Юлия Фролова

КНИЖНЫЙ голод утолить нельзя, и в глубине души я завидую каждому, у кого в руках вижу хорошую книгу. Впрочем, при такой встрече испытываешь не только зависть. Книжный шедевр радует уже одним своим появлением, а если он у хороших людей и его можно прочесть… и перечитать… это вообще прекрасно.

Недавно редакция газеты «Библиотека в школе» получила в подарок новый сборник рассказов Юрия Казакова¹, составленный Дмитрием Шеваровым и Алексеем Варламовым. Книга издана в Иркутске в рамках издательской программы Департамента культуры и архивов Иркутской области. Дмитрий Шеваров написал большое предисловие – рассказ о жизни и творчестве писателя.

Добавить к этому рассказу нечего, и я не буду пересказывать ни предисловие, ни содержание всего сборника, но хочу поделиться некоторыми впечатлениями.

Прежде всего, книга замечательно издана. Это действительно шедевр. Твёрдый переплёт, отличная бумага и чёткая печать (к тому же шрифт не мелкий) – уже немалое достоинство, но главное – однотомник этот оформлен с необыкновенным изяществом (художник Сергей Элоян). Рисунок на переплёте завораживает: яркий в сумерках одинокий костерок на берегу озера-чаши; вокруг – сплошная гущина леса, а в озере отражается старинный деревянный погост… только вот на берегу-то его нет. Всё остальное оформление книги чёрно-белое. Чёрный форзац – чёрная ночь. По низу – деревенька, утонувшая в снегу, несколько окошек светятся; а вверху, как будто россыпь звёзд, ряды квадратиков – освещённых городских окон. Понимай как хочешь: то ли город смотрит – что там, в деревне, то ли жизнь городская далека от деревни, как звёзды от земли. Заставки к рассказам – одна другой лучше: деревенька на косогоре, охотник у костра, лодка на камнях, а за ней вставшая волна, уходящий поезд и ещё разные пейзажи и сценки. Каждый рисунок ограничен снизу пологой дугой, как будто изображение подано в чаше или протянуто читателю на ладони.

Сборник называется «Долгие Крики» – по заглавию одного из лучших, наверное, рассказов Ю.Казакова. «Долгие Крики» – это пристань на одном из дальних северных озёр; когда туда доберёшься – за много километров по гиблым болотам, нужно долго выкликать перевозчика, а то так и заночуешь на этом берегу, где ни избы, ни шалаша, да и пристани-то нет. Так, вкопаны на берегу стол и лавки. Да висит на ёлке железное било, обрезок трубы, – колоти, чтобы услышали.

Зачем же забираться в такую глушь?

Чтобы услышать в нетронутом лесу, как токуют глухари.

Для кого-то – блажь, для кого-то – исполнение давней мечты.

«Неужели бывает, что, когда долго кричишь, тебя кто-то услышит – человек ли, судьба ли?.. А было это на Севере, в пустыне, в мае, в счастливую пору». Так кончается рассказ.

А мой рассказ совсем о другом. В аннотации составители указали: «Важная особенность настоящего издания: тексты, ранее претерпевшие цензурную и иную правку, восстановлены в авторской редакции».

С некоторыми из произведений Ю.Казакова я познакомилась давно: в 1977 году небольшая подборка его рассказов (под тем же названием «Долгие Крики») была напечатана в «Роман-газете». В коротком предисловии Э.Корпачёв особо отметил один из рассказов – «Нестор и Кир» – как «сложный психологический этюд, полный тревоги за судьбы людей и раскрывающий поиски нравственного начала в человеке, озабоченность писателя проявлениями озлобленности».

По этому рассказу я и решила проверить, какой была в 70-х годах прошлого века «цензурная и иная правка». Рассказ был написан в 1961 году; так ли уж надо было его править спустя 16 лет? Кто-то счёл, что надо. Романы в издании «Роман-газеты» выходили обычно с сокращениями, в так называемом «журнальном варианте», но особых сокращений в небольших рассказах не делалось.

Сопоставление текстов по двум изданиям меня поразило. Конечно, рассказ о Несторе и Кире не из маленьких – 34 страницы. Но в нём оказалось 19 (!) купюр размером от одной-двух строк до одной-двух страниц текста в издании 2008 года. Всё, что отметил Э.Корпачёв, в полной мере относится к этому рассказу – только к тому, который действительно был написан, а не к тому, который вошёл преображённым в старый журнал.

Главный герой рассказа, Нестор, действительно озлоблен на жизнь с тех самых пор, как раскулачили его отца – помора и «справного» хозяина. Автор отмечает: «Что-то есть в этом мужике звероватое, мощное, сразу бьёт в глаза цепкость какая-то, жилистость, но ещё и другое – какая-то затаённая скорбь, надломленность».

Нестор не симпатичен: хотя он жаден до работы, всё умеет и всё у него ладится, но и до копейки он тоже жаден; вдобавок зол и груб. Не устраивают его современные порядки, когда «хозяин» – сам себе не хозяин. Он, конечно, и на себя работает, но и колхозу время отдай, а в колхозе порядка нет, да и уполномоченные из области вечно мешают. В своё время всё, что забрали у кулака-отца, колхозу впрок не пошло: мастерскую разорили напрасно, скот погубили или порезали, добротный дом растащили на дрова… Пытаясь разобраться в человеке, в причинах его затаённой скорби, автор постепенно вызывает Нестора на разговоры, воспоминания о прошедшем, наблюдает, как он работает, – и видит, что руки его, столько переделавшие за всю жизнь, добры, тогда как мысли – злы.

