|
Постраничное плавание
Екатерина Мурашова
Класс коррекции
Отрывки из книги*
ОТКУДА ОН ВЗЯЛСЯ?
– Дети, сегодня я прошу вас вспомнить о таком понятии, как милосердие!
В ответ на эту просьбу половина нашего класса «Е» весело заржала. Другая половина, та, у которой сохранились мозги, насторожилась. И было отчего. Я думаю, что в тот день это самое слово – «милосердие» – прозвучало в стенах нашего класса впервые за все семь лет, которые мы провели в школе. Почему? Так уж получилось. Не говорят в нашем классе такими словами.
Отчего же теперь? Клавдия, наша классная руководительница, переминалась с ноги на ногу, ломала пальцы и закатывала глаза. Если бы Клавдия была лет на двадцать моложе, то, наверное, в этот момент напомнила бы нам (тем, кто способен мыслить сравнениями) героиню Тургенева. Такого с ней на моей памяти тоже не случалось – обычно, заходя в класс, она сразу начинала истошно орать, и ни на какие романтические сравнения ее образ не напрашивался.
Глядя на переминающуюся Клавдию, я сразу подумал о том, что наш класс решили расформировать прямо сейчас, не дожидаясь конца года. Все учителя нас давно этим пугали, и вот, наконец, – свершилось. Но только при чем тут милосердие?
 Наш класс называется «класс коррекции» и, кроме того, имеет в своем названии замечательную букву «Е». 7»Е» класс – класс коррекции. Звучит, не правда ли? Восьмого «Е» класса в нашей школе не предусмотрено, следовательно, наш класс в любом случае расформируют. Часть моих одноклассников, я думаю, закончит свое образование после седьмого класса и никогда больше в школу не вернется, некоторые пойдут в 371 школу для дебилов, некоторых (особо умных) возьмут в классы «В» и «Г», еще кого-то родители сумеют пристроить в другие школы района. Витька с Митькой собираются пожениться, Мишаню, должно быть, закатают в интернат, а Ванька Горохов говорит, что брат нашел ему такое ПТУ, в которое берут после 7 класса. Игорь Овсяников собирается попытать счастья вместе с Ванькой, но, честно говоря, ему, с его прилежанием и оценками, трудно на что-то надеяться.
– Сегодня, ребята, я хочу представить вам нового ученика вашего класса… – разродилась, наконец, Клавдия.
Ого! Страшно даже подумать, что же это такое к нам пожаловало…
– Дак представьте же поскорее, Клавдия Николаевна! Мы в нетерпении! – крикнула Маринка, которой надоело пудрить прыщи на последней парте.
Маринке бояться нечего, с головой у нее все в порядке, ее точно возьмут в «Г» класс. Если, конечно, она не выкинет до конца года чего-нибудь этакого… А Маринка, она может.
Дверь словно сама собой распахнулась, и из коридора въехала в класс красивая инвалидная коляска с большими блестящими колесами. Человек десять изумленно присвистнули. Я сам с трудом удержался.
То есть не то чтобы мы инвалидных колясок не видели или людей, которые на них передвигаются. Сколько угодно – в метро, на вокзалах, в переходах, на перекрестках, ну, где там еще нищие встречаются? Но чтобы вот так, в обычной, можно сказать, школе… Как же они ее на третий этаж-то затащили?
– Знакомьтесь, ребята, Юра Мальков будет учиться с вами. Надеюсь, вы поможете ему… поможете привыкнуть и адаптироваться к школе…
Впечатление, надо сказать, получилось сильным. Никто из наших не гмыкал, не ржал, не свистел, не показывал пальцем, не отпускал идиотских шуточек. Все это было впереди. Пока все молча смотрели на Юру Малькова. А Юра Мальков смотрел на нас. И улыбался.
Потом Пашка Зорин встал из-за последней парты, отодвинул стул рядом с собой и деловито спросил:
– Ты как, видишь хорошо? Или тебе лучше вперед?
– Я хорошо вижу, спасибо, – Юра улыбнулся еще шире и, ловко управляя коляской, покатился по проходу к Пашкиной парте.
Клавдия выдохнула разом такую порцию воздуха, словно собиралась надуть детский мячик.
