Татьяна Рудишина

Чуковская Л. Счастливая духовная встреча: О Солженицыне / Лидия Чуковская. – Новый мир. – 2008. – № 9. – С. 70–138.

Из вступительной заметки Е. Ц. Чуковской:

Лидия Чуковская (1906–1996) всю жизнь вела дневник. Для этой публикации отобраны записи об Александре Солженицыне.

Знакомство Солженицына с К. И. Чуковским произошло в сентябре 1964 года. Тогда же с ним познакомилась и Лидия Корнеевна. В сентябре 1965 года после конфискации архива Александр Исаевич по приглашению Корнея Ивановича жил некоторое время на его переделкинской даче. А после этого, с середины шестидесятых годов, приезжая на несколько дней из Рязани в Москву, где у него не было своей квартиры, останавливался в квартире Чуковских в городе или на даче в Переделкино. Последнюю зиму 1973/1974 года перед высылкой из СССР Солженицын почти сплошь прожил на переделкинской даче. Записи Лидии Корнеевны и касаются непосредственных впечатлений от этих приездов.

После высылки Солженицына связь с ним не прерывалась, о чём свидетельствует и дневник Лидии Корнеевны, и сохранившаяся переписка. В эти годы Л.К. постоянно пишет о читаемых статьях, рассказах и книгах Солженицына, о спорах, которые ведутся вокруг его имени.

После возвращения Александра Исаевича в Россию, как видно по записям, эта духовная встреча продолжалась. В дни последней болезни Лидии Корнеевны, в феврале 1996 года, Александр Исаевич прислал ей свою новую книгу «По минуте в день». Надпись на титуле «Моему мужественному другу» датирована 6 февраля.

На следующий день, 7-го февраля, Лидии Корнеевны не стало.

…3 августа 2008 года. Когда этот номер журнала уже готовился к печати, пришло горькое известие о кончине Александра Солженицына.

19 сентября 90 г., среда, дача. Сижу и читаю в «Лит. газете» статью – трактат – диссертацию Солженицына. Наконец-то. Поразительные совпадения мыслей – иногда даже в способе выражения – всю первую половину: о необходимости дать мгновенную волю республикам; о том, что хорошо бы, если Украина и Белоруссия остались с нами; о школе, об учителях; об избыточности телевидения, журналов и газет. Но далее – когда начинается земство и вообще преобразования – тут уверенность покидает меня…

 

Голубовская В. Мама купила книгу/ Валентина Голубовская. – Октябрь. – 2008. – № 8.  – С. 169–173. – (Деталь детства).

История одного читательского становления. Каждый опыт в этом процессе уникален и интересен. Обратите, пожалуйста, внимание на журнальную рубрику – «Деталь детства».

«Только детские книги читать» в детстве не пришлось. К сожалению или к счастью, не знаю. Читалось всё, что можно было читать. <…> Первой библиотекой, в которую я попала, была скромная школьная, но мне она представлялась наполненной книжными сокровищами. А уж когда её властительница, немолодая дама, внешне не похожая на наших учительниц и пионервожатых (может, из «бывших»?), позволила заходить за перегородку и выбирать себе книги для чтения – это было невероятным счастьем, приобщением к таинству, хоть слова такого я ещё не знала. <…>

В отличие от многих моих сверстников, бредивших Жюлем Верном, я оказалась равнодушной к его фантастике. Мне фантастику заменила Елена Молоховец. Это было совершенно платоническое увлечение. В мою детскую голову даже не приходила мысль, что все эти фантастические названия – соусов, супов, сыров, овощей, закусок, кондитерских чудес, чаще написанные по-французски, все эти слова – унции, фунты, золотники – были словами из реальной жизни…

В семье благодаря маме был культ Некрасова. Многое она знала наизусть, что-то читала вслух при свете керосиновой лампы в тоненьких дешёвых изданиях.

Но, наверное, в том далёком детстве из всех книг, стоявших на этажерке, одной из самых любимых была катаевская «Белеет парус одинокий». Мне кажется, что тогда я знала каждую страницу наизусть. Теперь я думаю, что любовь к «Парусу» была воплощением знаменитых слов «И сладок нам лишь узнаванья миг». Естественно, наши реалии, наш быт никак не были похожи на жизнь семейства Бачей. И всё же – соблазнительное, покоряющее сходство деталей – венские стулья в столовой (пусть у нас не было столовой), цветок гиацинта, распускающийся к Пасхе (пусть мы ещё не видели, как выглядят гиацинты), но у нас к Пасхе зеленела травка, высаженная мамой на красивой тарелке, а вокруг неё – крашенки.

