Календарь круглых дат

Мария Порядина

...И небесное царствие

Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и ее произведения

…Мне дали множество имен,
Связали путь земным обличьем,
Но он сияющим величьем
Безмерных далей ослеплен.
И здесь, средь путников одна,
Я о путях не вопрошаю:
Широкая дорога к раю
Средь звезд зеленых мне видна.

Из сборника «Руфь»

Того, что она пережила, хватило бы на три жизни. А началось все, конечно, в детстве. У Лизаньки Пиленко был тогда старый друг.

Девочка жила с отцом и матерью в Анапе (хотя родилась в Риге), но почти каждый год семья ездила в Петербург, в гости к бабушке, бывшей фрейлине, сохранившей придворные привычки и связи. Старинный приятель, запросто бывавший у нее, с первого взгляда отметил пятилетнюю Лизу и долго, серьезно беседовал с ней – как со взрослой. Так и повелось: Когда я приезжала в Петербург, бабушка в тот же день писала […]: «Любезнейший Константин Петрович. Приехала Лизанька!» А на следующее утро он появлялся с книгами и игрушками, улыбался ласково, расспрашивал о моем, рассказывал о себе.

Через много лет Елизавета вспомнит его слова: Милый мой друг Лизанька! Истина в любви, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему – не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, настоящего ближнего, находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела – не дела вовсе. А настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании, в скромности...

Добрейший старик, с которым Лиза разговаривала и даже переписывалась, был К.П. Победоносцев – тот самый, который, по беспощадному определению Блока, «над Россией простер совиные крыла». С Блоком Лизавета тоже дружила, попозже.

Летом 1906 года умер Лизин отец. Она мгновенно (как ей казалось) повзрослела и впала в самое мрачное отчаяние. И мысль простая в голове: эта смерть никому не нужна. Она несправедлива. Значит, нет справедливости. А если нет справедливости, то нет и справедливого Бога. Если же нет справедливого Бога, то значит, и вообще Бога нет.

Такой атеисткой Лиза переехала с матерью в Петербург, училась в престижных гимназиях Таганцева и Стоюниной, потом поступила на Высшие женские курсы (историко-филологический факультет, философское отделение). Подруги тех лет вспоминают Лизавету – «талантливую на все руки, бурливую, как вино».

Тогда она впервые увидела Блока, услышала его стихи и бросилась к нему, чтобы получить ответ на все свои вопросы – о Боге, о судьбе, о России…

Поэт сам не знал ответов.

…Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и небе.

Первый муж Лизаветы, Дмитрий Кузьмин-Караваев, был из петербургской семьи, друг поэтов, декадент по самому своему существу, но социал-демократ, большевик. Он как раз любил «рифмованные речи», так что супруги проводили вечера (точнее – ночи) то у Вячеслава Иванова, в знаменитой «Башне», то в «Бродячей собаке», то на заседаниях «Цеха поэтов»… Здесь велись бесконечные разговоры и споры о смысле бытия, о Боге и народе, о путях России… Позднее Елизавета Юрьевна вспоминала об этих годах беззлобно, однако не без иронии: «…Мы не успели еще со всеми поздороваться, а уже Мережковский кричит моему мужу: “С кем вы – с Христом или с антихристом?!” И спор продолжается».

Все эти витийства казались Лизавете «ненастоящими», ненужными. Ей казалось, что Петербург умирает от отсутствия подлинности, от отсутствия возможности говорить просто и жить просто. В утомительном бездействии шли дни; разногласий с мужем становилось все больше, и супруги разошлись. Впрочем, Елизавета Кузьмина-Караваева выпустила в 12-м году первую книгу стихов «Скифские черепки», вполне акмеистическую.

С весны 13-го года, после окончательного разрыва с мужем, Елизавета живет то «дома», в Анапе, то в Москве, то опять в Петербурге, опять встречается с Блоком, опять ищет правду в разговорах… И наконец приходит к своему пониманию того, что есть долг и путь человека.

Жить днями, править ремесло
Размеренных и вечных будней…
О путь земной, что многотрудней,
Чем твой закон, твое число?

Сборник стихотворений «Руфь», стихи в котором оказались отчасти «программными», отчасти пророческими, вышел в 1916 году. Вскоре Елизавета Юрьевна вступила в партию эсеров (тогда казалось, что их программа выражает чаяния народа, крестьян), уехала на юг и занялась общественной деятельностью, причем начала с того, что безвозмездно передала свое имение под Анапой казакам ближайшей станицы.

