Вахтенный журнал

Ольга Корф

Возвращение в прошедшее время

Почти все считают, что вторая книга Бориса Минаева, «Гений дзюдо», – не для детей. Другими словами, не детская книга. По поводу первой, «Детство Лёвы», принесшей автору громкую и заслуженную славу, говорили то же самое. Недавним свидетельством общественного признания «Детства Лёвы» стало присуждение автору второй премии национального конкурса «Заветная мечта». То, что книга получила не высшую награду, пусть целиком остается на совести жюри, а вот то, что книга была замечена и отмечена, как раз и обусловлено ее «недетскостью», поскольку весь конкурс прошел под знаком полного разрыва с нормальными представлениями об истинно детской литературе. Мнение, что для детей годится любая книга, лишь бы была хорошо написана, восходящее к диким доисторическим временам, победило. О том, каких «блинов комом» напек этот конкурс, какое разрушительное воздействие избранные критерии могут оказать на детскую литературу и читателей, надо говорить отдельно и всерьез. Но мне пришлось упомянуть сие мероприятие, чтобы стало понятно: называя «Детство Лёвы» и «Гений дзюдо» книгами для детей, я иду вразрез с формирующейся на наших глазах новой философией детской литературы. Впрочем, это не сейчас началось. Давно потеряны из виду читательские возрастные особенности, психология и особенности восприятия... И вообще считается, что хорошая детская книга должна быть интересна взрослым. По этой логике, если книга взрослым не интересна, значит, книга – плохая? А я вот думаю, что ничего детская книга взрослым не должна! Прежде всего, она должна быть интересна детям, а остальное – лукавые взрослые игры!

Сам Борис Минаев тоже считает, что «Гений дзюдо» – «книга для взрослых, для родителей». «Вообще эта книга о родителях. О любви родителей к ребенку», – также заявляет он в своеобразном послесловии – стенограмме телепередачи «Ночной полет». Значит, о взрослых и для взрослых. Получается, еще одному прекрасному детскому писателю можно прощально «помахать ручкой»?

Давайте поставим все на свои места. Можно на обложке книги для солидности написать: «роман» (рассказы о детстве Лёвы так рассказами и останутся). Можно сто раз сказать, что произведение писалось не для детей (а для себя, и писание это началось еще в старших классах с сочинений, близких к дневниковым записям). Можно заручиться поддержкой критики, которая подтвердит, что никакая это не детская литература, а добротная, талантливая, высшего класса взрослая проза (потому что уважаемые критики рассматривали ее с собственной колокольни, поднимая, как им казалось, тем самым и произведение на надлежащую высоту). Но тот ребенок, о котором вспоминает Минаев – а он не раз подчеркивал, что ничего не выдумывал, а только старательно вспоминал! – живет в нем и сейчас, и этот Лёва обязательно «заденет, зацепит» своих нынешних ровесников.

Конечно, взрослым читателям будет интересно вспоминать, как они, подобно Лёве, робко входили во взрослую жизнь, заново, с щемящим чувством, внимательно разглядывая канувшие в Лету милые реалии ушедшего времени. А иногда и вовсе не милые, но трогающие сердце, поскольку они – неотъемлемая часть собственной жизни. Вроде «пьяного магазина» из одноименного рассказа, с которым у Лёвы связаны теплые воспоминания, хотя ничего приятного, казалось бы, в этих воспоминаниях нет. Однако описание чувства неловкости, страха и обиды за маму, которой пришлось перенести немало унизительных ощущений в дикой хамоватой очереди, кончается грустным, пронзительным «эпилогом»:

«Больше никогда я не видел так близко этих людей – и в таком количестве. Со всеми их ужасными лицами, ужасными словами и ужасными отношениями. Были похожие магазины, но я старался туда просто не заходить. А проходя мимо нашего – убыстрял шаг. Практически не поднимал пьяных. И всегда точно знал, сколько у меня осталось денег.

Но до сих пор я вспоминаю пьяный магазин с чувством щемящей грусти.

Как будто мне хочется еще хоть раз постоять рядом с ними. Зайти и посмотреть.

Но его больше нет.

Может быть, и слава богу.