Только не так всё однозначно, потому что и Нестора можно понять, посочувствовать ему, когда читаешь – слушаешь – его страстные монологи о том, как надо было бы хозяйничать в этом глухом крае.

Вот как раз половина монологов Нестора и выброшена в прежнем издании. Образ стал однозначным: человек недоволен существующими порядками – чего же и ждать от кулацкого отродья?

А сколько дельных соображений было в его речах! Да, в начале 1960-х годов об этом можно было писать, а вот читать в 1970-х – ни-ни! Понадобилось ещё 30 лет, чтобы Юрия Казакова вновь узнали, настоящего. Как сказал бы тот же Нестор, «вот какая ваша справедливость».

Впечатляют не только взмахи редакторского топора. Рассказ, как чурочку, понемногу обстругивали с разных сторон – там щепочку, там две, чтобы, не дай бог, где-то не осталась зазубринка, не торчал бы острый уголок. Всё по мелочи, но сколько же такой «правки».

Не один Нестор поминает добром прежние порядки: о тех же «справных поморах» вздыхает и старуха, прожившая долгую жизнь и предрекающая скорый конец света. Старуха осталась в рассказе, но две строки её «вздохов» убраны. Вот Нестор затевает с автором разговор: он-де много работал в экспедициях – на гидрографическом судне, с геологами; ему уже 61 год, то есть он имеет право на пенсию. «Но он колхозник, и пенсию ему не дают» (эта фраза выброшена). «И вот он пришёл ко мне поговорить, как бы всё-таки добиться пенсии» – так у Ю.Казакова. А в исправленной редакции: «как бы её [пенсию] оформить». Опять шлифовочка – оформить, читай: пенсия всё-таки полагается.

Ещё пример. Нестор рад – получил на водку и теперь бежит за ней в магазин; автор отмечает: жаден, рад выпить на дармовщинку. Нет, этого показалось мало, тут добавлена фраза, которой прежде не было: «Впрочем, не в том ли смысл его жизни, чтобы жать копейку?» (Так его, подкулачника!)

«Мне вспоминаются московские наши разговоры и споры, – пишет Ю.Казаков в одном из авторских отступлений, – о поэзии, о направленности творчества, о том, что кого-то ругают, а кого-то не печатают…» Выброшены последние слова: «ругают» – это можно, это здоровая критика, а «кого-то не печатают» – помилуйте, разве?

Из авторского текста исключено ещё и это:

«Ну что же! Вот и выговорился передо мной Нестор… Поспорить с ним? Нет, не переспоришь! Почему-то я вспомнил десятки славных в своё время романов и повестей о деревне – как там было всё прекрасно! В деревне – по этим книгам – было электричество, радио, гостиницы, санатории, высокие трудодни, небывалые урожаи, телевизоры и бог знает ещё что. Было всё, что можно себе вообразить, и даже сверх того, а следовательно, было счастье, изобилие, социализм был построен, пережитков не существовало. Мало того, с чьей-то лёгкой руки социализма стало уже недостаточно, деревня пошла к коммунизму, а мужики, по глупости своей цеплявшиеся ещё за сытую, спокойную жизнь, за одряхлевший социализм, объявлялись людьми отсталыми, и на борьбе отличного с хорошим, то есть коммунизма с социализмом, – строился конфликт! Какое состязание шло тогда между писателями, как боялись они прослыть оторвавшимися от жизни народа и как писали об этой жизни во всё более светлых тонах!

Прошло шестнадцать лет со времени войны, и многое переменилось; и вот я на Севере, вот я в деревне, причём не в отсталой – здесь действительно живут добротно, потому что давно получают не натурой, а деньгами за свой труд, – и вот я сижу на тоне с Нестором и Киром… Где эти книги, эти писатели, что-то они сейчас поделывают? И как бы я хотел тогдашнего писателя или критика перенести вот сюда, на берег моря, к Нестору, как бы я хотел посмотреть на них!»

Я не стала сравнивать тексты остальных рассказов. Чего уж! Только перечитала ещё один, немаловажный для оценки авторской позиции, – «О мужестве писателя». В этом рассказе всё сохранено, добавлено только одно слово. Как говорится, угадайте с трёх раз – какое? Цитирую:

«Писатель должен помнить ещё, что зло существует на земле, что физическое истребление, лишение элементарных свобод, насилие, унижение, голод, фанатизм и тупость, войны и фашизм существуют. Он должен по мере своих сил протестовать против всего этого, и его голос, возвышенный против лжи, фарисейства и преступлений, есть мужество особого рода».

Этому фрагменту предпослано слово советский. Подразумевалось, очевидно, что все другие писатели не могут быть столь мужественны.

Спасибо Дмитрию Шеварову и Алексею Варламову за настоящего Юрия Казакова. Им это мужество свойственно.

Рисунок Сергея Элояна из книги Ю.Казакова «Долгие Крики»

---

¹ Казаков Ю. П. Долгие Крики : Рассказы / Ю. П. Казаков; сост. Д. Шеваров, А. Варламов; предисл. Д. Шеварова. – Иркутск : Издатель Сапронов, 2008. – 552 с.