Наталья Василькова

ХОТЬ убейте, не помню, с чего всё началось. Помню только, что сначала они существовали по отдельности: замечательная мама двух мальчиков, Сеньки и Тёмки, по имени Feruza, и Мышь Гликерия, точнее, как и положено, в Живом Журнале (ЖЖ), Mysh_Glikeria, которая… Стоп! Гляну-ка в старые письма…

Ага! Сначала всё-таки была Феруза, мы с нею каким-то образом подружились, нашли много чего душевно-родственного, и – спустя некоторое время – она пригласила меня дружить и с Гликерией, не признаваясь, однако, о своей какой-либо к ней причастности. И только потом… потооом… я узнала, что «Мышиные сказки» написаны тою же Ферузой. А ещё чуть позже, что Феруза на самом деле – Дина Сабитова… С тех пор прошло два с лишним года, много чего напроисходило в жизни Дины и её семьи: Дина сотворила своими руками (а рукодельница она тоже оказалась замечательная) множество красивых вещей; кроме двух мальчиков, у Дины появилась шестнадцатилетняя дочка Люша, принцесса из принцесс, с которой, как со всякой принцессой, тем не менее, бывают всякие сложности, и мама учится успешно их решать; Дина была не просто признана писателем, но и получила премию «Заветная мечта», теперь её знают не только в ЖЖ, её можно услышать по радио и увидеть на экране телевизора… и, наверное, настало время рассказать о ней чуть-чуть подробнее. Только пусть рассказывает она сама.

Биография в беглом пересказе вроде бы совсем простая. Вот.

Короткий вариант, более ранний:

Не было никаких сомнений: у меня родятся две дочки, я защищу докторскую диссертацию, всю жизнь проживу в Казани и вершиной моей карьеры окажется должность зав. кафедрой.

Но неожиданно я стала мамой двух сыновей – Сеньки и Тёмки, живу в Подмосковье и вместо диссертации пишу детские сказки.

Иногда я даже забываю, что в прошлой жизни была филологом, читала лекции и писала умные статьи по прикладной лингвистике.

В этой жизни я смотрю на белые сугробы на улицах нашей деревни, читаю книги, слушаю, как лает на редких прохожих моя собака-дворняжка (почти совсем овчарка), разговариваю с детьми.

И стараюсь никуда не торопиться.

Иллюстрация из ЖЖ Дины Сабитовой

А вот длинный, недавний:

Я родилась в 1969 году.

Мама и папа хотели мальчика.

Папе сказали, что родился мальчик, и он потом разнёс полроддома в поисках наследника.

У меня была сестра. Она не знала, что двухлетних детей нельзя учить читать. И играла со мной в школу, и научила меня читать. Водила в свою библиотеку, брала мне книги на свой абонемент. А потом, когда мне исполнилось четыре года, мне сделали собственный абонемент, и я этим гордилась ужасно. Когда я была маленькая, сестра придумывала для меня сказки про мышат и рисовала к ним картинки. Помню, как она ходила со мной в поликлинику и, чтоб я не плакала и не боялась, на цветных листах бумаги писала и рисовала эти сказки.

Моё «великое» творчество началось с поэзии.

Когда я была маленькая, ну там лет семи-десяти, писала очень патриотические стихи: про Ленина, про революцию… и про внебрачную беременность!

В это время я была записана в три библиотеки – школьную, районную и мамину заводскую. Идти из районной надо было вдоль длиннющей стены режимного завода. Жёлтая стена, пыль, жара, грузовики мимо грохочут, дальше овраг, товарняки, а мой дом далеко впереди в конце стены. Я тащу в авоське 12 книг. Всё время таскала книг помногу, потому что читала быстро, и мне разрешали так брать. Книги в авоське перекосило, они углами в дырки все повылазили – авоська, как противотанковый ёж, во все стороны. Коленкам больно – углы книг всё время по ногам бьют. А я одну книгу открыла, на ходу читаю. Прохожих мало навстречу: промзона, однако каждый норовит что-то насмешливо сказать, но я даже головы не поднимаю.

А самое прекрасное было, когда я болела и в библиотеку ходила мама. Она приносила мне книги на свой вкус – тоже помногу. И это было как лотерейный билет или как разворачивать подарки под ёлкой – неизвестно что, интересно, что??? Я ужасно любила читать переводные сказки. Джанни Родари или всякие неизвестные – болгарские, чешские…

Мама у меня инженер. Она много возилась со мной тоже, я знала, что я младшая и любимая. Сестра и мама рисовали на даче на стенах моей комнаты. Сестра – большие красивые картинки цветными карандашами по фанерной стене: мумитроллей, Карлсона… и большую азбуку с картинками – буквы высотой сантиметров сорок и под каждой картинка – аист… буратино… ведро… гусь… А мама – шариковой ручкой. На стене. Это была такая свобода. Помню, мама нарисовала лису, а хвост у неё был как большой толстый шар, и я смеялась, что мама не умеет рисовать лис…

Мама была хоть и жена начальника (папа работал в местном кремле), но довольно непрактичная, такая… немного ветреная. Папа о ней заботился, как об ещё одной дочке.

