно подошел к нему, уставился исподлобья и тихо, почти неслышно, сказал:

– Катись отсюда. И из нашей команды тоже выкатывайся, фашист!

Лятиф, который всего несколько дней как научился свистеть, засунул в рот два грязных пальца и пронзительно свистнул.

– Фашист, – в один голос проговорили Гаврош и Алик, подталкивая Ровшана к воротам.

– Фашист, – присоединился к ним Сейфали.

– Гитлер! – заорал Лятиф.

Когда Ровшан покинул двор, Витька критично осмотрел невысокую Вовину фигурку. Пощупал мышцы на его руках и ногах, заставил побегать наперегонки с Лятифом.

– Завтра утром приходи. В защиту встанешь.

Потом спросил:

– Мяч-то хотя бы есть?

– Нет… – покачал головой Вова.

– Ну, ком-мандочка подобралась, – сплюнул на пыльную землю Витька. – Сброд какой-то…

И погладил свой старый потрепанный мяч.

3

Тренировки начинались в восемь. К двенадцати, когда солнце начинало уже припекать вовсю, Витька пинками загонял мяч домой. Кошка Майка устраивалась на солнцепеке, плотно зажмурив глаза и настороженно поворачивая левое ухо в сторону мальчишек.

Команда усаживалась под тутовым деревом, и Витька начинал обсуждать игру. Алика он обычно хвалил за ценные для нападающего качества – быстрые ноги, мгновенную реакцию и точный удар. Алик принимал похвалы с деланным равнодушием. Отворачивался, отколупывая ногтем краску с дворовой скамейки. На вопросительный взгляд Гавроша Витька одобрительно кивал. Прошли времена, когда Гарик испуганно «кланялся» любому мячу. Теперь он по-хозяйски подпрыгивал в воротах и отчаянно нырял за мячом на мягкий от жары асфальт, оставляющий на рубашке серые несмываемые пятна.

Вову почему-то не ругали вообще, хотя вначале у нового защитника ничего не получалось. Он суетливо крутился вокруг Алика, не в силах отнять мяч.

– Н-да, все-таки у Ровшана настоящий подкат был, – иногда задумчиво ворчал себе под нос капитан. Но ему тут же напоминали:

– Так зато «фашист» по ногам молотил, когда судья не видел, а Вовка честно играет.

Вечером в воскресенье на крохотном тети-сарином балкончике устроилась болельщики: мама Вовы, сама тетя Сара и парализованный дядя Моисей.

Через несколько минут должен был начаться матч с командой из соседнего двора.

Этот день выбирали очень долго, чтобы он совпал с выходным отца Сейфали. Иначе где бы мальчишки раздобыли настоящий судейский свисток?

Витька, нахмурившись и плотно сжав губы, бегал по полю. Его команда проигрывала. Ровшан играл за команду противников, и пройти его не мог никто. Зато в воротах Гарика мяч побывал уже дважды.

В перерыве пацаны угрюмо уселись под деревом. Разговаривать не хотелось.

– Хоть бы вничью… – тихо пробормотал Гарик.

– Ага, держи карман шире! – отозвался Лятиф, осторожно дотрагиваясь до запекшейся ссадины на колене.

Резко свистнул Сейфали. Второй тайм.

Один гол удалось сквитать сразу после свистка. Алик со злостью вколотил мяч в ворота противников: «Хоть не всухую!»

Затем отличился Витька.

Счет сравнялся.

Гарик, чуть согнув колени и вытянув перед собой руки, напряженно застыл в воротах. Вова крутился вокруг верзилы-нападающего, стараясь выбить у него из-под ног мяч.

Во дворе было слышно только старательное пыхтение и могучий топот.

– Да по костылям, по костылям надо было врезать! – досадливо бормотал Витька. – все равно не увидят!

Никто так и не понял, как это получилось. Вова отнял мяч у нападающего, финтом убрал с дороги противника и резко пробил с полулета. Мяч взмыл свечкой, по длиннющей дуге пролетел над головами игроков, миновал растерявшегося вратаря и… пересек отмеченную кирпичами линию ворот.

– Гол! – хрипло крикнул с балкончика парализованный дядя Моисей.

– Чистейший, мамой клянусь! – засмеялся Сейфали.

Противники спорить не стали. Даже они знали: стоит Сейфали взять в руки милицейский свисток отца – и на целом свете не найдется более честного и справедливого судьи, чем он.

Вова вдруг о чем-то вспомнил, подбежал к скамейке, на которую он еще до матча положил маленький кожаный футляр.

