От составителя. Рассказы Алексея Олейникова поражают верностью наблюдений, точностью описаний, достоверностью интонации, умением автора показать все оттенки чувств героев и пробудить чувства читателей.

Птица Жалейка

Велька плакал. Горько-горько, взахлеб плакал, обхватив острые исцарапанные коленки руками и опустив на них голову, и не было в этот момент человека несчастнее его на белом свете. Острые его локотки, все в подживающих ссадинах, вздрагивали от безутешного рыдания, и издали, с того берега реки, могло в наступающих сумерках привидеться, будто это большой птенец какой-то чудной птицы выпал из гнезда и теперь силится взлететь, качаясь на куцых палках ножек и взмахивая малюсенькими, еще голыми начатками крыльев. Но никого на том берегу не было, луг давно опустел, колхозный пастух Степан уже погнал стадо домой, и багровеющее солнце уже наполовину нанизалось на черные зубцы далекого леса.

От такого беспримерного одиночества Вельке стало ещё тоскливее и горше, он бы зарыдал ещё пуще, да только уж не мог и оттого стал тоскливо икать. Окажись рядом какая девчонка, пусть хоть даже его сестра – противная и вредная Полинка, все равно Велька не перестал бы реветь, такая у него была серьезная причина.

К Вельке не приехала мама. Обещала и не приехала – «не смогла билет взять», сказала бабушка, а что его брать? Подошел к кассе и попросил. Дайте, мол, мне билет на самый быстрый поезд до Ростова. Можно подумать, все из Москвы только в Ростов и едут. Вот если бы меня мама ждала, подумалось Вельке, я бы непременно приехал. На самолете бы прилетел, на вертолете. А мама не приехала. Оттого Велька и плакал, сбежав от всех, на крутом бережку речки Селинки.

Слезы постепенно сошли на нет, а икота осталась, и Велька, икая, размышлял о своей печальной участи: «Бедный я, несчастный человек», – думал он, наблюдая, как река несет всякий сор из детского лагеря выше по течению. – «Никого-то у меня нет», – продолжил он, но тут остановился, увидев противоречие.

У него как раз были. И бабушка была, и дедушка, и даже сестра у него была – противная и вредная Полинка, которая должна была приехать с мамой. Велька почувствовал вдруг, что, окажись Полинка рядом, он бы обнял её и слова бы злого не сказал за то, что она его пластикового Супермена в форточку выкинула – посмотреть хотела, как он летает.

От такого благополучия на глазах вновь закисли слёзы, и такая жалость к себе бедному поселилась в Велькином сердце, что Селинка точно вышла бы из берегов, если бы не шел мимо Андрейка Иванов, злейший Велькин враг, в понедельник сунувший дохлого ежа в Велькин шалаш. Хотя и Велька в долгу не остался – подрезал канат на его тарзанке над рекой, и Андрейка три дня потом сопливился. Так что ничего хорошего от него Велька не ждал.

– Кх... тю, – ошарашенно кашлянул Андрейка. Ясно было, что увидеть Вельку в таком плачевном во всех смыслах положении он совершенно не ожидал.

– Шёл бы ты, Иванов, – мрачно икнул Велька и отвернулся.

– Ты... это, чего? – неожиданно миролюбиво спросил Андрейка, усаживаясь рядом. – Из-за ежа, что ли?

– Да чего ёж, – Велька вдруг почувствовал жгучую потребность поделиться своей бедой, рассказать какой-нибудь живой душе, как ему плохо. – Ёж твой тут совершенно ни при чем. Я, если хочешь знать, у тебя на огороде его закопал. Мама ко мне не приехала, вот что.

– А-а-а, – протянул Андрейка. – Ну, положим, ежа я давно выкопал и у тебя на заборе повесил. А вот мама не приехала – это плохо.

Он сочувственно замолчал. Смеркалось, над рекой стал подниматься туман, и ребята смотрели, как два бумажных кораблика отважно нагоняют детский носок с продранной пяткой. Из леса донесся долгий крик какой-то проснувшейся ночной птицы, и Андрейка неожиданно сказал: – А знаешь, у меня есть одна птица, точно для тебя.

Он порылся в кармане.

– В кармане, что ль, птица? – не понял Велька.

– Мне она без надобности, у меня мама в роддоме, а ты возьми.

Велька недоуменно повертел в руках грубую деревянную фигурку птицы с пуговками глаз и черной прорезью клюва.

– Не, надо дуть, – пояснил Андрейка в ответ на вялое «спасибо». Он поднес свистульку ко рту и вылил вдруг жалобную трель, далеко прожурчавшую над водой, где струи тумана дрожали и переплетались в темнеющем воздухе.

– Что это? – от удивления у Вельки даже икота прошла.

– Это птица Жалейка, – Андрейка любовно погладил свистулю. – Возьми. Дед вырезал. Споёшь, сказал, и все печали отступают. Спой, Велька.

– Я... я не умею, – растерялся Велька.

– А тут уметь не надо.