– Ну вот и хорошо, – сказала она. – Потом познакомитесь поближе, а сейчас начинаем урок. Достаньте тетради с домашним заданием…
Я быстро оглядел сидящих вокруг меня. Не хочу хвастаться, но в пределах нашего «Е» класса я неплохой экстрасенс, во всяком случае, простые мысли читаю на лицах без всякого труда. Судя по тому, что я прочел, домашнего задания ни у кого вокруг меня не было.
Клавдия за двадцать пять лет педагогического стажа тоже, наверное, стала экстрасенсом. Она тяжело вздохнула и сказала:
– Поднимите руки, кто сделал задание!
Я поднял руку и, оглянувшись, заметил еще две или три руки.
– Иглич, к доске! – сказала Клавдия. – Антонов, Крылова – делаем упражнение 238. Остальные болваны открыли тетради и внимательно слушают и записывают то, что пишет Иглич.
Делать упражнение 238 я не торопился. Гораздо интереснее было наблюдать за новеньким. Могучему Пашке удалось раздвинуть столы и пристроить коляску так, что Юра легко мог писать на столе. Но… С руками у Юры явно было не все в порядке. Он достал из сумки тетрадь, взял ручку и, как-то нелепо выгибаясь, попробовал было начать работу. Не вышло. Пашка что-то прогудел и слегка развернул Юрину коляску под углом. Так дело пошло на лад. Судя по тому, что я видел, Юра лег на парту боком и писал практически снизу вверх, как японец. Хотя они, кажется, пишут наоборот – сверху вниз. Пашка сначала поглядывал на Юру с тревогой, словно ожидая, что он сейчас рассыплется или еще что (и Пашку понять можно – у его предыдущего соседа, Эдика, прямо на уроках случались эпилептические припадки), а потом успокоился и даже стал какой-то интерес проявлять к тому, что в Юриной тетрадке происходит. Иногда он что-то басом спрашивал, Юра коротко отвечал. В общем, нашли общий язык. Это хорошо. Если Пашка будет защищать Юру, хотя бы на первых порах, то того никто не обидит. Пашка – глуп невероятно, но все-таки ему пятнадцать лет, и кулаки у него с детскую головку. Кому, спрашивается, надо с ним связываться?
Но как все-таки Юра попал в нашу школу, в наш класс? И где он был до этого? В 371 школе? Но оттуда никогда никого в нормальные школы не переводят. Там программы другие, ослабленные, а Юре на вид столько лет, сколько для седьмого класса положено – 12–13, никак не больше. Может быть, он недавно заболел, а до этого учился в нормальном классе? Но зачем же его к нам-то пихнули?
Наша школа – огромная, в ней триста учителей и полторы тысячи учеников. Стоит она на пустыре посреди новостроек и вся напоминает чью-то (забыл, чью) мечту: все здание из стекла и бетона, огромные окна от пола до потолка, на полах – блестящий желтый линолеум цвета свежего детского поноса, на стенах – написанные маслом картины счастливого детства. В классах много цветов с большими кожистыми листьями, в глазированных горшках. Не знаю, как они называются, но один ботаник из старшего класса как-то объяснил мне, что эти цветы растут в каких-то американских пустынях, где больше вообще ничего не растет. Теперь я понимаю, почему они у нас в школе выжили и все заполонили.
Первые два класса в каждой параллели – «А» и «Б» – у нас гимназические. У них лучшие учителя, три иностранных языка, а кроме того, им преподают всякие важные и нужные предметы, вроде риторики и истории искусства. «Ашки» покруче, чем «бэшки», там больше зубрилок и детей спонсоров. Классы «В» и «Г» – нормальные. Там учатся те, у кого все более-менее тип-топ и в голове, и в семьях. В «В» скорее – более, в «Г» – менее. Мы – класс «Е». Можете себе представить. И это при том, что всех откровенных дебилов нашего района сливают в 371 школу. Там – классы по 10 человек и особые программы. Выхода оттуда нет никакого – только на улицу или в интернат для хроников. Впрочем, у нашего «класса коррекции» перспективы тоже далеко не блестящие.
И откуда же этот Юрик у нас взялся? И зачем это ему?
БРАК, НЕКОНДИЦИЯ?