Например, на нашей даче она никогда ничего не полола, не сажала, не «закатывала» помидоров-огурцов-компотов. Всё делал папа. Он на четырёх сотках разводил безумные сортовые гладиолусы и осенью дарил всем знакомым женщинам красивейшие букеты… а мама немного ревновала.

Да, мама была ужасно непрактичная. Вот, например, записали меня как дочку начальника в 1-й класс «А». А мама подошла к завучу и попросила перевести меня в…. «Д» – потому что там был знакомый мальчик, мне туда хотелось. Все понимают, что «А» – элитный класс, а «Д» – последний, самый «отстой», только моя мама не понимала. И радовалась, что мне досталась 19-летняя «учителька», молоденькая и красивая, только что из училища. По имени Анна Николаевна. Она всех учила читать, потому что класс был весь из заводских бараков, умела читать во всём классе только я… И пока все проходили буквы – я читала своё принесённое. Так я прочитала «Неточку Незванову» и «Робинзона Крузо». Очень гордо таскала в школу тома из собраний сочинений.

А папа мне сказку рассказывал всю жизнь одну: про медведя и пшённую кашу. Сказку не помню. Но когда ем кашу, всегда вспоминаю папочку и его единственную сказку – просто ощущением: жёлтая горячая каша… медвееедь…

Отучилась я в классе «Д» и пошла в новую школу. Там меня били. Просто вот били дикие девочки из бараков. Я молчала, родителям ничего не рассказывала. А потом мне долгие годы снились кошмары, что я туда возвращаюсь, и я с криком просыпалась. В классе было 51 человек… так тогда получилось – слили три класса в два. Я сидела третьей на шестой парте. И за год меня по литературе не спросили ни разу. Первого сентября в 4-м классе нас всех вызывали на уроке читать стихи. И я прочитала пушкинского «Анчара». Учительница посмотрела на меня странно… и спросила каким-то таким сдавленно-вкрадчивым голосом: «А почему ты выучила это стихотворение?» Я растерянно ответила: «Ну… это же… Пушкин…» (Пушкин у меня с этим «Анчаром» был с такими чёрно-белыми картинками, и я очень была впечатлена рабом, который… ослабел и лёг… у входа в шалаш на лыки… и умер… Я, как кинестетик, всё время чувствовала, как этого раба, его потное тело кололи эти жёсткие лыки перед смертью…)

Вот. После «Анчара» меня больше не спрашивали. Я ещё могла бы прочитать отрывки из «Горя от ума». Но «вот то-то, все вы гордецы» – наверное, училка вообще бы не поняла… А у меня сестра учила это всё наизусть, ну и я с ней учила – автоматически.

Кончилась та вторая страшная школа тем, что в мае я нашла решение: попросту две недели садилась на трамвай и ехала куда глаза глядят. Было тепло и хорошо… А в июне мы забрали документы, и я ушла в 7-й класс в школу при университете. В физматшколу. Вот там стало уже хорошо. Там были люди, с которыми можно было разговаривать. На их фоне я всё равно была гуманитарием, хотя и математику любила.

А потом я стала филологом. Поступила на филфак Казанского университета. И там почти сразу занялась наукой. Сперва я думала, что буду литературоведом, фольклористом. Но уже через полгода, в середине первого курса, увлеклась лексикографией.

Училась я хорошо. Отлично даже училась. На индивидуальном плане была, получала Ленинскую стипендию… После меня её уже никому не дали – кончилась та власть…

Иллюстрация из ЖЖ Дины Сабитовой

В аспирантуру поступила, закончила через год и защитилась досрочно.

Работала. Преподавала первокурсникам всякое разное… Отработала почти 10 лет, выросла от ассистента до доцента.

Когда мне было 28 – вышла замуж за коллегу, тоже преподавателя университета. Через год родился Сенька. Я его назвала в честь Тарковского. Когда Сеньке было четыре года, мы с мужем разъехались. Очень мирно и любовно, до сих пор дружим. Он так всем и сказал: «Дина должна расти, ей тут уже никак со мной… она рамки наших отношений переросла, и я не могу ей мешать».

Уехала я в Москву к Ромке, вторая семья, то-сё… увезла с собой чемоданчик с одеждой и грузовик с книгами. Всё…

Тёмку назвали в честь Артемия Карташёва – того самого, из «Детства Тёмы». Очень мне нравилась с самого детства синяя книга с акварельками серыми – Тёма там стоит у ограды сада, такой – в рубашечке.

Всё. Больше я нигде не работала. Растила детей, сочиняла сказки, рассказывала им. Да, ещё писала колыбельные. Разные всякие… хороших штук пять – ну, таких, которые мне самой нравились.

Писала в ЖЖ. Покупала книги. Украшала дом. Любила мужа.

В 2007-м Люшку из Сибири привезла. Премию выиграла. Вот и всё.

