Анастасия Хижнякова

От составителя. «Книжка» Анастасии Хижняковой сродни дневниковым записям. Наблюдения, происшествия и, кажется, «ничего не значащие» заметки. Но очень настоящие, очень детские. Вот что говорит о своем произведении сама Хижнякова: «Эта книжка ни для взрослых и ни для детей в чистом виде – она для детей, которые СТАЛИ ВЗРОСЛЫМИ. И для меня, когда я вырасту совсем. А то ведь иногда и не поверишь, что некоторые взрослые были детьми: как будто душу вынули и положили новую».

Глава № 2. О девочке, которая хотела написать добрую книжку, но которая пока что мучает своих родителей, мешая им спать клацаньем по клавишам

То, что я не стану знаменитым писателем, я знаю давно. Не с самого начала, конечно, иначе и не стала бы заниматься этим гиблым делом и не привила бы себе эту самую дурную свою привычку.

1) Женщина по своей сущности не может написать ничего путного.

2) У нее практически не находится читателей, потому что:

• мужчины не любят читать написанное женщиной (мой папа любит Чейза, например, за то, что тот ненавидит женщин – они у него во всём виноваты) – их просто раздражает, когда женщины считают себя настолько умными, чтобы написать книжку;
• многие женщины не любят женскую литературу вообще (моя мама, например, потому что любит «сопоставлять героя и автора», – так она говорит). А я думаю – она просто любит влюбляться в героя.

3) У меня нет усидчивости, и мне, вот, например, сейчас кажется, что я занимаюсь дребеденью, вместо того чтобы хотя бы почитать книжку, уже написанную умными людьми. Ведь разве я узнаю что-то новое из того, что напишу я сама? Но в том-то и дело, что я сама не знаю, что за мысль будет записана следующей. Мне вот кажется, что так я просто запоминаю свои мысли, которые в обычном режиме проскальзывают мимо, едва появляясь.

4) Я пишу только правду – почему-то в этом плане я честный ребенок. Но правда-то она никому не интересна. Нужно выдумывать, а у меня как ступор.

5) И последнее. У меня абсолютно нет жизненного опыта. Что же я могу написать в свои ... лет, учитывая то, что пишу я только правду? Да ведь еще надо выполнить поставленную задачу – написать доброе. Я – добрая. Но это неправда, ведь это я мучаю своих родителей, не давая им спать, клацаньем по клавишам. Значит, я пишу неправду, а неправду я писать не могу.

На этом и закончим.

Прочитала сначала – некрасиво, как-то обкоцанно (коротко. – Прим. авт.) получается. И нехорошо – выходит, я обманывала с самого заголовка, пообещав добрую книжку.

Хорошо. Мои родители очень добрые.

Нет, не получается. Мама периодически (каждый вечер) ходит в поисках меня по округе с лозинкой в руке, и, говорят, с очень страдальческим лицом. Но когда она находит меня, лицо ее очень сердито или, того хуже, глаза прищурены – а этого прищура я смерть как боюсь, даже снится иногда. Да, душа в пятки прям и уходит, хотя я не трус совсем и лазаю выше всех! И где не надо. Да! Мама лупит меня лозинкой, хотя потом и рыдает над моей полосатой попой. Я реву, конечно (но больше для порядка), и у меня это громко очень получается. Значит, мама не добрая.

Папа меня не бьет, а только пугает солдатским ремнем, который у него с армии, – толстым с железной бляшкой. И невдомек ему, что я уже позаботилась о собственной безопасности – разыскала его и спрятала далеко-далеко. «В ПРИНЦИПЕ» (мне так нравится это слово!), в принципе папу можно было бы назвать добрым, если бы я не вспомнила, как прошлым летом убегала от него, спрыгнув с балкона, благо первый этаж. Мне всё казалось, что папа вслед за мной в ночь в одних семейных трусах спрыгнул и догоняет – поэтому отчесала я порядочно. Вот, подумала я, так и убегают из дома! Главное для побега – решимость. Она у меня была, для полного обмундирования не хватало только обуви – рюкзачок, хоть пока и пустой, я думала соорудить из первой попавшейся простыни, которую нетрудно стащить с чьего-нибудь балкона... Но тут я увидела маму и спряталась за гаражи. Короче, я смалодушничала, за что кляну себя до сих пор. У мамы было такое лицо – совсем не прищуренное. И я вдруг поняла, как сильно ее люблю. И вышла. И подошла к маме. И пошла за ней домой. А дома неприятно пахло больницей (я там никогда не лежала, но играла часто). А папа еще бушевал, но уже по тому поводу, что я сумела, а вернее, посмела убежать. А мама погладила меня по руке. А я закрылась от папы в туалете (тоже хорошее изобретение – я ему благодарна так же, как и балкону) и переждала бурю.

Так что же получается в итоге? Папа мой – тоже злой. Но причина всему я. А про меня уже всё выяснили. Остается брат.