Елизавета Петровна, завуч по внеклассной работе, квадратно возвышалась над столом и терпеливо улыбалась. Улыбка походила на прямоугольник, в котором длина раза в четыре превосходит ширину. Сергей Анатольевич, молодой географ, стоял перед ней. В течение разговора она уже два раза предлагала ему сесть, он садился, но тут же снова вскакивал. В предбаннике кабинета прятался за дверью тихий Таракан, вызванный к завучу за очередную проделку. Понятно, что предстать пред светлые очи он не торопился и с любопытством прислушивался к происходящему в кабинете.
– Но почему же «е» и «д» классы не ездят на экскурсии?
– Поймите же, Сергей Анатольевич! – прямоугольник улыбки зазмеился в такт словам. – Вне стен школы этих детей просто невозможно удержать вместе. Они разбегаются, ведут себя антиобщественно, пристают к прохожим. В конце концов, мы за них отвечаем и не можем себе позволить… У нас обширная экскурсионная программа для гимназических классов…
– Но это же не рационально! Детей из гимназических классов родители и так сводят в музеи, в театры. А этих просто некому вести! Именно поэтому школа и должна…
– Запомните, во внешкольное время школа никому и ничего не должна! То, что мы делаем, – это наша благая инициатива. Вести куда-то этих детей, за которых вы так хлопочете, значит подрывать авторитет нашей гимназии, рисковать…
– Значит, престиж гимназии для вас важнее, чем развитие, образование детей?
– В вас, любезный Сергей Анатольевич, говорит юношеский максимализм. Когда-то и я была такой же, – Елизавета Петровна глубоко вдохнула и сделалась похожа на лягушку из рекламы, страдающую от вздутия живота. – «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь…», «Пусть сильнее грянет буря!», все зависит от меня и т.д. А теперь… Поймите, престиж гимназии, ее имя создавались годами, трудами многих достойных людей, и все это не только показуха, как вы, наверное, в пылу раздражения полагаете. Гимназическим, да и обычным классам мы даем сегодня очень приличное среднее образование…
– А что же «дэшки» и «ешки»? Брак, некондиция? Вы знаете, как они сами (сами!) себя называют? Дэшки – «долбанутые», а…
– Избавьте! – завуч махнула полной рукой с неярким, в тон блузке, лаком. – Поверьте, я не меньше вашего хотела бы помочь этим детям. Но, в отличие от вас, на моей стороне опыт, в том числе педагогический, и он говорит: в сложившихся условиях это невозможно. Невозможно! И не думайте, что мне легко это говорить. Наоборот: в моей юности было такое, что вам, по счастью, уже не грозит, и знаете, не так уж легко по капле выдавливать из себя этакого буйнопомешанного буревестника… Елизавета Петровна закручинилась, а в прямоугольнике рта появилась некая округлость.
– Не может быть, чтобы не было выхода! – решительно сказал Сергей Анатольевич. – Наверняка есть!
– Какой же? – с любопытством взглянула на него завуч.
– Перемешать классы! Сделать, как раньше. Тогда на каждый класс будет по три-четыре таких ребенка, с ними можно будет работать, ездить на экскурсии…
– Волюнтаризм! – презрительно фыркнула Елизавета Петровна. – Вы думаете, наши спонсоры захотят, чтобы в одном классе с их детьми учились Паша Зорин или Вася Метелин? За что, по-вашему, они платят школе не такие уж маленькие деньги? И я, между прочим, не кладу их себе в карман, но вкладываю в развитие школы. Компьютерный класс, мебель, собственная мини-пекарня… Да и зарплата у вас не совсем такая, как у ваших коллег из обычных муниципальных школ… Так что я призываю вас успокоиться, тем более что Дима Димура и Митя Катаев из ваших «Е» и «Д» классов не так уж рвутся посетить филармонию или Русский музей. Поверьте и… извините за прямоту. Лучше сразу…
– Извините и вы меня, Елизавета Петровна, – тихо сказал Сергей Анатольевич. – Но я пока не буду успокаиваться…
– Что ж, воля ваша, – вздохнула завуч. – Дерзайте, но помните, что, если они с вами, то вы за них отвечаете. В том числе по уголовному законодательству.
– А если они без меня, без нас, то за них никто не отвечает… – еще тише пробормотал Сергей Анатольевич и вышел. Таракан совсем сплющился за дверью, но до него никому не было дела.
Рисунки Лилии Игониной, гимназия № 5,
г. Сергиев Посад, Московская обл.
* Книга Е.Мурашовой «Класс коррекции» выходит в 2007 году в издательстве «Самокат». |