А теперь – два слова от себя. Придя в ЖЖ, я, помешанная на сказках, тут же записалась во все сказочные сообщества, сколько нашла. Оказалось – ненадолго. Из десятков, если не сотен сетевых сказочников, которые были мной там прочитаны, осталось в друзьях двое. Одна из них Дина. Потому что не похожа на других, потому что её сказки – особенные. Такие же особенные, как записи о детях и о себе.

Ещё и потому особенные, что она, в отличие от подавляющего большинства, не считает себя выдающимся дарованием – наоборот, беспрестанно комплексует. И постоянно старается оправдаться в том, что пишет так, а не так… Хотя и защищать свою позицию – ох как умеет!

Хотите свидетельство? Пожалуйста! Это о «Цирке в шкатулке» – той самой книге, которая удостоена «Заветной мечты», причём самое приятное и важное тут – то, что на премии именно для Сабитовой настояли дети, входившие в жюри и выдержавшие настоящее сражение со взрослыми.

Позвонила сестра из Америки. Специально, чтоб сообщить, что ей не понравилась моя книга. Это её огорчает, но сказка не понравилась ей настолько, что ей за меня неудобно.

Долго излагала – почему. Язык, она считает, хорош, просто замечателен, но ведь – сплошной сироп, совсем нет отрицательных героев, все-все мною заботливо сделаны хорошими. Это не книга, сказала, это дамское рукоделие, продукт «пролактиновых мозгов» мамашки. Птичка оправила бюстик – солнышко чмокнуло кустик – ну ты поняла, да? И нравиться это может таким же мамашкам. Как проверить – хороша ли вещь, сделанная женщиной? Очень просто, спросить: а мужчина мог бы так написать? Если нет, значит – это не литература, а рукоделие. А потом она в ужасе меня спросила: сестра, ты что – теперь ВСЁ так будешь писать? Это слишком засироплено, до тошноты! Взрослым людям это нравиться не может, ибо не литература вообще, а условная вещь, написанная в условном мире. Мне за тебя стыдно!

Я тут немного встрепенулась и говорю: я специально – не рационально, конечно, а душевно – писала сентиментальную книгу, ибо так и хотела – чтоб все были хорошие, чтоб злодеев не было. Давай, говорю, примем как данность, что я так и планировала написать эээ… светлую?.. нет, не то… добрую?… тьфу… ну, остановимся на определении «сентиментальную книжку», хорошо?

А она опять: мужчина такого бы не написал!

Я: а что в этом плохого? Отчего книги должны писаться не с позиции матери, читающей-сочиняющей для ребёнка сказку перед сном, а с позиции гениального писателя-мужчины?

Почему женская, материнская интонация тут же и подпадает под оценку ПЛОХОЕ? Чем она плоха?

Нет, ты скажи, скажи, почему книга, в которой слышно, что у меня есть дети и я женщина, почему эта книга непременно плохая?! Я ведь и хотела написать безопасную книгу. Где – на самом деле – все плохие только до того момента, пока не нашли своё дело в жизни, взрослые – не подлые, и рядом с ними ребёнок чувствует себя в безопасности, ложные цели сменяются настоящими, любящие воссоединяются, больные дети не умирают, а из любимых лошадей не делают конскую колбасу. Это сказка ведь! Ну и пусть всё кончится хорошо, да?.. Хоть один разочек. Ведь лично я могу сама себе такую сказку сочинить? Вот я и сочинила.

Но… мозгами я всё понимаю, только теперь, после этого разговора, всё равно сижу и не могу. Отравлена. Я же новую книгу начала, а теперь думаю – ну и кому?.. рукоделие… всё плохо… никому не надо… розовые сопли… Я себя уговариваю, что хорошая книга, всё равно хорошая, вот и «Заветную мечту» за неё дали – а всё равно руки реально опускаются… Я понимаю свой уровень. Нас, таких мелких писателей, в мире много, имя нам легион. Ты скажи, ведь… у меня нет оснований стыдиться этой книги?..

Нет, Дин, у тебя оснований её стыдиться! И руки опускать – тоже оснований нет. Книжка – не очень удачное издание, к сожалению, этакий «библиотечный вариант» с неинтересными картинками – уже дошла до читателей, и ты молодец, что сумела преодолеть свои комплексы и добилась-таки отмены кошмарной редакторской правки. Книжка в нормальном виде скоро появится на прилавках – я уверена, что читателю она окажется нужна, и маленькому и взрослому, потому что это у нас не столь уж частый случай: повесть для семейного чтения. Добрая сказка для всех. Книжкой уже заинтересовались за рубежом, да и у нас в Филармонии… Думаю, будут и инсценировки, и экранизация… И «Гликерию» ты издашь: как и хотела – появилась дочка, а книжка для неё уже готова. И ещё много чего напишешь… С позиции счастливой женщины, с позиции любящей женщины. С позиции матери, которая хочет, чтобы её собственным детям и всем детям вообще хорошо жилось на свете. И потому, я верю, удача никогда тебе не изменит!