Оксана Кабачек

Какие книги нужны дошкольнику

Сложен, противоречив, сумрачен и прекрасен поэтический мир нашей современницы Ольги Седаковой.

Непросто и одновременно банально философское наследие поэтессы (см. интереснейший разговор профессиональных этиков: Обсуждение эссе Ольги Седаковой «Морализм искусства, или О зле посредственности» // Искусство кино. – 1998. – № 4. – С. 69–75).

От веры в мир – к неверию, и наоборот. Пиетет перед пиитами, возвеличивание их: они-де и морали мещанской противостоят (то есть, по Седаковой, морали вообще), и теологам вызов бросают. Пиит – фигура сакральная, дерзновенная, единственно верно чувствующая мироздание. Всё, что имеет глупость не вписаться в эту схему, О.Седакова благородно отбрасывает: историю культуры, религии, науки, философии… Возможно, и историю самой поэзии. Ведь взгляд вещуньи Седаковой – субъективный взгляд поэта, творящего свои собственные миры и не обязанного оглядываться на мир действительный. И на законы его грамматики.

Держаться за созданный мир до последнего, отстаивать его единственность вопреки всему, ибо «в российской культурной истории действуют две сильнейших (так у автора. – О.К.) и полярных интенции, две страсти: замкнуться и хранить собственную самобытность – и вырваться на простор всеобщего». То, что наши «знаковые» фигуры, вершины русской культуры, как раз сочетали обе «страсти», Седаковой словно неведомо: сама она не такая.

И имеет право держаться за самобытность.

* * *

Но каковы же они, миры поэтессы? Что она любит, что считает своим?

«Ах, хорошо сравняться / с чёрной землей садовой, / с пёстрой придорожной пылью, / с криком малого ребенка, / которого в поле забыли…»

Стоицизм или жалость к себе? Ковырянье раны – эстетизация боли?

«Отец, я ужаса хочу. / И видимую отовсюду, / пусти ты душу, как Иуду, / идти по черному лучу!..» («Побег блудного сына»).

Чего только поэты, влюбленные в эпоху декаданса (и разоблачающие, любя), не выдумают!

«И как я люблю эту гибель мою, / болезнь моего песнопенья!» («Давид поёт Саулу»). Есть ли что здоровее песней Давида, Псалтири, проще говоря? Конечно, это не мир царя Давида – это мир Ольги Седаковой.

«..Увы, во мне / растёт твоя ленивая усмешка, / как опухоль, съедая ткань другую», – признаётся поэтесса великому коллеге («В духе Леопарди»). Да-да, это ближе, теплее, а точнее, холоднее. «Есть город враждебный внутри человека, / могучие стены, влюблённые в тленье, / и там, поднимая последнее эхо, / болезненно-живо открыто растенье».

Некоторым нравится, когда любуются и разоблачают, срывают маски и опять надевают, и опять воссоздают.

Чёрная детская сказка, ужастик: «А как огни потушат / и все по домам разойдутся /или за столом задремлют – / то-то страшно будет подумать, / где ты был и по какому делу, / с кем и о чём совещался» («Пир»). Уже не ведунья, но ведьма?

Это игра – формой, жанрами?

Вот вам ещё: «– Мир, – говорит, – пустыня. / Сердце человека – камень» («Первая тетрадь»). Итог: «Ничего не будет / Ничего не бывает» (там же).

Зло у Седаковой имеет голос, но это не воспеванье зла. Есть – и это главное! – совсем иное в душе поэта: Седакова по-настоящему милосердна. Потому, что чувствует боль и красоту мира так, как редко кто чувствует, а точнее, редко кто умеет эти чувства передать. Ольга Седакова умеет:

Так зверю больному с окраин творенья,
из складок, в которые мы не глядим,
встряхнут и расправят живое виденье,
и детство второе нагнётся над ним,
чтоб он, не заметив, простился с мученьем,
последним и первым желаньем учим.
И он темноту, словно шерсть, разгребает
и слышит, как только к соску припадает,
кормилицы новой сухие бока
и страшную радость её молока.
«Прощание»

Ребёнок «плачет, а никто не слышит» («Другая колыбельная»). Слышит Седакова, спасибо ей.

Но почему сама поэтесса этого редкого дара Слуха и Слова будто не ценит? «Мне время язык развязало, но губ не разжало. / Так дай мне пройти, не тревожа жужжащего мрака». Если без губ, то это… стон. Стон во мраке. «Крикнуть бы – нечем крикнуть, / как жалко прекрасную землю» («Третья тетрадь»). «Жизнь ведь – небольшая вещица… А смерть кругом неё, как море» («Вторая тетрадь»).

