Юрий Норштейн

Отрывок из книги: Норштейн Ю.
Снег на траве. Т.1–2.– М. : Красная площадь, 2008.

ОДНАЖДЫ весной я видел пень срезанной берёзы. Он был, наверное, метров трёх с половиной в обхвате. Сердцевина гнилая, покрасневшая и залита соком так, что можно банкой зачерпнуть. Корни продолжали сосать соки земли, и пень дымился, всё в нём взбивалось, заливалось пеной… И шло пиршество. Со всех сторон слетались пчёлы, шмели. Распихивая друг друга, утопали в полном блаженстве. Было солнце отчаянное…

Быть может, на самом деле пень был не такой. Но мне грезилось изнеможение, гибель, босховский рай, упоение «бездны мрачной на краю», как бал сатаны под полуденным солнцем.

Это видение, очень сильное, каким-то образом соединилось с другой картиной, живущей в памяти, – с огромной ветлой в овраге. Через тот овраг мы ходили в деревню, где снимали дачу, – расколотое молнией дерево надломилось под собственной тяжестью, и ветки его свисали до самой земли.

И каждый раз, спускаясь в овраг, я видел, как оно постепенно сокращалось. Сначала ему отрубали пальцы – тонкие ветви. Потом дело доходило до рук. И наконец, остался один оглодок, с которым уже ничего нельзя было поделать.

Мне казалось, что я слышу гул неостановимой работы. Казалось, что дерево тяжело дышит… Постепенно его разнесут по домам, и каждая его часть превратится в какую-нибудь полезную вещь или сгорит. Дерево продолжает жизнь в других измерениях, переходит в другое качество. Согревает, превращается в золу… И ты можешь даже не подозревать о том, что ощущение покоя и незыблемости жизни связано с этими несколькими «молекулами тепла».

Наверное, каждый – язычник по сути своей. Заворожённость деревом, огнём… Быть может, она идёт от наших пращуров и попадает вдруг в душу, а может, связана с твоим детством. С теми ощущениями, когда ты смотрел на горящие угли в печи.

В темноте коридора, когда никого нет, открываешь печную дверцу, и оттуда идёт жар, и пламя пляшет, а за тобой – темнота. И эта темнота надвигается, заливает весь дом, Чернота вокруг… А огонь – как крик петуха – сжигает страх черноты. Испепеляет духов, собирающихся за твоей спиной…

Все дети – язычники. Они не просто награждают предметы душой. Предметы – это детские боги… Я помню, в какой трепет в детстве приводило горение керосинки… Это медленное тление. Запах фитиля… И этот восторг при первом снеге, ощущение пряности его, его белизны и чистоты… Напротив нашего крыльца росло дерево. Глядя на него, я видел, как меняется жизнь. Это был тот дом и тот двор в Марьиной Роще, которые потом появились в Сказке сказок.

Чтобы увидеть это дерево, нужно было пройти по коридору. Сквозь запах гуталина, ржавых труб, прогнившего пола. Мимо тряпок, сохнувших над керосинками. Мимо кладовок, лестницы. Зимой – мимо лома, лопаты, сквозь запах холода; в холодных сенях под дверью всегда были наметены маленькие холмы снега.

Нужно было пройти по тёмному коридору, и перед тобой открывалось дерево. И облака. В которые улетаешь.

А весна покрывала его зеленью, которую всегда ждал, с судорогой ждал. Весной дерево сочилось, и по жёсткой коре взад и вперёд сновали муравьи. Уютно было сидеть в дереве, прислоняясь к его стволу. Ветка была на высоте двух ростов маленького человека, и забраться на неё не представляло никакой сложности. Это место, наверное, как детская колыбель…

А что такое искусство? Ты будто греешься у огня, который сам разжёг. Было бы в нас желание заниматься искусством, если бы жизнь была свободнее?..