Календарь круглых дат

Мария Порядина

Читать, взрослеть, не бояться

Алан Александр Милн и Вирджиния Аделина Вулф

Нам не страшен модернизм!

Кто боится Вирджинии Вулф? Теперь уже никто не боится. Ведь она давно стала частью истории и литературного процесса. Она уже не бунтарка, не «авангардистка»; напротив, она типичный «классик», повлиявший на таких-то мастеров слова, усердно анализируемый такими-то специалистами и так далее.

А ведь когда-то писательница-модернистка, интеллектуалка и оригиналка, нонконформистка и феминистка была для «обычного читателя» страшнее серого волка. Ведь именно Вирджиния Аделина Вулф была в числе тех, кто затеял борьбу против литературных условностей и штампов, кто сделал игру ума характерной особенностью «авангардной» прозы двадцатого века – «эпохи фрагментарного сознания».

Автор «модернистского» романа откровенно пренебрегает привычной «фабулой», выстраивает сюжеты по собственному произволу – то обращается «внутрь души», то перемещается в бесконечные миры, ничем не ограничивая прихотливое движение мысли и фантазии; его переживания субъективны, его высказывания мотивируются бог знает чем; герой и читатель отдаются на волю «потока сознания», а выплывут или нет – там видно будет!

Однако нестандартность и необычность в сопровождении таланта, который всему придает убедительность, быстро становятся традицией. Теперь «Путешествие» (1919), «Комната Джекоба» (1922), «Миссис Дэллоуэй» (1925), «На маяк» (1927), «Орландо» (1928) читаются почти без усилий, равно как и многочисленные эссе, среди которых нам наиболее интересны «Русская точка зрения», «Обычный читатель» и «Собственная комната».

Читать Вулф легко; главное – не думать, что она «непонятная». Ведь понимать-то можно по-своему! Вот один пристрастный читатель заметил, что роман «Орландо» представляет собой «самое длинное и самое очаровательное любовное письмо в истории литературы». Пусть так; но не является ли оно при этом характерным произведением английского юмора?

Мороз так свирепствовал, что его следствием порой являлось некое окаменение: полагали, что множеством новых скал в известных своих частях Дербишир обязан вовсе не извержению вулкана, ибо такового не наблюдалось, но отвердению несчастных путников, в буквальном смысле слова застывших в пути. Церковь ничего не могла поделать, и хотя кое-кто из землевладельцев чтил эти останки, большинство предпочитало их использовать как межевые вехи, указательные столбы или, когда форма камня позволяла, корыта для скота, каковым целям они, по большей части, превосходно служат и поныне.

Нетрудно заметить, что Вулф обыгрывает три самых типичных повода для английской шутки – погоду, природу и национальный характер. В такие игры охотно играл любой продолжатель традиций Диккенса и Стерна, – хоть бы и Милн.

«Сгущенка» или что-то такое

Удалось ли литературоведам сосчитать все-все-все его сочинения? Алан Александр Милн писал много – эссе и рассказы для журнала «Панч», где он девять лет служил помощником редактора; простые, легкие пьесы «Мистер Пим проходит мимо», (1920), «Правда о Блейдах» (1921), «Дуврская дорога» (1922), ничуть не «новаторские» романы «Тайна красного дома» (1922), «Двое» (1931), сказочные повести («Принц Кролик», 1924) и стихи для малышей… Основное достоинство и содержание всех этих произведений – снисходительный, обаятельный, иногда экстравагантно дерзкий, чисто английский юмор и демонстративное отсутствие всякой «авангардности».

Однако у Милна есть вещи, очень близкие к модернистским. Прежде всего это психологически напряженные рассказы, собранные в цикл «Галерея детей». В них нет сюжета, нет развития характеров, а только разговоры, полные умолчаний и недомолвок, смутные догадки, полузапретные мечты, необъяснимые томления, внезапные решения и тревожные настроения.

Близнецы Гуд вечером выглядывают в темный сад, населенный сонмом самых настоящих, только что придуманных детьми таинственных и опасных существ. Малыш Джон, впервые приведенный на берег моря, вдруг плачет, и никто не может понять – отчего; да он и сам не понимает. А Джейн Энн просто стоит у окна и разговаривает – то с Богом, то с игрушечным кроликом; няня и тетя Мэри не должны знать, что девочка собирается в Индию, где живут папа и мама, – вот прямо сейчас и отправится, пусть только кончится дождь!..