Я захожу в «Макдональдс» и беру мороженое с клубничным наполнителем. Стакан кока-колы, кусочки куриного филе с соусом карри и пакет картошки по-деревенски.

Потом ем все это и давлюсь.

Давлюсь и думаю: зачем я сюда пришел? Мне же даже не по пути».

Прошедшее нельзя вернуть, но в него можно вернуться. И автор, как добросовестный гид, проводит читателей по изменившимся краям своего детства. На месте кинотеатра «Пламя» теперь казино, парк имени Павлика Морозова лишился и вывески, и памятника пионеру-герою, и красивого вида на Москву-реку. Белый дом затмил весь пейзаж, а появившийся новый памятник – деревянная часовня, установленная в память о погибших, как сформулировал автор, «во время волнений в 93-м году». Но эти экскурсы мало что – да почти и ничего – не скажут детям. Так же как воспоминания о марципанах, шестикопеечных котлетах, треугольных пакетиках из-под молока, которые в былые годы превращались в кормушки для птиц, о проигрывателе с разными скоростями (на 33, 45 или 78 оборотах), крутившем виниловые пластинки...И какие пластинки! Одно воспоминание о Лёвином восприятии Вертинского, и притягивающего, и отталкивающего мальчика своим странным исполнением не менее странных песен, дорогого стоит (рассказ «Соседка»). А какое замечательно меткое наблюдение, подчеркивающее разность возрастного восприятия, пропасть в отношении к одним и тем же вещам у детей и у взрослых, – презрительное отношение Лёвы к романсам как к чему-то замшелому, старческому...

Редкостная наблюдательность автора, воспроизведение своего времени в подробностях и в деталях, то, что раньше называли «памятью детства», точность и тонкость в описании ощущений, давным-давно проглоченных рекой времени, греет сердца взрослых. А детям важнее то, ради чего вернулся автор в прошлое, – попытка понять и объяснить в себе то, что, возможно, и до сих пор не понято. Невероятно искренняя, честная, наполненная живым током крови попытка рассказать о том, что важно для любого ребенка, входящего – нет, не во взрослый, а в подростковый возраст, – и есть тот фокус, который концентрирует внимание юного читателя. Как и во всякой хорошей детской книжке, самое важное – то, что происходит в жизни героя. А в центре каждой истории – СОБЫТИЕ, имеющее отношение не только к Лёве, но и к любому (хотелось ради красного словца добавить – мыслящему, тонко чувствующему, но удержусь от соблазна сказать неправду) ребенку. ЛЮБОМУ РЕБЕНКУ, потому что в какой-то момент все проходят через полосу препятствий и противоречий, обнаруженных не только в окружающей жизни, но и в себе самом.

Разные события происходят в жизни героя, то более важные, имеющие далеко идущие последствия, то вроде бы и не концептуальные, дополняющие его портрет, как, например, упомянутый рассказ «Детский парк» или «Мужской день», когда происходит нечто не очень понятное, почти мистическое. Но чаще всего речь идет о том, как определенные события повлияли на характер Лёвы, на его мировосприятие и даже мировоззрение. О чем рассказ «Секция бокса»? О счастье победы над собой, над собственной слабостью, о ПРЕОДОЛЕНИИ. Многие дети, подобно Лёве, должны освобождаться от комплексов, от качеств, которые мешают жить, мешают строить нормальные отношения с людьми. У Лёвы целый букет внутренних препятствий: он заикается, не может дать обидчику достойный отпор (в секцию бокса папа и отводит его потому, что Лёва совершенно не способен ударить человека по лицу), он упрям, обидчив и настолько склонен к «самокопанию», что однажды роняет: «Я так себе надоел, что просто не знал, куда от себя деваться»... Эта фраза – из рассказа «Гений дзюдо», давшего название книге, центрального и по расположению в ней, и по роли в Лёвиной жизни. Посмотрев знаменитый японский фильм, Лёва ощутил в полном смысле просветление, и, «просветленный японским гением», как он выразился, он иначе увидел жизнь. Не раз повторявший, что ему всегда очень нужна была игра, он вдруг почувствовал, что ИГРА – и в предшествующем, детском, и в более глубоком, чем до сих пор, воплощении, может оказаться спасением. Под воздействием искусства («Я же к концу фильма совершенно провалился в экран» – сильнее не скажешь!), Лёва перевоплощается в великого мастера боя, боя со всем злом в себе и в окружающем мире, а точнее: «Я воображал себя человеком, который ничего не боится». Маленького Мишку, который не спит ночью на даче, потому что маму по дороге со станции ограбили, и в доме – кутерьма, он утешает: «Но ты не бойся... Я с тобой. Я – гений дзюдо».

