Анастасия Богдашкина

От составителя. Рассказ школьницы Анастасии Богдашкиной о том, как дети распутывают перепутанные узлы жизни взрослых.

* * *

Тугие струи ливня подло ударили в спину. Сашка промок до нитки почти мгновенно. Что ж... Зато не жарко.

Май в этом году выдался жгучий, солнечный. Спрятаться от этой всепроникающей жары можно было только в ванной, но не сидеть же там целыми сутками!.. Вот население и маялось: дети – в школах и садах, взрослые – на работе. Распаренные, красные. Пытаясь облегчить людские страдания, деловито жужжали вентиляторы, натужно кряхтели кондиционеры. Детвора носилась с водяными пистолетами наперевес. Все это помогало мало, и даже ночь не приносила страстно желаемой прохлады, лишь густую духоту, густую настолько, что хоть топор вешай.

И вот – наконец-то дождь! С утра небо было безнадежно ясным и слепяще голубым, как вдруг, к восторгу всего населения Ветрогорска, в особенности садоводов-огородников, в рекордно короткие сроки небо затянуло тяжелыми свинцовыми тучами, висящими так низко, что, казалось, тополя скребутся о них ветвями.

Правда, баба Паша, соседка Незлобиных, увидев это великолепие над своей макушкой, схватилась сперва за сердце, а потом за поясницу и сказала:

– Ой, градом побьет!

– Не-а, – уверенно возразил Сашка, только что вернувшийся из школы и стоящий перед своим домом. – Это дождевые тучи. Скоро ливанет.

Баба Паша подбоченилась.

– А тебе говорю, град будет! – грозно повторила она.

– А вы не каркайте! – невозмутимо посоветовал Сашка, открывая ворота.

– Ах ты шмакодявка! – вполне натурально возмутилась баба Паша и двинулась к нему. Терпеть наглые слова от какой-то мелочи неполных тринадцати лет, хоть и соседской, хоть и любимой, но все-таки мелочи, баба Паша не собиралась.

Сашка же, благоразумно не став дожидаться, когда артритные, но цепкие пальцы бабы Паши привычно сомкнутся на его ухе, нырнул во двор. Лязгнула щеколда.

Сашка немного постоял, прижавшись спиной к нагретым за день доскам ворот, послушал, как ругается баба Паша. Сбросив пыльные кеды на крыльце, юркнул в дом, где тут же был пойман мамой:

– Дуй в магазин.

– Ну ма-аам!..

– Не мамкай! Купишь полбулки черного и батон.

Он и пошел. Улыбнулся, глядя, как баба Паша из своего окна, смеясь, грозит ему кулаком. Эту сварливую и временами странную бабку Сашка любил. Уж очень много интересного знала старуха, а от вида и запаха испеченных ею ватрушек рот мгновенно наполнялся слюной.

...А на обратном пути из магазина на Сашку обрушилась стена дождя. Перекрутив горловину пакета, чтобы не намочило хлеб, Сашка запрокинул лицо и счастливо зажмурился. Он любил так стоять под дождем.

...Он зашел во двор и потряс головой (во все стороны полетели мельчайшие брызги воды), стянул прилипшую к телу футболку и как следует отжал.

Мама на кухне стучала ножом по разделочной доске, стоя к нему спиной.

Тук-тук. Тук-тук-тук. Хотя морковка превратилась уже в мелкое рассыпчатое крошево, все равно: тук-тук. Тук-тук-тук.

И сразу же Сашкино настроение померкло, съежилось, стоило ему посмотреть на словно окаменевшую мамину спину. Почему-то вспомнилось то, что у бабы Паши живет чудовищно избалованный кот с булгаковским именем Бегемот, умеющий спиной передавать самые различные оттенки негативного настроения и отношения к окружающему миру, и к бабе Паше в частности: обида, презрение, демонстративное равнодушие...

– Мам... – тихо позвал Сашка.

Молчание. Тук-тук. Тук.

– Что случилось, мам? – сын настойчив.

Молчание. Всхлип.

Мама обернулась, аккуратно положив нож на стол, вытерла руки о новый, синий в веселенькую ромашку передник, на который вдруг часто-часто закапали прозрачные бусины слез.

«Что, скажите, ну что могло случиться за те полчаса, что меня не было?!»

– Ма-ма... Ты меня слышишь вообще?

Молчание. Кап-кап-кап.

Мама села и сказала каким-то бесцветным голосом:

– Письмо пришло. От папы. – Она сжала губы в тонкую ниточку, чтобы не расплакаться еще сильней.

Сашке все уже ясно, но он все равно поднял с пола лист бумаги (почему-то в косую линеечку, словно из тетради у первоклассника, вернее, первоклассницы), пробежал по нему глазами. Встал, прижался к маме, обхватив ее со спины руками, и тихо сказал в ухо:

– Его ведь никогда особо здесь и не было, – спокойно произнес он, надеясь, что заразна не только глупость, но и спокойствие. Отчасти помогло: она, проглотив слезы, удивленно подняла лицо:

– Ты знал?

– Ага... Давно, – сознался он.

– А почему не говорил?

– Расстраивать не хотел. Тебе же нравилось думать, что он просто постоянно в командировках.

– П-партизан, – всхлипывает мама. – И про... сестренку знал?

– Ага... – теперь уже и у Сашки комок в горле.

Мама уже не плачет. Шмыгая вздернутым носом в веснушках, которые она тщетно пыталась вывести (а Сашке нравилось...), она гремит тарелками, накрывая на стол.