Классическая форма хорошо держит прежние смыслы. Наслажденье формой – это на самом деле радость от встречи с великими вселенными смысла, древнегреческими эйдосами, счастливо соединяющими в себе Истину, Добро и Красоту. Седакова умело пользуется старой формой. Удовольствие от стихов Седаковой – память о наслаждении классиком Данте? Седакова – гениальный подражатель?

Форма та, а содержание – иное? «…Она прекрасна как топаз, / но с трещиной внутри» («Тристан и Изольда»). В классическом «Тристане и Изольде» речь шла не о «трещине внутри» и даже не о трещине мира, а о роке, который сильней законов человечьего сообщества, о могучей силе, подобной Природе и Богу.

Седакову занимает и ранит в первую очередь трещина. Морок или пустота.

Статус мира – сиротство: «как будто вся душа припала / к земле, с которой исчезало / любимейшее существо…» («Кот, бабочка, свеча»). «О, ранящий сад мирозданья», «даль, настоенная злобой».

Но это непростая даль Зла, она «тебя предчувствовать велит!». Зло ведёт, понуждает к Богу.

Взгляд из колодца на небо. Звёзды видны, но они там чёрные.

И сам мир порой – как чёрная дыра: всё в нём пропадает. Любимый мотив у поэтессы – мотив забыванья, мотив сна. И дети в стихах – предвозвестники и орудия забывания.

Для чего существует человек? В онтологии Седаковой «сердце рождено, чтоб много лет / спать и не глядеть, как ходит свет / и за веткой отгибает ветку» («Сказка»).

В общем, «ходим, как две побирушки. / Не дадут – и на том спасибо» («Третья тетрадь»). Вот тут истинное христианство, похоже. Во францисканском варианте.

А в другом месте человек говорит Богу: «Ты ум и свобода, ты полное зренье, я – обликом ставшее кровотеченье». (Но был, помнится, Бог, который тоже стал кровотеченьем!) Поэтесса – здесь – не про Этого: бог Седаковой отвечает человеку: «Я ум и свобода, но ты – торжество».

Торжество чего? Какого мира, какого божества?

Мира и божества непрощенья? «Когда камень поплывёт, как рыба, / тогда, говорю, и будет / для души моей жизнь и прощенье. …И что было, того не будет. / Будет то, чего лучше не бывает» («Третья тетрадь»). Это горячечная надежда.

«Если бы меня спросили, / я бы сказала: Боже, / сделай меня чем-нибудь новым!» («Старые песни»).

Почему? А «потому что скучно и страшно» («Третья тетрадь»).

И вот Седакова осуществила свою мечту. Превратилась. В книжке для дошкольников «Как я превращалась». (Отмеченной наградой, то есть ставшей новым примером для подражания поэтам и прозаикам, пишущим для малышей.)

Войдём в книжку. Разберёмся, во что играем.

Во что превращаемся.

«В курицу»: «Один раз я обиделась на маму, пошла в комнату и превратилась в курицу».

Стоит в коридоре, боится заглянуть.
Только ухо приложила и слушает:
Кудахчут там или нет.
Мне, конечно, жалко её стало, я превратилась назад.

«В рыбу»:

Мне тоже, как тебе, очень не нравилось, когда мыли голову.
… Я вижу, делать нечего – и превратилась в рыбу.
Няня со страху мочалку с мылом уронила в воду – и из ванной!

«В медведя»:

…Вот они что-то разговаривают и на меня никакого внимания.
Тогда я превратилась в медведя.
…Они бежать, чуть со страху не умерли.
Дверь с той стороны держат.
…
Заглядывают.
Я сижу, пью чай.
…Стыдно им вспомнить, какая белиберда привиделась.

Далее «В поросёнка»:

…всё это валялось на полу, и смотреть было неприятно.
Папа подошел и говорит:
– Неужели тебе не стыдно? Только поросёнок может играть в такой обстановке.
Я и превратилась в поросёнка.

А потом «В канарейку»:

Были бы мы богачи, купили бы птицу канарейку… – и заснула.
Утром я встала пораньше, превратилась в птицу канарейку…

«В щенка и…»:

Попрекнули, что за цветком даже не ухаживала, а тут щенка просит.
…
Как они вспомнили про цветок, я с горя превратилась тоже в щенка.

«А в гром и молнию – от последней, непереносимой обиды», – считает С.Малая в статье «Сказка на фоне поэзии»¹.

Что за непереносимая обида-то?

«А что меня нет, даже не смотрят, им все равно».

Понятно? Как пережить, что на тебя не обращают внимания каждую минуту? Ты же главный человек в окрестностях!

Тут я совсем разошлась, превратилась в гром и молнию.
Гром в комнате грянул, молния ударила, все задрожали и попадали.
Все до нитки промокли и зубами стучат.