В «Детстве Лёвы» много говорилось о детских страхах, которые постоянно окружали героя. Ему было страшно, что его не поймут, страшно самому чего-то не понять, страшно показаться смешным, страшно, что тебя не любят... Ему был ведом страх одиночества и страх быть на виду, в центре внимания... И это ему, Лёве, в общем-то благополучному мальчику из вполне благополучной семьи. Но так бывает со всеми. Во второй книге речь идет о преодолении страхов, о том, что происходит, когда человек более внимательно вглядывается в окружающих.

И начинаются перемены в знакомом нам герое с того, что у Лёвы появляется брат. До сих пор Лёва был центром мироздания не только для себя самого, но и для родителей. С рождением Мишки центростремительные силы ослабевают, и душевные движения героя все более становятся направленными на других людей, «во вне». И хотя о Мишке не так часто и не так много рассказывается в историях, которые по-прежнему, как и в первой книге, происходят на ограниченном пространстве – в квартире, во дворе, на близлежащих улицах, – роль брата оказывается настолько важной, что и сам Лёва это отчетливо ощущает. Как переменился мир, да и он сам, когда мама впервые отправила его погулять с Мишкой! Крошечное существо в коляске стало источником впервые осознанной ответственности и гордости. До тех пор Лёвиным девизом были слова: «Незнакомых людей в больших количествах я вообще переносил с трудом. Тем более незнакомых людей моего возраста». После благополучной прогулки и солидной, спокойной беседы с другом Колупаевым, насмешек которого Лёва боялся больше всего, но и намека на насмешку не случилось, герой вспоминает: «А я вдруг увидел сразу, какой вокруг чудесный майский день. Как пахнет наша молодая листва, и как бьет через крыши наше солнце». Это многозначительное «наше» и есть знак перехода в новое качество. Впрочем, Лёва это пока только чувствует, но не понимает, в чем чуть позже сознается: «Я стоял и не понимал, что же случилось. Что же со мной случилось».

С появлением Мишки Лёва стал старшим, стал большим. Все чаще он обнаруживает в себе «странные чувства». Он начинает замечать женщин, приглядываться к ним, и обычные для него стеснительность и стыдливость принимают новую окраску. Конечно, это еще был не настоящий «выход» во взрослую жизнь, а словно подглядывание в щелочку, и потому так много комизма в Лёвином восприятии некоторых проблем и так смешны иные мальчишеские поступки, вроде желания попугать в подворотне незнакомых женщин и нелепой команды Колупаева: «Кричать вежливо, тихо, интеллигентно. Но страшно!». Замечательный юмор Минаева, умеющего не обидно поддеть мальчишек, выставив напоказ их дурацкие возрастные недостатки, смешивается с иронией и самоиронией. И потому даже драматические события – вроде рассказа о том, чем закончилась Лёвина попытка курить («Бублички») – этим непобедимым юмором смягчаются. Драматизм и одновременно комизм ситуации в том, что высокие чувства, душевный подъем вошли в противоречие со способом их выражения. Новоиспеченного «гения дзюдо» вдруг обуяла «какая-то дикая лихость», и он, видимо, желая поразить нового товарища по двору (а Лёвина семья как раз только что переехала в новый дом), засунув в рот поднятый с земли грязный окурок, поднялся на штабель из бетонных плит и стал лихо отбивать чечетку под чудовищное собственное исполнение песен сестер Берри. Он впадает в довольно частое для него, только что вылупившегося «гения», состояние восторга: «Высокое небо, облака, птицы, наш новый белый дом со всеми его грузчиками, сантехниками и новоселами – все это как-то вдруг закружилось передо мной, и я сразу ощутил себя свободным, великим человеком, который способен на все что угодно». Продолжение оказалось плачевным и смешным: «И в этот чудесный момент я вдруг увидел маму. А она вдруг увидела меня»... Потом мама его прилично отругала, безжалостно отмыла, пригрозила самым страшным – рассказать папе, – и, взяв обещание, что подобное никогда не повторится... само собой, простила. Финал истории подарит читателям облегчение, которое в Лёвиной формулировке звучит так: «В душе моей стало радостно и светло». Но радость приходит к герою вовсе не потому, что он избежал наказания, она поселилась в нем от предчувствия того, что его одиночество кончилось.