Брату своему я в четыре года выбила зуб трубой от пылесоса во время игры в мушкетеров (он отчаянно защищался клюшкой). Зуб был коренной и передний, брату семь лет. Плакала вся семья, я – оттого, что жалели его, а не меня – мне ведь тоже было его жалко. При детальном рассмотрении оказалось, что я отбила только кусок зуба, и даже совсем небольшой, но с этого времени брат начал заикаться. Мама говорила: «Сережик, давай нарастим», а брат говорил, что ему плевать (а через пробоину ему это теперь прекрасно удавалось) – артистом он быть не собирается. Брат хотел быть летчиком, а из-за заикания его могли теперь не взять в лётное. И за это он меня гонял по страшному. Я почему так мастерски сиганула от папы? А заперлась в туалете? Бегать я была приучена и с замками ладила. Лучше всего было запираться в комнате у родителей – в туалете слишком гулко отдавался мой рев, ведь я ревела от скуки, боясь выйти. Самое страшное было, когда я не успевала запереться и брат с криком: «А-А-А!!!» просовывал в щель руку, а потом медленно, беззвучно, с перекошенным лицом начинал пролезать сам. Я бы вполне могла отдавить ему эту самую пролезающую руку, столько ужаса было во мне. Но в то же время я боялась причинить ему боль, потому что боли боялась еще больше. Так может... Выходит, я всё же добрая, а брат мой, конечно же, злой.

Нет, я категорически против такого расклада: правда – так правда. Так можно во всех найти хоть капельку добра. Можно, например, вспомнить, что мою маму считают во дворе и в соседних самой доброй и завидуют нам с Сережей. И очень часто приходят к нам «жить», потому что боятся идти домой. А мама их успокаивает и в конце концов отводит домой к неминуемой расплате. Опять двадцать пять! Злая. А я не прищемляю руку просто потому, что брат мой озвереет и мне будет ой как худо, – это если я не отдавлю руку до конца, а всего лишь немного прищемлю, хотя если здраво рассудить, и однорукого озверевшего брата мало не покажется. А моя попа, учитывая реакцию родителей на маленький отколотый кусочек кальция, пострадает не хило и без солдатского ремешка.

Дохлый номер. Добрых людей просто не бывает на свете. Только в книжках. Но, значит, в книжках сплошное вранье!

Еще немного, и я вконец запутаюсь, что я пишу и про что.

!!! Нет, моя книжка будет называться совсем по-другому, а именно:

«Правдивая книжка, а потому – единственная в своем роде, про девочку, которая пытается найти причины отсутствия добра».

Я по-прежнему стучу по клавишам, а уже 01:59:05. Еще я могу поерзать на стуле и поскрипеть дверью (я за ней сижу), когда особо задумаюсь. Итак, что у нас в раскладе? Предмет поиска есть – Добро. Причина поиска – его отсутствие.

Глава № 56. Болезнь

Болеть хорошо поначалу и в конце. Поначалу – это когда тебе очень нужно заболеть и ты раз – и понимаешь, что заболел. Я обычно не понимаю, что я заболела. Перед болезнью я всегда ужасно капризная и грублю и вредничаю и мне море по колено. Поэтому заболеть – для меня самое настоящее облегчение и спасение. Только мне должно попасть, и обычно по-максимуму, как вдруг мама говорит: «А ну-ка, у тебя не температура?» – и касается губами моего лба. И если у меня температура или подозрение на нее – мир справедлив: мне сразу прощается всё, что бы я перед этим ни сказала или ни сделала, – я сразу превращаюсь в жертву.

Меня относят в постель, раздевают и укладывают, поят чаем с малиной или медом (мама не любит лекарства), гладят по голове – и тихо-тихо сразу и нужно спать – даже если еще светло.

И в конце болезни хорошо – когда ты уже выздоровел, но в школу еще не пускают. Главное – не наглеть и не слишком громко включать магнитофон и с друзьями играть потише, которые приходят, как будто тебя проведать, а на самом деле им нравятся конфеты, которыми их угощают.

А вот посередке болезни – скучно ужасно!

Мне предписан постельный режим, и я лежу у родителей в спальне – потому что у них нет часов, которые громко тикают «по ушам», и есть аквариум с рыбками. Глупые гупики, стремительные меченосцы, апатичные скалярии и моя любимая «барракуда» неизвестной породы, которая обкусывает всем хвосты. Книжка – не читается, телевизор – не смотрится. Не хочется. До слез радуешься коту, который, казалось, приклеился к тебе намертво – как живая грелка. Хотя в остальное время брезгливо обходит тебя стороной, явно почитая за «мелочь пузатую», ни на что не годную и еды не несущую. Остается только спать под зеленым светом аквариума, затененные окна и тишину. И ждать родителей.

Но все равно: выгонять в школу – это бесчеловечно! Каждый раз удар, когда ты, оказывается, уже выздоровел.