«И всё»: «Вот в этот раз они всё и поняли. …И когда я превратилась назад, мне так попало, что я решила пока не превращаться.
А ПОТОМ, КОНЕЧНО, РАЗУЧИЛАСЬ».

Конечно, это игра. Типа стихов Остера.

Девочка умеет жалеть, умеет и подарки дарить (канарейку). Но преобладает обида. И детская месть.

И её за это наказали. Но раскаяния у девочки нет, только страх.

Парадокс: в стихах для взрослых Ольга Седакова мучительно ищет свет – и часто его находит: в страшной пустыне происходит вдруг чудо: Божьим касанием, дуновением человеку даётся надежда, любовь и вера. В сказке для дошкольников (а именно в этой номинации книга победила на конкурсе «Алые паруса») такой светлой ноты нет.

Её надо внести самому читателю.

Взрослому – самостоятельно, ребёнку – с помощью взрослого. (Что же делать, если сейчас появились книги, которые необходимо дописывать, а то и переписывать!)

Задание для взрослого, склонного к писательству: как одной, например финальной, фразой внести в произведение свет? (Чем не тренинг для молодых писателей?)

Задание для ребёнка… Стихи Седаковой провоцируют писать стихами – размышлять в стихотворной форме.

1. Нужно ли в эту страну вести детей? (Таких горьких и мудрых вестей.) А куда их нужно вообще вести? Какие разговоры с ними плести? Что показывать, а что скрывать, что учить навсегда забывать? Какие сны видеть, с кем молчать, что проклинать, кого прощать?
2. Можно в эту страну вести детей, только если вначале рассмотришь гостей: всех чудищ, пригнанных злой бедой. Тогда назовёшь ты воду – водой, птицу – птицей, отчаянье – злом, терпенье – надеждой, а верность – добром.
3. Приведя в эту страну детей, не забудь спросить, что им милей: злость или радость, жизнь или тлен; что бы они попросили взамен гордости страха и мрака обид. Думают? Плачут? А кто-то – молчит.
4. Познакомив с этой страной детей, узнай, что б они изменили в ней: какой бы они захотели конец тёмной истории про козлищ и овец, про девочку, пробующую на разрыв ткань этого мира, – душевный срыв.
5. Уводя из этой страны детей, задумайся, что же увидели в ней: сожжённое небо и слёз поток? Какую просьбу? Какой урок?

Второе прочтение – смех. Это плутовской роман. Если народная волшебная сказка, то там героиня – «мачехина дочка», то есть Ложный Герой, по В.Я.Проппу. Если рассказ с моралите («вот так поступать нельзя») – то это странно.

Красивая цитата из Седаковой, которая, как мы знаем, есть «большой поэт… филолог, переводчик, эссеист, мыслитель, богослов, лауреат»: И когда плавающее и необъятное, слабое и огромное, как облако цветочной пыли, явление вдруг складывает крылья, вроде бабочки, и садится, становясь, например, «сундуком» или «зимой», – и оставляет за собой возможность раскрыть совсем другие крылья, чем только что сложило, и улететь и назваться иначе или вообще никак – этот момент вызывает восторг, какого уже никогда не доставит торжество добра над злом, скажем.

Ну, кому как. Кто-то восторгается красотой Добра.

Итак, о детской книжке лауреата: В противовес ложному литературному языку, разрастающемуся, говоря словами Ольги Седаковой, «на тех местах, где говорить нечего», простая и волшебная история рассказана в этой книге подлинным литературным языком, в котором есть «умное напряжение и озарение». Примерно в пять лет – самое время это не осознать, но почувствовать (Светлана Малая).

В пять лет, именно в это время, как никогда (поверьте детскому психологу), человек ищет ответ на вопрос, что есть мировое Добро, а что есть Зло.

И что он получает от автора? За красивой оболочкой (обёрткой) – пустоту имморализма?

Так «сказка на фоне поэзии» (С.Малая) или «поэзия на фоне сказки»?

А кто у нас в сказках ещё превращался? В современных отечественных детских сказках?

Рога лежали у бады в шкафу. Рогов было много, только он их почти не носил. …На первый раз бада привинтил просто «острые» рога.

Увидев его с рогами, зоки сразу притихли и выстроились по росту.

Вспомнили? А финал: – Подарочки вот тебе приготовили… – пролепетал Мюодов, а остальные молча хлопали глазами и что-то мяли в лапах.

У бады от радости подкосились все четыре ноги, и он сел прямо на пол.

Хорошая книжка Тюхтяевых «Зоки и Бада», как раз к Году семьи. Где папа и дети превращаются в странных существ, которые не могут жить друг без друга. Где не я – главный, а главное, что мы все вместе.

---

¹ См. http://www.bibliogid.ru