Естественно, кончилось оно не совсем и не навсегда. Лёва по-прежнему многого не понимает. «Со страхом, но с леденящим душу зверским любопытством...» (вот формула истинно детского ощущения!) он наблюдает и участвует в событиях, которые до сих пор проходили мимо его душевного взора. Так, в рассказе «Гараж» говорится о смерти отца Сереги-маленького, того самого мальчика, перед которым Лёва плясал с окурЛёвы во «взаимоотношениях» с тициановской Данаей, изображенной на открытке, которую он долго мучительно изучал, потом выбросил в помойное ведро, а потом достал, отмыл, да еще извинился перед ней. Испытают еще много других сложных чувств, потратят массу эмоций и серых клеточек, чтобы постараться понять хоть кое-что в космической бесконечности человеческих взаимоотношений, в том числе – во взаимоотношениях между мужчинами и женщинами... И так у детского писателя Минаева получилось об этом рассказать, что стыдное и запретное потеряло привкус низменного, и, оставаясь тайной, возвысилось над пошлой обыденной трактовкой. И это уже на всю жизнь. В числе прочего придет к читателям и понимание, что такой человек, как Татушкин, не может быть Лёвиным другом. Когда герой расстается с Колей (или Толей – автор никак не может вспомнить точно имя и фамилию человека, сыгравшего такую важную роль в его жизни, чему я уж точно не верю: просто он не хочет вспоминать, а возможно, подчеркивает его незначительность, мелкость этой личности), автор заканчивает книгу наиважнейшими словами: «Я не боялся новой жизни, которая ждала меня впереди – жизни без друга. Совсем не боялся. Я знал, что у меня будет друг. Когда-нибудь. Обязательно будет».

Так настоящий детский писатель Минаев поселяет в детских сердцах надежду. Не все так безнадежно плохо, а то, что плохо – не безнадежно. Многое может измениться. Как в Лёвиной жизни; обещаны следующие книги, где и дальше «Лёва взрослеет, становится неуклюжим подростком, лечится в больнице от заикания, пишет роман, влюбляется, становится журналистом, ну и так далее, чуть ли не до женитьбы и рождения детей...», так и в жизни читателей, для которых эта книга стала своего рода психологической помощью. В авторе читатели ясно увидят своего ровесника, с таким же, как у них, восприятием мира. В Минаеве живет тот самый мальчишка, глазами которого он видит происходящее. Ему дан редкостный дар полного перевоплощения в героя. Говорят, чужой опыт ничему не учит, но опора на опыт человека, которому доверяешь, заставляет собственную «соображалку» крутиться быстрее, да и вообще чувствовать себя увереннее.

Есть изумительный рассказ Валентина Берестова о том, как Маршак определял их разный «вечный внутренний возраст»: по мнению Маршака, ему самому всегда было и будет 4 года, а Берестову – 12. Минаеву тоже 12 – вовсе не потому, что в рассказе «Мой день рождения» герой как раз отмечает 12-летие, а потому, что внутренний сумбур и душевная сумятица, выражением которой служит вечная недоговоренность – символ непонимания – те качества возраста, которые остаются порою навсегда. Пример Бориса Минаева, блестящего журналиста, талантливого писателя, человека, постоянно сомневающегося, ищущего, неуверенного в себе, то есть настоящего творческого человека, заставляет задуматься над тем, что бывает залогом успеха. И оказывается, дело зачастую не в напоре и нахрапе (которые особенно приветствуется в современном мире как верное средство для достижения цели), не в самоуверенности, и даже не в уверенности в себе, а, бывает, в прямо противоположных качествах. И это для нынешних детей, как и вообще для всех подростков, очень важно.