Велька, баюкая Жалейку в ладонях, прикрыл глаза и представил себе маму – родную, любимую, без которой ему так плохо. Слезы навернулись на глазах, и в носу снова защипало, но тут Жалейка будто шевельнулась, шершавя струганными боками ладони, и из её горла вдруг полилась песня, горькая, жалостливая, долгая и переливчатая, поплыла над водой, над туманным лугом, в котором смутными тенями бродили лошади, над самым лесом поплыла, к остро мерцающим звездам, унося всю печаль, всю боль и горе.

Велька не помнил, как перестал петь. Мальчики еще посидели на бережку молча, не желая и словом нарушить слишком полную тишину, затем разом поднялись и пошли через поле, навстречу широко рассыпанным огонькам села.

У самой ограды Велькиного дома Андрейка решительно шагнул в заросли жгучей крапивы и, шипя от боли от стрекавших по ногам стеблей, снял палкой что-то черное с забора.

– Тимке рыжему повешу, – он перехватил повыше дурно пахнущего ежа. – Он у меня голубя скрал, зараза.

– Ну... давай что ли... пока, – шмыгнул он носом.

– Андрейка, ты возьми, – Велька протянул свистульку. – Ты знаешь, мне легче стало, а у тебя мама в роддоме.

Андрейка помедлил и мотнул головой: – Не-а... Дареную Жалейку назад не берут. Деду скажу, он мне новую вырежет.

– А ругать не будет?

– За доброе не ругают, – веско ответил Андрейка и, развернувшись, пошлепал ногами по пыльной дороге, покачивая ежом. Отойдя метров на двадцать, он остановился и сказал:

– Эта... само собой... я никому ни слова. Могила, – и уже окончательно скрылся в теплой летней темноте.

Велька тронул калитку, и петли жалостливо скрипнули, наполнив сердце сладкой Жалейкиной памятью, и так хорошо стало Вельке от этого звука, так радостно и светло, что он даже испугался – не потерял ли где свистулю?

Велька торопливо охлопал себя и успокоился – Жалейка надежно приютилась в кармане. Мальчик прошел темным двором, старый-престарый пес Кардамон шевельнулся в будке, сонно узнавая его. Велька поднялся по скрипучим ступеням, открыл дверь и, не выпив стакан молока, заботливо накрытого бабушкиной марлечкой, через минуту уже крепко спал.

А утром приехала мама.

Как Уругвай сгорел

Туалет у бабушки был удивительное место. Маленький покосившийся домик с плоской крышей волнистого шифера, давным-давно он был выкрашен синей краской, сейчас выцветшей и запыленной. Велька поддевал ее ногтем, и сухая ломкая пластинка тотчас отслаивалась и, кружась, падала на землю.

Стоило только прикрыть за собой дверь, и в нос тут же пробирались васильковые, ромашковые, зверобойные, шалфейные и прочие, неизвестные Вельке, травяные запахи. Бабушка развешивала душистые пучки под потолком, и между ними вились тонкие нити паутин. Когда Велька был совсем маленький, он думал, что там, в густой пахучей темноте, живут особые, совершенно травоядные пауки, которые не ловят мух, а паутины вьют, потому что уж очень красиво получается.

Стены до самого верха были скрыты красивыми крышками от тортов и конфетных коробок, которые когда-то надарили бабушке с дедушкой, а на всю заднюю стену, заходя на боковые, горделиво раскинулась карта мира. Часто, забежав в туалет, Велька подолгу засиживался, рассматривая причудливые очертания материков, скользил пальцами по тугим изгибам меридианов, считал россыпи островов, и от чужих названий запинался и уставал язык.

География эта так его занимала, что Велька был готов часами просиживать в туалете.

Он сам, еще до школьных уроков, догадался о тайной связи Южной Америки и Африки. Просто однажды заметил, как ровно – друг в друга – вкладываются края континентов. Пальцы его блуждали за кораблями греков из Средиземного моря в Черное и Красное моря, к варварам и фараонам. Оттолкнувшись от угла Испании, он следовал за Колумбом и терялся в россыпях названий Карибских островов и городов – Куба, Гаити, Барбадос, Ямайка, Мехико, Гавана, Карракос.

Жалко, что Южная Америка приходилась как раз на угол и большую часть континента закрывал собой огромный моток ваты на капроновой веревке. Вата висела для всяких нужд и всегда Вельку раздражала. Он отодвигал ее и читал: «Амазонка, Рио-Гранде, Рио-де-Жанейро, Бразилия, Аргентина». Хуже всего был виден загадочный край Уругвай: он был под самой ватой, и, как ее не отодвигай, полностью разглядеть далекую южноамериканскую страну было нельзя.

Велька весь извелся и совсем уже извертел несчастный моток. Уругвай невыразимо манил его. Казалось, если он устранит эту помеху и увидит карту полностью, то Уругвай откроет ему все тайны мира. В тот миг Велькой двигал священный трепет европейцев-первооткрывателей, которые когда-то обогнули весь земной шар, желая раскрасить все белые пятна на карте мира. Таким белым пятном, «терра инкогнита» – таинственной землей – для Вельки был потаенный под ватой Уругвай.