Пусть яркий полог звезд высок,
Пусть мы без пищи и без крова, –
Лишь бы душа была готова,
Когда придет последний срок.

Жизнь в поэзии и разговорах кончилась – началась «политика», головокружительная и опасная. В феврале 1918-го Елизавета Юрьевна была товарищем (по-современному – заместителем) городского головы Анапы. Когда же голова подал в отставку, Кузьмину-Караваеву единогласно избрали главой управы. Тем временем организовались советы, власть в городе стала большевистской, управу ликвидировали, а ее членов «переквалифицировали», так что Кузьмина волей-неволей оказалась комиссаром по народному образованию и здравоохранению. Потом пришли деникинцы и арестовали всех большевиков, подвернувшихся под руку. Елизавете Юрьевне грозил расстрел «за комиссарство», но тогда еще стыдились убивать без суда. Данила Скобцов, глава кубанской Краевой Рады, организовал Кузьминой умелую адвокатскую защиту; общественность тоже подняла голос, и Елизавета Юрьевна отделалась «каталажкой».

Вскоре она вышла замуж за Скобцова, а через некоторое время пришлось уезжать из России.

К 24-му году Скобцовы осели в Париже. Здесь Елизавета Юрьевна написала роман «Равнина русская: Хроника наших дней», повесть «Клим Семёнович Барынькин», ряд очерков (в их числе «Друг моего детства» – о Победоносцеве). Кроме того, она выпустила два сборника житий святых (1927) и серию монографий о русских религиозных философах (1929), публиковала статьи в христианских журналах «Путь» и «Новый град», состояла секретарем Религиозно-философской академии, которую возглавлял Николай Бердяев.

Еще нечёток в небе знак,
Пророчество вещает глухо, –
Брат, верь: язык Святого Духа
Огнем прорежет вечный мрак.

В эти годы бывшая «декадентская поэтесса» и «комиссарша» выбирала свою третью жизнь. В отрочестве пережившая богоборчество, в молодости чудом спасенная от неминуемой гибели, она была по-особому религиозна. Поиски Бога были для нее поисками «дела». Елизавета Юрьевна по-прежнему искренне желала приносить пользу, кому-то помогать, что-то устраивать (именно это Бердяев позже назвал «социальными мотивами в ее религиозности»).

Недолго ждать, уж близок час:
Взметает ветер пыль с дороги;
Мы все полны святой тревоги,
И вестники идут средь нас.

В 1932 году Елизавета Юрьевна приняла постриг и стала монахиней. Отныне имя ее Мария (в память преподобной Марии Египетской), а новая жизнь – служение и самопожертвование.

Но монашество Марии было необычным – мирским, не богосозерцательным, а деятельным. Личное благочестие, подвиг аскезы в четырех стенах тихой обители – этот путь, хоть и после долгих размышлений, мать Мария отвергла. Ею было создано братство «Православное дело», буквально исполнявшее евангельский тезис о «помощи ближнему». Члены братства помогали эмигрантам найти хлеб и работу, организовывали благотворительные столовые, приюты для детей и бездомных, пансионы для престарелых… Кроме того, монахиня Мария продолжала писать душеполезные статьи и очерки (в их числе «Встречи с Блоком»).

Началась война, Париж был оккупирован гитлеровцами. Братья и сестры «Православного дела» доставали документы для людей, преследуемых нацистами, помогали их детям уехать в провинцию, подальше от фашистов, кормили голодных, одевали замерзших, утешали отчаявшихся. Монахиня Мария не «спасала души» – она спасала людей. Таким было ее Сопротивление – «она была настоящей резистанткой», вспоминали выжившие.

Когда гестаповцы пришли за Марией, дома была ее мать. Один, умевший говорить по-русски, накричал на нее: «Вы дурно воспитали вашу дочь, она только жидам помогает!» В ответ старушка напомнила евангельское «несть эллин, ни иудей» и добавила: «Если бы вы попали в какую беду, она и вам помогла бы». Мать Мария улыбнулась и сказала: «Пожалуй».

В Равенсбрюке, накануне Пасхи 1945 года, прекратились дни подвижницы Марии. Говорят, что она добровольно отправилась в газовую печь вместо одной из своих сокамерниц.

Пусть это и легенда, – но ведь они не сочиняются просто так, без повода, без духовного обоснования. Высокая сказка о положении живота за други своя могла родиться только как ответ на ежедневный подвиг «ближних, малых, незаметных дел».

Земная жизнь монахини Марии закончилась, но житие продолжается. Пожалуй, для таких и ради таких, как она, существует Царствие Небесное, и усомниться в этом не позволено даже атеисту.