От составителя. Маленькая повесть об одном дне из жизни девочки. Саша – почти такая же, как все дети, так же любит она нежиться под одеялом, играть, гулять. Есть у нее верный старший друг, тоже Саша, сосед и мамин одноклассник. А дети с Сашей не дружат, побаиваются: девочка-то немая, совсем немая, ни звука не говорит. Поэтому ей предстоит проститься с родным домом и отправиться на лечение в интернат для немых и глухонемых детей.
Про то, как становятся нормальными людьми
А потом приехала с работы мама и сообщила, что ей позвонили из города и что есть возможность устроить Сашу в интернат для немых и глухонемых детей, и что они с Сашей должны поехать на обследование, и что так будет для всех хорошо, потому что там Сашей займутся, и ей там будет нескучно среди других таких же детей, и у нее появятся друзья, и самое главное – ее научат там читать и писать, и она, Саша то есть, станет нормальным человеком. Нормальным, как все, кто умеет говорить... И все будет хорошо. Эту фразу – что все будет хорошо – мама повторила несколько раз. А Саша молчал. И молча и сосредоточенно вырезал «А» на спинке кукольной кроватки.
Это было осенью. Зимой они с мамой съездили на обследование. Город не понравился Саше. Она категорически не хотела оставаться жить в нем. В городе было шумно и суетно. И эти шум и суета смешались в Сашиной голове так, что потом она почти совсем не могла вспомнить – где они были с мамой, с кем встречались, какая была погода – ничего. Из всего, что она увидела в ту поездку, ей запомнилась и понравилась только библиотека в общежитии, в котором ей предстояло жить. В библиотеке было тихо и светло. И очень тепло. Пахло солнцем и пылью, как летом на веранде их дома, где Саша любила играть в куклы. И было много-много книг – очень старых, сильно потрепанных и новеньких, глянцевых. Эти новые книги ещё лежали стопками на полу, и Саша тогда ощутила нечто вроде ревности – что не она первая их прочтёт, а кто-то другой из молчащих и активно жестикулирующих детей. Только эта ревность и примиряла Сашу с мыслью о необходимости жить среди этих чужих людей. А не с мамой. И не с Сашей.
Вчера мама сообщила ей и Саше, что «подошла очередь». И сегодня вечером они должны будут уехать на поезде. Мама вернётся, а Саша останется. В чужом и далеком городе, среди чужих, незнакомых людей. Но она будет приезжать летом и в другие каникулы. Мама к ней будет ездить иногда. Так всем будет хорошо.
Про запахи, про память и мамину красоту
Саша поднялась с коврика и, как была завернута в одеяло, побрела на кухню. Дверь на улицу осталась после мамы неприкрытой, и в щель был виден кусочек двора, тихо шуршащий под невидимым в синей утренней темноте весенним дождём. По босым ногам потягивал сквознячок. Пахло талым снегом.
Саша вспомнила, что в дождливую погоду и липовая Манина колыбелька особенно пахла. Немного вроде мёдом даже. И, вспомнив об этом, рванулась обратно в комнату, нырнула под кровать и прижалась носом к прохладному дереву. Так и есть, сквозь запах пыли пробивался едва уловимый запах липового мёда. Саша выползла из-под кровати. Она не может оставить здесь любимую куклу. Саша прижала к себе игрушку и, поджав коленки, уселась на прикроватном коврике. Уголок Маниной колыбельки уперся ей в живот. Пальцы нащупали выпуклую «А» на спинке. Она возьмёт с собой и Маню, и её кроватку. Мама, конечно, будет против, но как-нибудь... как-нибудь все уладится. Она возьмет это на память о Саше. Ну надо же что-нибудь взять на память – о маме, о Саше, об их доме с двумя деревянными, украшенными Сашиной резьбой крылечками и березой между ними. Она, конечно, не навсегда уезжает, она будет приезжать на эти, как их... каникулы. Но всё равно она возьмет Маню, и конечно вместе с кроваткой. Как же Маня будет без кроватки своей? А Саша без Мани?
Хлопнула входная дверь – вернулась мама. Надо подниматься с пола, все равно сейчас заставят одеться, умыться, выпить это чёртово молоко. А потом, когда мама уедет в райцентр на работу, можно будет подумать о том, как увезти с собой Маню. Ну и обо всем другом подумать тоже.
– Ты до сих пор встаёшь? Иди уже завтракай. Чего сидишь? – мама пробежала мимо неё к шкафу, порылась среди вешалок. Через плечо глянула на Сашу. – Яичница напрочь остыла. Потом снова повернулась к своим вешалкам и дальше разговаривала как будто с ними: – И нечего на полу сидеть. И нечего на меня так смотреть. Когда научишься говорить, еще спасибо скажешь, что пристроила тебя в этот интернат.
Саша засопела громче и крепче обняла себя за плечи, пряча в руки и коленки Маню и одновременно выражая этим полное свое с мамой несогласие.
– Блин, Сашка, ну сколько можно об этом говорить. Мне тоже не очень всё это весело, но надо ехать, что ж тут поделаешь. – Мама торопливо одевалась: натягивала на себя узкую юбку, та плохо поддавалась, и мама от нетерпения и этой её неподатливости даже подпрыгивала на месте, заталкивая себя по сантиметру в юбочную трубу. Затолкала, отдышалась, перекрутившись вся набок, застегнула молнию и, осторожно выдохнув, провела руками по бедрам. – Уф-ф, чёрт, а так казалось, что похудела. Фиг вам называется. Не буду завтракать. Сашка, тебе повезло: моя яичница теперь – твоя. Иди ешь уже, вот уселась, поглядите вы на неё. Всё на столе, всё стынет... И кончай дуться, лопнешь, золотце... Молоко не забудь выпить.
Саша вздохнула, негодующе подняла глаза, медленно завалилась набок, уже оттуда поднялась спиной к маме и, не поворачиваясь, побрела на кухню. Одеяло тащилось по полу.
© Рина Эльф