– Снимок на память! – Вова умело построил всех в три ряда. Отступил на несколько шагов, склонил голову к правому плечу, пригляделся. – Улыбочка…

Фотоаппарат тихо щелкнул, сверкнула вспышка.

Я перебрала старые выгоревшие снимки. На них все, кроме дяди Вовы. Строго сдвинув брови и зажав под мышкой ободранный кожаный мяч, прямо в объектив смотрел капитан команды, дядя Витя. Нападающий, дядя Алик, показывал рожки из-за круглой стриженой головы дяди Лятифа. Судья, дядя Сейфали, выпятил грудь, на которой блестел большой никелированный свисток. А в первом ряду, с закрытыми глазами, смущенно улыбался вратарь. Гарик. Мой папа. Он всегда боялся пропустить момент, когда нужно замереть, широко раскрыв глаза. Готовился к этому изо всех сил, даже бледнел от волнения.

Но почти всегда получался с закрытыми глазами.

4

Дядя Вова никогда не обещал, как другие фотографы, что из объектива вот-вот вылетит птичка. Просто улыбался, на секунду присаживался на корточки и щелкал затвором. А через несколько дней приносил родителям мои фотографии. В нашей бакинской квартире они висели на стенах, лежали в коричневом старом альбоме, стояли на маминых книжных полках. И даже на папином письменном столе в редакции газеты «Бакинский рабочий».

Я была поздним ребенком. Родилась, когда папе исполнилось 40, а у мамы в волосах начала появляться седина. Это папа предложил назвать меня Маргаритой. Он с гордостью говорил всем, что мое имя означает «жемчужинка». А мама добавляла, что так звали самую красивую французскую королеву – Марго.

Вот я в детском саду – с огромным надувным котом в руках, в плюшевом костюме медведя – на новогодней елке. А это – с классом на торжественной линейке. В руках табличка «Школа № 47, 5-й “Г”».

В десять лет мне ужасно хотелось быть мальчишкой. Пусть недолго. Хотя бы часик. И не таким, как мой сосед по парте, худенький очкарик Гриша Рубинер. А высоким, широкоплечим, сильным. Первым делом я подошла бы к долговязому второгоднику Джафарову Джаванширу (он сидел за последней партой в правом ряду) и без всяких разговоров врезала бы ему разок-другой. За подпаленный хвостик моей косы. За разбитые Гришкины очки. За оплеванную спину старенького школьного вахтера.

Джаваншир, ясное дело, ко всем без разбора не цеплялся. Со старшеклассниками и с нашей старостой, коренастой дзюдоисткой Наргиз Кулиевой, он никогда не связывался. Наргиз вообще все в классе слушались, потому что она, как говорил Гришка, была нашим формальным и неформальным лидером. Организовывала классные праздники, знала, где можно собрать побольше макулатуры. А иногда придумывала что-то особенное, за что потом на школьных линейках нашему 5 «Г» вручали грамоты.

Например, шефство над Домом ребенка.

Однажды мы скинулись по трешке, купили несколько игрушек, отпросились у директора и пошли к своим подшефным. У всех было отличное настроение: весна, тепло, с уроков отпустили... Даже Джаваншир увязался за нами.

Конечно, мы все сделали не так, как надо. Пришли не вовремя (у детей вот-вот должен был начаться тихий час), принесли не то, что требовалось (таких игрушек в Доме ребенка – навалом, а вот цветных карандашей и альбомов не хватает). Но Наргиз упросила директора, и нас впустили. Ненадолго, только чтобы посмотреть на своих подшефных. Это была старшая группа – трех-четырехлетние дети. На них уже натянули одинаковые байковые пижамки, уложили в кроватки. И тут входим мы, 5 «Г» в полном составе. Я никогда не думала, что в комнате может быть такая тишина. Дети молча разглядывали нас, а мы стояли, нелепо улыбались и протягивали им резиновых уточек, плюшевых медвежат, лупоглазых кукол. Вдруг один рыжий веснушчатый мальчишка вылез из-под одеяла, подошел к Грише, встал на цыпочки и потянулся к его лицу.

– Это из-за очков, – объяснил нам Гришка, подхватывая малыша на руки, – маленькие, знаете, как очкариков любят?

Сразу стало шумно. Дети отбрасывали одеяла, подбегали к нам и, не обращая внимания на игрушки, карабкались к нам на руки. Маленький темнокожий мальчишка крепко обнимал Джаваншира, прислонясь «каракулевой» головкой к широкой груди своего «шефа». У меня на шее висела хорошенькая девочка с шелковистыми светло-русыми волосами.

– Мама? – спрашивал у Наргиз стриженный наголо мальчишка.