 

Клех И. Зощенко: от восхода до заката/ Игорь Клех. – Октябрь. – 2008. – № 9. – С. 172–177. – (Литературная критика).

Шестьдесят пять лет назад в тяжелейший год перелома в Великой Отечественной войне в двух номерах журнала «Октябрь» была напечатана большая часть повести «Перед восходом солнца» – орus magnum Михаила Зощенко. Её публикация стала одной из самых славных страниц в долгой истории «Октября», и она же послужила важнейшей причиной для расправы с Зощенко в послевоенные годы. Предлагаемое эссе в полемической форме призывает почтить память этого драматического факта в истории отечественной культуры.

Зощенко хотел и мечтал стать писателем с детства… Характерная деталь: никто из современников не помнит Зощенко смеющимся. При том что его трудовая биография дала бы фору Горькому – главному российскому пролетарию-самоучке и основоположнику советской литературы…

До революции он был графоманом и эпигоном, как многие. Стремился подражать символистам и реалистам одновременно. Отрезвил его отказ советской редакции опубликовать сочиненную им деревенскую повесть: «Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр бри!»

Булгаков не хуже Зощенко умел обыграть идиотизм современной обыденной речи – но сам-то желал быть Мастером! Феномен же Зощенко состоял в том, что язык и речь своих героев он принял как единственно возможные и пользовался ими всерьёз!..

Беда его внешне успешной литературной судьбы состояла в том, что часть ровесников Зощенко, узнававших себя в героях его ранних рассказов, выпрыгнула в «князи» и не желала теперь никаких напоминаний о той «грязи», из которой вышла…

Зощенко находился только на подступах к своей главной книге. Перед войной он называл её «Ключами счастья» (до революции был популярен женский роман Вербицкой с таким названием). Чуковский записывал в своём дневнике, что Зощенко помешался тогда на «самолечении», так ему хотелось избавиться от душевной хандры и написать позитивную, душеполезную книгу – своеобразный аналог «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя.

 

Ощущение формата: Беседы Инны Кулишовой с Томасом Венцловой. 2007, Тбилиси. – Звезда. – 2008. – № 9. – С. 181–198. – (В зеркалах культуры).

Из вступления:

Уже более полувека Томас Венцлова пишет дневник. Каждый день, начиная с 1957 года, по-литовски. Там есть и беседы с великими поэтами и писателями на их родном языке. Скажем, записанная постфактум встреча с Пастернаком, разговоры с Ахматовой, беседы с Иосифом Бродским – по-русски, с Чеславом Милошем – по-польски, с Артуром Миллером, Сьюзан Зонтаг – по-английски. Выходя на веранду гостиницы, где сидел литовский поэт, профессор-славист Йельского университета, друг Бродского, я понимала, что иду к одному из небожителей. На фоне тбилисских гор сидел человек-легенда и записывал в большой тетради впечатления дня. Было неловко отрывать его от этого занятия, но соблазн, он же и сила притяжения, оказался сильнее.

Беседа оказалась содержательной, разносторонней и чуть-чуть нездешней. Судите сами:

о дневнике, Пастернаке, Одене и сопротивлении реальности; о Грузии и любви; о Нобелевке, стихах и заповедях; об Израиле, Библии и классической филологии; биографическое: миф об Одиссее, Агасфер, Вильнюс, поэзия…; о стихосложении; о Бродском.

Фрагмент интервью:

– Хотелось бы знать ваше мнение, что происходит с Нобелевской премией по литературе в последние годы.

– Происходит нечто ужасное. Они вручают премии по политическому ключу, и он таков: антиамериканец, а лучше антиамериканка, феминистка, лесбиянка и чернокожая. Я ничего не имею против феминисток, лесбиянок, чернокожих и даже против левых, но… Дарио Фо на уровне Жванецкого, по-моему. Елинек… Может быть, я не прав, я не читал Елинек, только видел фильм по её «Пианистке» – это явно неприятная история.

Дали Орхану Памуку. В основном потому, что он турок, и при этом за дружбу с армянами. Я прочёл его роман «Снег». Это роман с претензией на постмодернизм, со странностями. Главный герой обозначается буквой К. И вообще много кафкианского. Одновременно это среднего качества политический роман.

– Кто сегодня, на ваш взгляд, достоин был бы Нобелевки?

– Может быть, Томас Транстремер.