Велька частенько выщипывал кусочки ваты и растрепывал так, что они почти растворялись в воздухе, делались прозрачными облачками. Вдоволь налюбовавшись, как солнечные лучи пронизывают тонкие нити, он медленно чиркал спичкой – и пламя сжигало их вмиг. Но однажды Велька вдруг замер, целиком завороженный простой идеей... и, позабыв про спички, глядел, как легкий ветерок куда-то уносит ватное облачко. О том, чтобы просто снять моток, он почему-то и не подумал. Священный трепет и жажда географических открытий совсем запьянили ему голову.

И вот одним июльским утром, когда бабушка ушла в кладовку, Велька, незаметно стянув коробок спичек, шмыгнул к туалету. Он осторожно закрыл за собой дверь на крючок и прислушался. Все было как обычно – бабушка гремела кастрюлями на кухне, дедушка мерно стучал молоточком в гараже, а Полинка еще и не просыпалась. Громче всех звуков у Вельки отчего-то колотилось сердце.

Он затаил дыхание и чиркнул твердой фосфорной головкой спички по шершавому боку коробка.

Язычок пламени потянулся вверх, разбрасывая причудливые тени. Тень от мотка была самая толстая и длинная, она перемахнула через Атлантику, черным одеялом накрыла Африку и половину Европы.

Пальцы уже жгло, и Велька медленно приблизил спичку к вате, но даже не успел ее коснуться, – пламя, как утопающий человек, перескочило с догорающей спички на распушенные волокна и мгновенным огненным ковром опоясало моток.

Он словно взорвался огнем, выплескивая вверх длинные пылающие языки. Они захлестали по веревке, и черный, пронизанный огненными сполохами дым взметнулся гулким столбом под крышу, где предостерегающе затрещали засушенные пучки трав.

– Бабушка! – завопил Велька, видя, как языки пламени лижут Ньюфаундленд и Гренландию, – бабушка!

Он заколотился в дверь и, едва не сорвав крючок, в дыму и искрах вылетел наружу. Пламя с гулом рванулось вслед.

– Там туалет горит! – не помня себя Велька влетел на кухню.

– Ой ты Господи, – бабушка в ужасе уронила сковородку на плиту. – Да кто же его поджег-то?

– Не знаю, мальчишки какие-то! – Велька и сам не понял, как умудрился соврать в такой ситуации. – Сгорит же!

– Дед, у нас туалет горит! – бабушка кинулась во двор.

Дед, без лишних слов бросив молоток, схватил ведро и ринулся к бочке с дождевой водой. Держа ведро наперевес, он каким-то мелким галопом пронесся по дорожке, потеряв на скорости даже тапок, и одним махом выплеснул воду внутрь клубящегося дымом туалета.

Раздалось шипение, и из открытой двери медленно выплыл громадный клуб пара. На этом очаг возгорания был ликвидирован.

– На, – дед раздраженно вручил Вельке коробок спичек. – Потерял, дурень. – И, махнув рукой, побрел к гаражу, хлопая оставшимся шлепанцем.

Бабушка, молча глядя на внука, вздохнула, покачала головой и тоже пошла на кухню, за тряпкой.

Велька, шмыгая носом, подошел и осторожно заглянул на пепелище. Удивительно, как много воды помещается в одно ведро. Она была повсюду.

Под ногами хлюпал линолеум. Ручейки стекали по стенам, капало с травяных пучков, влага струилась по голубому Тихому океану, и параллели изгибались под ее струями. Прокопченный тигр Скандинавии испуганно жался к потолку, треугольник Африки стал вполне африканского цвета, на задымленную Европу накатывался вал Атлантики с пожелтевшей от жара струей Гольфстрима, но самое главное, ужасающее и трагичное – под обвисшим обугленным мотком, который уныло плакал черными каплями, виднелись опаленные края карты.

Велька с внутренним содроганием потянул за веревку и – о ужас! – увидел, что от большей части южной Америки ничегошеньки не осталось. Потери были колоссальны и невосполнимы. Погибло пол-Бразилии. Аргентина была предана огню. Не осталось ни сантиметра от узкого желтого червяка Чили и... самое страшное – напрочь сгорел Уругвай.

Волшебная страна, обещавшая ему так много в мечтах, погибла в огне, погибла от его собственной руки. Погибла, не выдав ни одной, даже самой маленькой тайны.

Велька еще раз шмыгнул носом и, повернувшись, пошел прочь.

По причине счастливого исхода его лишь крепко отругали вечером. Карту так и оставили висеть, только прожженную дыру дедушка закрыл новым большим календарем. К географии же с тех пор Велька стал охладевать и в туалете больше не засиживался.

Он еще раскрывал карту мира. Сразу же после летних каникул, осенью, на первом же уроке географии Велька тщательно изучил страны Южной Америки. Но все было зря.

В школьном атласе он не обнаружил в Уругвае ничего необычайного. Те же реки, те же горы, те же озера и те же города, что и в соседних странах. Не хуже и не лучше.

А вот тому главному, что его манило и околдовало тем летом, что будоражило его фантазию и не давало покоя, этому на карте мира больше места не было.

© Алексей Олейников

Рис. Даниила Корелякова