У Наргиз по щекам текли слезы, она вытирала их плюшевым медвежонком.

– Все, спать, – распорядилась директор. – Марш по кроватям. Света, Армен, Боря, Эльдар, Федя!.. Шефы придут к нам еще. Потом, когда не будет тихого часа.

Мы медленно отступали к дверям. Дети уже лежали в кроватках и смотрели на нас во все глаза. Поэтому мы пятились, не могли повернуться к ним спинами.

Игрушки мы оставили в кабинете директора. А когда проходили мимо спальни, оттуда выбежал босой Джаванширов негритенок и начал совать нам цветные карандаши. Поломанные, отточенные, длинные, короткие… Мне достался желтый. А Джаванширу негритенок подарил длинный, хорошо отточенный, – красный!

5

Мой самый большой друг – Гриша Рубинер. Наша классная говорит, что мы с ним как иголка с ниткой, везде вместе. Сидим за одной партой, болтаем на переменах, ходим друг к другу в гости. В классе к этому так привыкли, что уже года три как не дразнят нас женихом с невестой.

Все в классе считают, что Гриша – жадина. Не мчится, как все, после уроков в кино или за мороженым. И еще на переменах он ест домашние бутерброды. Но я-то знаю, что жадность тут ни причем. Когда мы скидывались, чтобы пойти в Дом ребенка, он первый предложил сдавать не по рублю, а по трешке. И даже мне одолжил. Просто Гриша копит деньги на книги. Он покупает их в магазинах, по макулатурным талонам, с рук. У него дома настоящая библиотека. Большую часть, ясное дело, купили родители. Но есть и Гришкины полки тоже. Гриша ужасно дорожит своими книгами. Если и дает мне что-то почитать, то каждый раз напоминает, чтобы я не забыла про обложку.

Раиса Иосифовна, Гришина мама, очень рада нашей дружбе. Она говорит, что это необычайно благотворное взаимовлияние. Мне Гриша не дает скатиться на «тройки», а я препятствую его превращению в дистрофика. Когда я прихожу к Рубинерам, Раиса Иосифовна немедленно усаживает нас за стол и заставляет съесть полноценный обед. Полноценный обед – это суп, фаршированная рыба или кусочек куриной грудки и чай с каким-нибудь «полезным» вареньем. Я уплетаю все это за обе щеки. Глядя на меня, ест и Гришка.

Раиса Иосифовна иногда спрашивает меня про папину работу. Ей интересно знать, как папа пишет свои статьи. Действительно ли директор мебельной фабрики такой жулик, как про него напечатали, и не ожидается ли денежной реформы?

– Ну, что папа говорит про Карабах? Неужели до резни дойдет? Ужас! Сегодня на базаре такое говорили!..

Тогда мы все жили в одной стране, и Карабах был автономной областью Азербайджана. Говорят, когда-то он принадлежал Армении. Когда началась перестройка, карабахские и ереванские армяне потребовали Карабах обратно. А в Баку считают, что это исконная азербайджанская земля. И что армяне хотят присвоить чужое. И если так пойдет дальше, то кое-кого придется поставить на место…

– Раиса Иосифовна, не верьте всяким сплетням. Какая резня?! Мы же в ХХ веке живем! Еще Варфоломеевскую ночь припомните! – ответила я.

Так говорил и папа, когда мама, напуганная слухами, возвращалась с базара. Но папа-то лучше знает! Он ведь у меня журналист, а значит, владеет самой достоверной информацией.

Услышав папины слова, я сразу полезла в энциклопедию. Что там за Варфоломеевская ночь такая? Ага: «События Варфоломеевской ночи – позорное пятно на славной истории французского государства…». В эту ночь французы-католики убивали французов-гугенотов. Представьте, из-за евангельских текстов! И еще у них религиозные обряды отличались. Сколько же тогда народу погибло!

Но дальше было написано, что Варфоломеевская ночь случилась несколько столетий тому назад. И мне сразу стало легче. Нет, папа прав: такое сегодня точно невозможно. Как-никак, конец ХХ века на дворе…

6

Папа часто брал меня на демонстрации. 7 ноября и 1 Мая мы шли в колонне редакции «Бакинский рабочий». Папа нес транспарант, я размахивала розовым гигантским цветком из гофрированной бумаги. Радостные крики разносились по улицам. Я замечала в окнах улыбающиеся лица людей, оставшихся дома. Мы доходили до площади Ленина, оглушительно и дружно в ответ на «Да здравствует» кричали «ура». А потом сдавали транспаранты, искусственные цветки и торопились домой. По дороге папа покупал для мамы тугой пучок холодных мокрых ландышей или пахучих пурпурных хризантем.

