Октябрь. – 2007. – № 7.

Поздравления в связи с 75-летием Василия Павловича Аксёнова – постоянного автора журнала. О писателе рассказывают Белла Ахмадулина, Александр Кабаков, Анатолий Найман, Евгений Попов, Анатолий Гладилин, Михаил Генделев. Андрей Макаревич, Мария Ремизова, Анатолий Королев, Светлана Васильева, Вадим Абдрашитов.

Белла Ахмадулина: …Я лечу однажды в Вильнюс, и у меня в руках журнал «Новый мир», где напечатаны «На полпути к Луне» и «Папа, сложи!». Я читаю изумительный аксеновский текст, и меня поражает, как все это написано. И не только стройность слов увлекает или, допустим, что человек хорошо знает, каково на белом свете простым людям живется. Я за всем этим внезапно увидела что-то еще более крупное. Мне тогда показалось, что я присутствую при рождении какого-то нового литературного слога, иного, чем раньше, расположения строк, нового чувства, нового облика – не только писательского, но и человеческого.

Александр Кабаков: Для своего поколения он стал в начале шестидесятых и остается уже больше сорока лет чрезвычайным и полномочным послом в литературе, представителем генерации, говорящим за нее и о ней, точнее, пишущим то и так, что и как они сами хотели и могли бы написать, получи от Создателя такой дар. А в восприятии моих сверстников Аксенов сразу стал классиком, поскольку его сочинения существенно дополнили картину литературного мира... если бы не он, нам бы в головы не пришло, что так свободно писать можно и здесь и сейчас, а не только там и тогда…

Анатолий Гладилин: Нам с Коллегами казалось, что Вася, выигравший Звездный билет и подкрепившийся Апельсинами из Марокко, Катапультирует Под небом знойной Аргентины на своей любимой Затоваренной бочкотаре и, зацепившись за Золотую нашу железку где-то На полпути к Луне, будет купаться там в лучах громкой славы. Ну и мы, вместе в Товарищем Красивым Фуражкиным и Местным хулиганом Абрамашвили, каким-то чудом подтянемся к нему и останемся там вечно задорными, веселыми и молодыми, говоря потом следующим поколениям: «Жаль, что вас не было с нами». Но случился очень сильный Ожог, в результате которого нас всех разбросало по разным странам и континентам, а уж когда от России отделился Остров Крым, то вообще пошел сплошной Бумажный пейзаж, на котором изредка просвечивал Негатив положительного героя. Наступили времена – Всегда в продаже…

Вассерман А. Дилогия атеизма // Октябрь. – 2007. – № 7. – С. 158–179.

Редкая в наши дни постановка вопроса:

Я атеист. И твердо убежден: в жизнь Вселенной никогда не вмешивались сторонние силы, способные изменять или нарушать законы ее существования и развития, не подвергаясь ответному влиянию.

Все существующие религии я считаю святотатством. Кражей святынь. За исключением разве что буддизма, в классической версии вовсе не прибегающего к понятию сверхъестественного (многие видят в нем крайнее выражение материализма). Эти религии объясняют нормы общежития, выработанные многолетним опытом человечества, порождением некоего внечеловеческого разума. То есть подменяют разумное поведение слепым подчинением….

Путей адаптации религии к внешнему миру мало. Да и сомнительны они с точки зрения самой религии. Если какие-то новшества не соответствуют древним канонам, новшества эти подлежат уничтожению…

И фундаменталисты, и прогрессисты единодушны в главном: определять порядок жизни общества необходимо на религиозной основе. Люди должны не столько разбираться в причинах возникновения норм и обычаев, сколько подчиняться им. В идеале – слепо…

Многие (в том числе и я) воспринимают религию не как логическую и тем более не как аксиоматическую структуру. Религия – не столько система, основанная на формальной технологии описания, сколько явление культуры. Вроде… модернизма, Высокого Возрождения или чайной церемонии. Но религия качественно отличается от прочих феноменов культуры по меньшей мере в одном отношении – она стремится обязывать…

Мои рассуждения вряд ли убедят искренне верующих: их аксиоматика, похоже, исключает логику (хотя мне вышеприведенное кажется интуитивно очевидным, как им очевиден бог). Но я считаю своим долгом предупредить: ни одна религия не дает реальных оснований ни для какого выбора. У бога не выпросишь не только прямую помощь, но и подсказку. Все наши решения остаются на нашей – а не господней – совести. И бояться надо собственной ограниченности, а не божьей бесконечности.

