Мария Порядина

10 ноября – 525 лет со дня рождения Мартина Лютера (1483–1546)

Как правило, люди, желающие улучшить мир вокруг себя, руководствуются самыми лучшими чувствами. Но и не зря, однако, сложена пословица о том, что благими намерениями вымощена дорога известно куда. Иной «улучшатель» не думает и (уж тем более) не спрашивает, нужны ли человечеству его вдохновенные порывы. Другой же просто не в состоянии предвидеть, к каким последствиям может привести решительный, но при этом вполне безобидный шаг.

Вот как-то раз – всего-то навсего! – некий монах-августинец решил провести дискуссию насчёт двух-трёх вопросов богословского характера – об отпущении грехов, о христианском покаянии, о милости Божьей… Чтобы оповестить публику о предмете и смысле предполагаемого спора, учёный муж сформулировал некоторое количество тезисов и обнародовал их самым простым и дешёвым способом – приколотил к дверям собора.

Это случилось в Виттенберге, в 1517 году, в день Всех Святых – 31 октября. И назавтра мир изменился. История до сих пор не понимает, что натворил этот монах! То ли это была грандиозная попытка простого, как всё великое, возврата к подлинному христианству, к его истинным святыням и непреходящим ценностям, то ли чудовищное сокрушение устоев, из-за которого вся Европа обрушилась в разброд и шатание…

Итак, учёный монах – доктор богословия Мартин Лютер – приколотил к церковным дверям «95 тезисов или положений против торговца отпущениями Иоганна Тетцеля, орденского проповедника».

Сделал он это не из вредности душевной и не ради славы, а «из праведной истинной любви и особенного усердия извлечь истину на свет Божий (безо всякого намёка на тщеславие и тому подобное)», – с тем, чтобы все желающие узнали, о чём, собственно, отец Мартин намерен дискутировать с братом Иоганном.

Дело было в том, что католический христианский мир в начале шестнадцатого века вовсю торговал индульгенциями – свидетельствами об отпущении грехов. Иными словами, праведность и небесное блаженство можно было приобрести. Бедные, наивные овечки, неучёные христиане, полагали, что таким-то количеством монет можно запросто откупиться от ада, а церковники, не только не разуверяли свою паству, но и активно наживались на её заблуждениях. Против этой практики и выступил Лютер.

«Они проповедуют людям вздор, утверждая, что как только их гроши зазвенят, упадая в ящик, так их душа сей же час вылетает из чистилища».

Сам принцип освобождения от греха за деньги глубоко противен духу и букве христианства. Ведь Иисус Христос, как известно, обещал Господнюю милость, прощение и спасение не тому, у кого толстый кошелёк, а тому, кто очистит душу от грехов искренним покаянием.

Увидев своё несовершенство, душа человеческая, попавшая в чистилище, ужасается. Ей страшно, она рвётся прочь из объятий греха, уповая на Господню милость, отвергает низменное и мерзостное – и лишь тогда, пережив «огненное страдание и муку», очищается: вместо страха исполняется блаженства, то есть свободы и божественной любви. Мучительное переживание этого преображения – обязательное условие обретения блаженства, и церковники, утверждающие, будто человек может попасть в праведники, купив какую-то «записку», – врут. Нагло врут и – что уж совсем ужасно – отвращают душу от желания очиститься, отгораживают её от господней любви, обрекают на муки ада. «Те же, кто полагает, будто благодаря запискам об отпущении они непременно достигнут блаженства, отправятся к дьяволу вместе со своими учителями».

Объяснить, каким образом торговля индульгенциями наносит вред христианским душам, – в этом, собственно, и состояла задача Лютера. Однако у богословского вопроса возникло несколько нюансов.

Во-первых, если спасение можно купить за деньги, то продавец – римский папа – оказывается «главнее Бога». Если папа так уж свят, что может – подобно Господу – отпускать грехи, то почему он делает это за плату? Почему он не избавит человечество от адских мук раз и навсегда и бесплатно, просто ради христианской любви и милосердия?

А это уже не богословский вопрос, друзья мои, – политический.

