Астрид Линдгрен много сделала для развития детской литературы. Долгие годы она работала редактором в издательстве «Рабен и Шёгрен» и открыла не одного талантливого автора – заботливо, но строго пестуя начинающих литераторов. Среди писателей, обязанных Линдгрен своим появлением в детской литературе, и известный шведский писатель Ульф Старк, которого ныне считают, может быть, главным наследником ее традиций. Мы публикуем отрывки из его воспоминаний об Астрид Линдгрен.

– Что тебе так нравится в книгах Астрид Линдгрен? – спросила меня как-то мама.

– Я сам.

В ответ на эти слова мама улыбнулась так, как улыбаются взрослые, когда услышат какую-нибудь забавную детскую нелепицу. Но думаю, что, пусть и неосознанно, я уже тогда постиг самую суть любви и искусства. Они дают нам силы любить нас самих – такими как есть, со всеми нашими несовершенствами.

«Пеппи Длинныйчулок» была первой книгой Астрид, которую нам с братом прочитала мама. Она читала нам «на сон грядущий», но заснуть было не так-то просто. Мама то и дело подпрыгивала на стуле. По щекам ее катились слезы, она начинала икать от смеха.

– В чем дело? – спросил брат.

– В глаз что-то попало, – смущаясь, ответила мама и снова залилась смехом. Потом она убежала на кухню: выпить воды и взять себя в руки. «Пеппи» очень ей нравилась. Видимо, она представляла себе, как поднимает папу на вытянутых руках, идет на руках в магазин или раскатывает по полу в кухне с намыленными щетками на ногах.

– Извините, – пробормотала она, когда наконец успокоилась, – такое смешное место попалось.

– Ясно, – киваю я. – Читай дальше.

Мне-то самому не до смеха. Ведь там, где моя мама восхищается дерзостным протестом Пеппи против порядка, которому она-то сама вынуждена подчиняться, я вижу лишь грусть девочки, чья мама умерла, а папа оставил ее одну-одинешеньку с сундуком золота и обезьянкой. Не удивительно, что Пеппи столько историй про него насочиняла. И что она вообще горазда на всякие проказы. Все для того, чтобы забыть о собственном одиночестве и печали.

– А ведь папа Пеппи на самом-то деле не был негритянским королем, правда? – шепчу я на ухо брату. Когда мама уходила, у нас начинались литературные дискуссии.

– Ты что, придурок? – отвечает брат. – Ясное дело, она все это выдумывала.

– И Томми с Анникой тоже выдумала? – допытываюсь я.

– Конечно.

– Я так и знал.

Я понимал, что Пеппи все нафантазировала. Что она от одиночества придумала Томми и Аннику – двух нормальных приличных детей, с которыми можно было бы печь блины, искать клады и ходить в школу.

– Да она и сама в этом признается, – напоминаю я.

– В чем?

– Заткнись.

И я послушно замолкаю. Закрыл глаза и представил, что лежу на лимонадном дереве.

Почему, когда мама читала мне о Пеппи, я думал о себе самом? Я был воспитанный мальчик. Не такой неуемный озорник, как эта рыжая девчонка. А еще мне нравилось, что у нее нос картошкой, потому что мой брат вечно дразнил меня тем, что у меня пальцы на ногах «как картошки». Но самое главное – я узнавал в ней меня самого.

Я узнавал свое ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ОДИНОЧЕСТВО.

Конечно, у меня была пухленькая смешливая мама и худой меланхоличный отец. У меня был настоящий старший брат и сестренка, которая стала ангелом, и полным-полно друзей-приятелей, с которыми можно было бегать, исследовать природу и постигать жизнь.

И все же время от времени меня охватывало чувство безысходного одиночества, которое таилось где-то в глубинах моей души. Там жила печальная тень, которую никто не видел. Даже мама. Но когда она читала нам про Пеппи, то эта тень подступала к самому горлу и улыбалась, словно больше не чувствовала себя такой одинокой. Тогда и мне самому становилось легче.

В конце концов мама заметила, что со мной что-то не так. Ее тревожило, что у меня нет чувства юмора.

– Разве ты не понимаешь, как это весело? – спрашивала мама.

– Нет.

– Поймешь со временем, – утешала она.

– Не так уж и важно, есть чувство юмора или нет, – успокаивал папа. – Ты всегда сможешь стать дорожным инженером или водопроводчиком. Или тебе вообще эта книга не нравится?

– Нравится, – шептал я.

Как мне было не любить ту книгу, которая успокаивала мою печальную тень?

Астрид Линдгрен и сама носит в груди озябшую испуганную тень, думал я. Потому-то она и берется за перо – чтобы почувствовать любовь, тепло и заботу. И добавить жизни немного приключений, страхов и опасностей, чтобы тень привыкла и ей уже не было так страшно.

Но моя собственная тень боялась всего на свете.

Разбойников и бандитов, ужасных чудовищ, страшных снов и всяких злосчастий. Боялась остаться одна, боялась взрослеть.

Хорошо, что мама прочла мне и «Мио, мой Мио».

Я слушал ее и блуждал по Дремучему лесу, все дальше и дальше уходя от Шёнвиксвэген, комнаты, где стояла моя кровать, сидела мама в цветастом платье и читала нам на ночь сказку. Я пролезал сквозь узкую расщелину в Страну Чужедальную и попадал в свою собственную, охваченную страхом душу.

– Ну, на сегодня хватит, – охрипшим голосом говорила мама.

Она уже почти не могла говорить.

– Нет-нет, – канючил я. – Читай, или я умру.

Я знал, что, если засну, рыцарь Като нашлет на меня страшный-престрашный сон. Его железные когти прорвут мое синее одеяло и превратят мое юное сердце в камень.

– Хорошо, – уступала мама. – Еще немного.

И дочитывала книгу до конца.

Перевод Ольги Мяэотс