Краснова М. Этот странный гражданин / Марина Краснова // Новый мир. – 2007. – № 4. – С. 124–138. – (Далекое близкое).

Любопытно, когда к произведениям детской литературы обращается «взрослый» исследователь и рассматривает привычных героев не с точки зрения психологии детского чтения, а в контексте известной работы В. Паперного «Культура-2».

Первая часть поэмы про дядю Степу появляется в 1935 году. Поэма, пусть и с элементами гиперболы, произведение донельзя реалистическое. Место, где живет герой поэмы (у заставы Ильича), имеет название знаковое. Район Рогожской заставы был старым рабочим районом, именно там находятся прославленный завод «Серп и молот» (в памяти старожилов – «Гужон») и железнодорожная станция Москва-Сортировочная. Не зря стихотворец поселил героя в этот район, он создает для него особый контекст.

Интересна и такая деталь: если окружающие знали о дяде Степе почти все, читателям о нем неизвестно ровным счетом ничего. Читателям, в отличие от безымянных его современников, персонажей, присутствующих за кулисами поэмы, не сообщается про близких Степанова – про отца, про мать и прочих родственников, что очень странно.

Автор в мемуарах признается, что был вынужден создать Егора, сына дяди Степы, в ответ на бесконечные расспросы детей. В детском сознании не укладывается мысль о существовании человека вне семьи, особенно человека привлекательного, постоянно находящегося в центре внимания.

Вкупе с тем, что дядя Степа совсем не растет в чине, служа на флоте либо в милиции, и остается старшиной до старости, можно говорить о его константном состоянии, с младых ногтей до выхода на пенсию он продолжает быть старшим над ребятней.

Феномен С.Михалкова – и его знаменитого героя – в том, что они органично вписывались в любой исторический период. Герой жил и взрослел вместе со страной, вместе со страной погрузился он и в старость, схожую с детством. Напомним, что четвертая часть опубликована 1 июня 1981 года в газете «Правда». Этот период, впоследствии поименованный застоем, обильный фольклор которого так и сяк варьировал сюжет о впавшем в детство Л.И.Брежневе.

Иностранная литература. – 2007. – № 7.

Рубрика «Литературный гид» посвящена жизни и творчеству швейцарского писателя Роберта Вальзера, где опубликованы автобиография, фрагменты биографических романов о нем, критика.

Борис Дубин: Привычная школьная формула «жизнь и творчество» разваливается от первого столкновения с конкретной жизнью и реальным творчеством: попытайтесь о них рассказать и вы убедитесь – то одна, то другая половинка в рассказ не влезают.

Во-первых, обнаруживаешь, что никакого зазора между жизнью и письмом у Вальзера нет, – это буквально биография. Кажется, все, что он видит, слышит, чувствует, выдумывает, вспоминает, с лету, само ложится на бумагу, и пишущий переводит взгляд с окружающего вида на исписываемую страницу и обратно без малейшего усилия, безо всякого оптического преломления. Письмо Вальзера, неустанного путника и путаника, живет мгновением – и живет мгновение, оно всегда импровизационное, игровое и вегда собеседническое, адресное. Как слабый аромат, оно едва ощутимо, влечет этим к себе, но тут же улетучивается при приближении. Заговаривающее, заговаривающееся, заговорщицкое письмо… И второе обстоятельство: начав пересказывать вальзеровскую биографию, тут же ловишь себя на том, что делаешь это вальзеровской прозой.

Вальзер – крайне редкий, но не уникальный в новейшем искусстве случай, когда художник в самом расцвете сил перестает создавать и, можно сказать, прекращает жить… Не исключаю, что эта загадка и притягивает к фигуре, наследию, самой манере письма, просто к почерку Роберта Вальзера (а он был из писателей-каллиграфов, в том числе искусно владел навыками микрописьма) десятки тысяч читателей, равно как десятки исследователей и последователей. Я, пожалуй, не знаю ни одного автора первой половины ХХ века, кроме разве что Кафки, к образу и творчеству которого с такой настойчивостью обращались бы на протяжении всей второй половины столетия не только собратья-писатели самых разных стран, не только историки литературы и литературные критики самых разных направлений, но и представители других искусств – живописи, музыки, кино. Шутка сказать – десять фильмов по Вальзеру и о Вальзере за тридцать лет с 1970-го по 2000-й!