Сашке не очень страшно за маму: она сильная, справится. И он ведь правду сказал: отца никогда почти не было дома, так чего теперь убиваться-то?.. Он это понял.

И мама поймет. Со временем.

Сашка смотрит на маму и не может понять, как же отец мог выбрать не ее, а ту?..

Наваливаются воспоминания о том, что было прошлым летом. Страшно подумать, почти год уже прошел...

…Мама тогда на неделю застряла в городе из-за какой-то проверки из столицы, даже домой ночевать не приезжала.

Сашка пару суток промаялся в одиночестве, прополол грядки, вымыл полы с тоски и, взяв школьный расхлябанный рюкзак (внутри – два яблока, полбатона и складной нож), двинулся на станцию. Минут десять простоял в очереди за билетами, передумал и решил ехать зайцем. Ему давно уже было интересно посмотреть и поучаствовать в том, как всей электричкой народ бегает от одного контролера. И ведь убегает же!.. До этого он ездил на пригородных поездах лишь с мамой, которая всегда брала билеты, и был лишен этого «удовольствия».

На станции со скучным названием «1045-й километр» Сашка вышел. Оказалось, что и станции, как таковой, не было, только насыпь и платформа. И от нее – узенькая, но утоптанная тропинка вглубь леса. А за лесом – небольшой поселок, чем-то похожий на Ветрогорск. А в поселке – дом, чем-то похожий на Сашкин и мамин. Наверное, покосившимися воротами, широкими окнами и плющом на стенах...

Сашка, стоя перед палисадником, даже испугался, что сейчас из дома выйдет женщина, чем-то похожая на маму...

Но нет.

Ворота старчески скрипнули, и с рогаткой, заткнутой за пояс обтрепанной по низу юбочки, показалась русоволосая девочка лет шести. Девочка, похожая на Сашку.

– Привет, – она прищурилась на солнце и улыбнулась, сверкая дыркой в ровном ряду остреньких белых зубов. Улыбнулась открыто и безбоязненно.

– Привет, – стряхнув оцепенение, Сашка опустился на корточки, чтобы быть вровень с ее лицом. – Тебя как зовут?

– Саня, – ответила маленькая белобрысая разбойница. Сашка мельком подумал, что если ей обрезать короткие, торчащие под разными углами косички и переодеть в шортики, то получится Александр Незлобин шести лет, как на одной из фотографий.

– А ты ко мне пришел? – уточнила девочка.

– К тебе, – кивнул Сашка.

– Тогда пойдем скорей, я тебе Атоса покажу! – просияла Саня и потянула его за собой.

Они галопом промчались по улице, распугивая куриц, завернули за угол и перелезли через забор в чей-то огород. Саня мимоходом ободрала яблоню и вручила Сашке пару пахучих плодов.

– Здесь Тёма живет, – пояснила она, смачно хрустя антоновкой. – У него Берта ощенилась, и он Атоса отдаст мне. Правда, папа и мама об этом пока не знают, – лукаво закончила Саня и, встав на цыпочки, требовательно забарабанила в окно.

Тёмой оказался встрепанный конопатый пацан лет семи-восьми, а Атосом – пузатый лохматый щенок с пятнистыми ушами и одним открывшимся глазом...

Они носились по поселку до заката, и – странное дело – Сашка чувствовал себя абсолютным ребенком едва старше Сани, такой золотистой и заливисто хохочущей...

Чувствовал себя счастливым...

Пока в конце улицы не показалась женщина в халате и тапочках – видимо, только из дома выскочила.

– Александра! – позвала она. – Мы же договаривались: не дотемна!.. – она увидела Сашку и осеклась.

Саня же, пробормотав «ябольшенебудупростизаигралась», убежала домой, помахав Сашке рукой.

А он даже не ответил, разглядывая эту со смешанным чувством удивления и обиды.

Мышастые волосы, собранные в пучок, неприметное, будто смазанное мокрой тряпкой, лицо, приземистая фигура. И застиранный ситцевый халат, тапки-собаки на босу ногу. Эти тапки окончательно добили Сашку – у мамы были похожие, только «далматинцы».

– Ты Саша? Приехал, значит? – спросила эта отрывисто.

– Да.

– А... чего же не зашел? Отец как раз сегодня дома...

– А я не к нему приехал. И уж тем более не к вам. К ней, – он кивнул вслед скрывшейся за воротами Сане, развернулся и отправился на станцию.

Еле успел на последнюю электричку. Вагоны были почти пустыми, и Сашка устало лег на жесткое деревянное сиденье, подложив рюкзак (уже пустой – яблоки и хлеб они с Саней смолотили еще днем) под голову, и, попросив сидящего напротив старичка разбудить его в Потанино, уснул...

«Это, значит, семь лет... – в сотый уже, наверное, раз думал Сашка, рассеянно тыкая вилкой в салат. – Ну да, с тех пор как мне шесть лет исполнилось, он на два фронта... А сейчас что – устал? Выбрал ту. Он ведь, скорее всего, как рассуждал? Сын уже большой, а дочка еще маленькая. Он поймет, а она – нет... Ну почему он решил, что Сане отец нужнее, чем мне, почему?!»

– Ты что не ешь-то? – забеспокоилась мама. Она уже почти не плакала, только глаза и нос припухли и покраснели.

– Да чего-то не хочется. Мам, я пойду погуляю, а?

– Так ведь дождь же...

– Ну и пусть, – Сашка схватил ветровку и умчался. А мама, вздохнув, сняла передник, устало опустилась на стул и снова заплакала...