В этих рассказах есть даже типичное для модернистской прозы «высокое косноязычье»: мучительные попытки выговорить то, что невозможно передать словами.

– Наверняка. Точнее не скажешь.

Мисс Уотерлоу – годовалая девочка. А кто же этот Тедди – чуткий, однако беспомощный собеседник?

Мишка плюшевый, разумеется.

Хронотоп и Слонопотам

Бессмертный «Винни-Пух» – превосходное детское чтение (если говорить об отечественной культуре, то невозможно переоценить роль переводчика – Бориса Заходера). Но почему дети, вырастая, не желают расставаться с этой книгой и ее героями?

В начале 90-х годов известный культуролог, филолог Вадим Руднев выполнил примечательный трюк – «аналитический» перевод «Винни-Пуха». Сразу напомним всем, кто нуждается в подобных оговорках, что этот перевод не предназначен для детского чтения; больше того, он и не годится для «чтения» в общепринятом смысле – для «восприятия художественного произведения». Он формально близок к подстрочнику и служит не для «переживания», а для «остранения», не для «понимания», а для анализа.

В работе «Винни-Пух и философия обыденного языка» Руднев доказывает, что сказка Милна открыта самым разным и неожиданным трактовкам и интерпретациям, и видит в ней книгу о возможных мирах и иллокутивных актах, жестких десигнаторах и индивидных контекстах, о пропозициональных установках и референтно-непрозрачных модальностях.

Этот набор терминов – конечно, шалость исследователя; тем не менее, «Винни-Пуха» можно читать по-взрослому.

Зачарованный Лес Милна – замкнутое пространство мифа, время в котором не линейно, а циклично. В этом хронотопе (не путать со Слонопотамом) кто-то (как Кенга или Тигра) может появиться «ниоткуда» и жить «как будто всегда». Сюжета нет – есть набор эпизодов, восходящих к архетипическим ситуациям, а герои здесь не растут и не стареют, каждый постоянно равен самому себе: Кролик имитирует квазиполезную активность, Иа всегда в депрессии, Пух вечно жизнерадостен и не прочь подкрепиться. Лишь одному персонажу предстоит покинуть Зачарованный Лес, но прежде он должен изменить свое состояние путем эволюции, проще говоря – повзрослеть.

Так взрослеет и сказка, превращаясь в роман-миф. Подобную книгу мог бы написать кто-то из модернистов, – хоть бы и Вирджиния Вулф.

«Любить и не кусать»

Почему бы и нет? Вулф была добра и лирична (когда не воевала с литературными противниками), наблюдательна, психологически точна и изящна. И ею, собственно, написан «Флаш: Биографический очерк» (1933) – чуть ироничное, мягкое, трогательное повествование, герой которого – славный пес, подаренный больной девушке и полюбивший ее по-собачьи: искренне и навсегда, несмотря на невозможность полного взаимопонимания.

…Флаша порою ставило в тупик поведение мисс Барретт. Она часами лежала и водила по белому листу бумаги черной палочкой, и вот глаза ее вдруг наполнялись слезами… <…> Но в комнате не было ни звуков, ни запахов, которые могли бы вызвать слезы мисс Барретт. А то, водя этой своей палочкой по бумаге, мисс Барретт вдруг разразилась смехом. Она нарисовала «очень точный и выразительный портрет Флаша...» <…> Ну и что смешного было в черной кляксе, которую она совала под нос Флашу? Он ничего не учуял; ничего не услышал. В комнате, кроме них, не было никого. Да, они не могли объясняться с помощью слов, и это, бесспорно, вело к недоразумениям».

Но истинной дружбе не нужны слова. Когда Флаша украли, чтобы потребовать выкуп, мисс Барретт не побоялась отправиться в самое логово негодяев ради спасения друга. А когда мисс Барретт полюбила мистера Браунинга, пес нашел в себе силы превратить собачью ревность в дружескую привязанность… Если дети читают «Каштанку» и «Белого Бима…», то уж история спаниеля, в жизни руководствующегося принципом «любить и не кусать», так и просится на книжную полку подростка.

* * *

Наше время позволяет читателю существовать в книжном пространстве абсолютно произвольно, не задумываясь о периодизации, систематизации, классификации и «непреходящем культурно-историческом значении» авторов и их текстов. Ничто не мешает воспринимать «авангардный» роман с юмором, а из детской сказки выводить масштабную философскую концепцию. Литература – это хорошая игра, и не надо ее бояться.