Во-вторых, – куда идут доходы от индульгенций и прочих папских «милых выдумок»? На поддержание пышности папского двора? А не чересчур ли роскошно живёт пастырь христианского мира? Не лучше ли ему брать пример со святых апостолов, кои не заботились о мирском богатстве и не норовили возвыситься над сильными мира сего?

Это уже не политика – этика.

Наконец, деньги, отданные за индульгенции, христианину лучше бы потратить с пользой: на собственное хозяйство, на семью, на воспитание детей, то есть на поддержание благосостояния своей страны.

Это уже экономика.

Вот так доктор богословия, желая разъяснить братьям во Христе духовную истину, вдруг стал для своих соотечественников учителем жизни. Нация с готовностью внимала проповеднику, хотя понимала, к сожалению, не всё.

В 1520 году Лютер опубликовал обращение «К христианскому дворянству немецкой нации об улучшении христианского состояния» (13 переизданий за два года) и трактат «О свободе христианина» (18 изданий в течение 5 лет). Первый текст содержал указания относительно нравственных и экономических принципов повседневного государственного устройства, второй – подробное разъяснение смысла и сущности веры, которая очищает христианскую душу и дарует ей свободу. «Мои дорогие немцы» (как называл их Лютер) усвоили проповедь, прямо скажем, выборочно.

Обращаясь к дворянству, Лютер надеялся, что «…может быть, Бог возымеет милость помочь своей Церкви через посредство мирского сословия, потому что духовное сословие… стало совершенно недостойным уважения». Обличение недостойных священнослужителей было, увы, весьма справедливым и своевременным. Но ведь монастыри и церкви являлись не только рассадниками жадности и безнравственности, а священники и монахи – не только грабителями или попрошайками! Об этом читатели Лютера не задумывались. В результате духовная власть в Германии (и не только там) утратила всякое преимущество перед светской, но светская не сделалась от этого лучше; простой же народ отнюдь не обрёл честных и справедливых правителей.

Отчасти поэтому, кстати, пресловутый «простой народ» подхватил идеи трактата «О свободе…» и развил их в самом опасном направлении – в 1524 году страну всколыхнул большой мятеж. Германские землепашцы и прежде бунтовали понемножку, но до сих пор у них не было идейной платформы. Теперь они ухитрились найти её у Лютера: он говорил о том, что все истинно верующие христиане равны перед Богом; крестьяне же поняли мысль о всеобщем равенстве как призыв «всё отнять и поделить» – и взялись за вилы. Лютеру пришлось усердно открещиваться от «одержимых мятежников» – ему вовсе не улыбалось становиться идейным вождём «крестьянских шаек, сеющих убийства и разбой».

Ведь слово Лютера было прежде всего проповедью свободы и радости: «Ах, как я хочу служить такому Отцу, который осыпал меня своими изобильными благами, служить опять свободно, радостно и бескорыстно, и делать то, что угодно ему! И по отношению к ближнему своему я также хочу стать Христом!.. <…> Смотри, вот так вытекает из веры любовь и ликование к Богу, а из любви – свободная, вольная, радостная жизнь!..»

Жестокое отчаяние должен был испытывать этот человек, видя, что его слушают не те и понимают не так! Он пытался разъяснять, уточнять – его обвиняли то в агрессивности, то в ренегатстве. Коллеги на него обиделись, последователи в нём разочаровались, друзья от него отвернулись, – там, где Лютер ждал «улучшения христианского состояния» и приумножения божественной любви, кипела ненависть. Мог ли это предвидеть тот монах, который стучал молотком по церковным дверям? Этого ли он хотел, затевая богословский спор об отпущении и возвышая веру как единственное сокровище, которое дарует христианину свободу? Догадывался ли он, что его учение перетрясёт всю Европу, да так, что и несколько веков спустя не утихнут споры о нём?

Но перед главным судией совесть Лютера чиста. «Пусть лучше мир гневается на меня, чем Бог».

А миру не вредно было бы почитать этого упрямого немца, – «смотри, это и есть истинная, духовная, христианская свобода, освобождающая сердце от всех грехов…».