А в 1988-м году демонстрации начались задолго до ноябрьских праздников. Из-за Карабаха. Папа то и дело повторял, что ничего ужасного в этих демонстрациях нет. Ведь сейчас не культ личности, не застой, а перестройка и гласность. А значит, любой имеет право на выражение своего мнения, тем более нельзя запрещать мирные демонстрации. Но каждый раз, когда с улицы доносился тяжелый мерный топот и ритмичное, по слогам: «КА-РА-БАХ!», мама бледнела и наглухо задергивала занавески.

У нас в классе появилось двое новеньких. Годом раньше их, наверное, ни за что не взяли бы в наш класс, ведь у нас и так полно народу – 34 человека. Но несколько дней назад освободилось два места, и новеньких приняли. Они уселись за последнюю парту в среднем ряду. Молчаливые, неулыбчивые, без учебников и тетрадей.

– Из Армении, – сказал Гриша, осторожно оглядываясь назад. – Беженцы.

Теперь каждую перемену весь класс – кто незаметно, а кто и в открытую – рассматривал новеньких. Джаваншир вертелся около их парт, прислушивался к негромким разговорам, то и дело вставляя вопросы:

– А правда, что армяне там над вами издевались? А сколько азербайджанцев в вашем селе убили? Вы теперь за это бакинским армянам мстить будете?..

Новенькие не отвечали. Только изредка перебрасывались между собой короткими фразами на азербайджанском. По-русски они говорили плохо. Из-за этого учителя их почти не вызывали.

Раньше за этой партой сидели близнецы Даниеляны, Тигран и Ерванд. Они на переменах каждый раз какой-нибудь номер выкидывали: то разыграют кого-нибудь, то математичку изобразят. Мы все ухохатывались. И сейчас – чуть перемена, я по привычке поворачиваюсь к их парте. А там совсем другие, незнакомые ребята. Даниэляны ведь переехали в Краснодар.

Когда я дома про Тиграна с Ервандом рассказала, мама страшно всполошилась, сказала, что и нам стоит поискать варианты обмена. У нас ведь хорошая квартира, в центре города, с отдельными комнатами, со всеми удобствами… Но папа вдруг резко и отрывисто произнес:

– Дезертиры! Бегут, как крысы с тонущего корабля. А я не побегу из этого города, мы никуда не поедем!

Мама тихо, как будто кто-то мог услышать, сказала:

– Гарик, посмотри, сколько в Баку беженцев из Армении. Их же оттуда гонят. А вдруг и нас… так же?

– Кто «нас так же»? – удивленно спросил папа. – Алик? Сейфали? Лятиф? Они ведь азербайджанцы, помнишь? Это они меня, армянина, из Баку выгонят?

– Нет, – грустно покачала головой мама. – Не они. Но есть и другие… Теперь каждый день на площади Ленина митинги.

Родители еще долго спорили. Мама доказывала, что в городе уже начались беспорядки, националисты по ночам врываются в квартиры бакинских армян, грабят, убивают. А папа с улыбкой качал головой:

– Назови мне имена, телефоны этих «пострадавших», и я с удовольствием напишу статью об этих «налетах». Не знаешь? Этого и следовало ожидать. Все пугают друг друга такими историями, но никто не знает имен этих «жертв». А все потому, что их нет.

В конце концов папа все-таки переспорил маму. Было решено не паниковать, не слушать глупых сплетен, но меня на всякий случай одну из дома не выпускать.

7

На географии с последней парты правого ряда по классу пошли записки. Джаваншир без конца толкал в спину меня или Гришу и совал желтоватые, сложенные вчетверо листочки:

– Кулиевой Наргиз, Гаджиевой Нигяр, Аскерову Руслану, Салаеву Эльдару, – громко шептал он.

Вообще-то ужасно неохота было эти записки передавать. Известно, что Джаваншир в них изобразил. Нарисует, к примеру, свиную морду и подпишет: «Ах, какая я свинья, ведь написано “нельзя”!». Сложит листочек, а сверху громадными буквами нацарапает: «Секрет НЕЛЬЗЯ». Я такое послание от него в третьем классе получила. Очень остроумно!

Листочки медленно передавались из рук в руки, пока не доходили до адресата. Но, кажется, на этот раз записки были не из обычной серии. Наргиз, во всяком случае, свою очень внимательно прочла, потом аккуратно сложила и сунула в портфель. Руслан скользнул по своей взглядом, нахмурился, скомкал и бросил под парту. А Нигяр уставилась в листочек до конца урока, будто хотела выучить его наизусть. И все плечом запис