Юлия Фролова

Дети! Дерзайте, мечтайте о славных делах!
Что-нибудь да сбудется!
Януш Корчак. Слава

 

ПОДРАСТАЮТ ребята, которые ничего не слышали о Януше Корчаке, а всем, на чьей памяти Вторая мировая война, наверняка известно имя польского писателя, врача и педагога. Даже те, кто не читал написанное им, знают, что он был Воспитателем с большой буквы; самой своей гибелью он ответил на вопрос: что есть честность, порядочность, ответственность за тех, кого приручал… то есть воспитывал, ведь это зачастую одно и то же.

Из его произведений упоминаются чаще всего «Дети улицы (1901), «Король Матиуш I» – грустная сказка для детей (1923), «Как любить детей» (1914–1922).

Он погиб в Треблинке, фашистском лагере смерти, в 1942 году вместе с двумя сотнями еврейских детей, отказавшись от единственного шанса на спасение – для одного! Он не мог им воспользоваться – это было бы подлостью.

В нашей семье «свой» Януш Корчак. Небольшая книжка – три повести¹. За много лет читана-перечитана; на полях заметки – уже не мои, а дочери (я их не стираю – интересно вспомнить, как совпадали оценки!). В этой же книжке вот уже 30 лет хранятся вырезки из «Литературной газеты» и «Иностранной литературы». То был 1978 год – «год Януша Корчака»: столетие со дня его рождения вошло в календарь знаменательных дат ЮНЕСКО. «Литературка» от 26 июля 1978 года поместила небольшую заметку о Корчаке, сопроводив эту статью подборкой его заповедей (иначе их не назовёшь!) из разных произведений. Взаимопонимание детей и взрослых, непонимание взрослыми особого мира ребёнка – вот что волновало Корчака, и здесь он требователен и категоричен.

Ребёнок не глуп; дураков среди детей не больше, чем среди взрослых. Облачённые в пурпурную мантию лет, как часто мы навязываем бессмысленные, некритичные, невыполнимые предписания! В изумлении останавливается подчас разумный ребёнок перед агрессией язвительной седовласой глупости.

Хороший ребёнок. Надо остерегаться смешивать «хороший» с «удобным»…

Без спокойного, нормального детства вся дальнейшая жизнь будет неполноценной. Ребёнок с самого начала своей жизни – человек. Было бы грубой педагогической ошибкой считать, что педагогика – это наука о ребёнке, а не о человеке.

«Ты вспыльчив, – говорю я мальчику. – Ладно, дерись, только не слишком больно, злись, но только раз в день». Если хотите, в одной этой фразе я изложил весь педагогический метод, которым пользуюсь.

Здесь не кончается подборка «Литературки», но эти высказывания Корчака особенно характерны.

Другая хранимая нами вырезка, несколько страниц из журнала «Иностранная литература», – отрывки из книги польского писателя Игоря Неверли «Живая связь» (иногда её называют «Живые связи»), хороший и подробный рассказ о Януше Корчаке. И.Неверли много лет сотрудничал с ним: был секретарём и стенографом, одним из редакторов газеты, созданной неутомимым Пандоктором (так нередко называли Корчака дети).

Об Игоре Неверли (1903–1987)

После падения Польши он тоже попал в гитлеровский лагерь (Майданек), но уцелел. Им написаны повести о фашистских лагерях («Парень из Сальских степей», 1947), о коммунистах 20–30-х годов («Под фригийской звездой», 1952), о Януше Корчаке («Живая связь», 1966, и «Разговор в суде пятого августа», 1978); историко-приключенческий роман («Сопка голубого сна», 1986).

Повесть Януша Корчака «Когда я снова стану маленьким» полна грустных размышлений о взаимном непонимании взрослых и детей. И хотя книжка издана для детей, эта повесть адресована прежде всего взрослым – учителям и воспитателям. Повесть необыкновенно хороша, её можно цитировать без конца, но сейчас мне хочется рассказать о Корчаке как о зачинателе детских газет. Где и рассказать об этом, как не в такой газете, как «Библиотека в школе»! Были газеты для детей, например, в детских летних колониях, но была и настоящая газета, печатающаяся в городе, но создаваемая детьми.

Януш Корчак – это писательский псевдоним Генрика Гольдшмидта, еврея по национальности, но поляка не только по месту рождения. Он был предан своей Родине, влюблён в её язык; все его сочинения написаны по-польски. А как он писал о самом польском языке! (Об этом – ниже, в отрывках из повести «Лето в Михалувке».) Корчак был родом из интеллигентной и обеспеченной семьи, но ещё в детстве осиротел, и дальше пришлось пробиваться самому. Работал репетитором и учился; получил диплом детского врача; работал врачом (считался прекрасным диагностом) и писал о детях. Писать начал в 1898 году. Участвовал в двух войнах (Русско-японской и Первой мировой). Постепенно оставив медицину, всё больше времени уделял воспитательской работе. Был библиотекарем, воспитателем в детской колонии, сотрудником благотворительного «Общества помощи сиротам». Именно в этом обществе зародилась идея «Дома сирот», и Корчак вместе с архитектором занимался проектом дома, искал средства на его постройку и содержание. В 1911 году «Дом сирот» открылся, и с тех пор в течение 30 лет Януш Корчак был директором и самой душой Дома. Он и работал и жил в нём же, в мансарде под крышей.

Всю жизнь Корчак мечтал о мире, в котором люди понимали бы друг друга.

Если бы можно было так устроить мир, чтобы все всегда делали друг другу что-нибудь хорошее.²

Однако Януш Корчак был не из тех, кто просто мечтает и ждёт переустройства мира; он прежде всего делал сам всё, что мог. Особым предметом его заботы были дети из самых бедных еврейских семей³. Для них «Общество летних колоний» устраивало выезды в деревню, где дети могли подкормиться, пожить совсем иной жизнью, чем та, что выпадала на их долю в городе. В такой колонии – «Михалувке» – работал и сам Корчак, и, конечно же, там была газета для детей. Правда, многие ребята по-польски плохо понимали… Но лучше Корчака никто об этом не расскажет.

Газета «Михалувка» не приходит из Варшавы, а воспитатели сами её пишут и нарочно вкладывают в конверт. <…> Разные бывают новости в газете. Одна статья была посвящена летним колониям.

«Общество летних колоний» уже двадцать пять лет посылает детей в деревню. Сначала в деревню посылали очень мало ребят, потом стали больше, а теперь каждый год отправляют три тысячи; половина из них – мальчики, половина – девочки.

У Общества много таких колоний, как Михалувка. На колонию Михалувку отпускается много денег, целых пять тысяч рублей в год. За лето сюда приезжают две смены мальчиков и две смены девочек.

Кто даёт эти деньги? Дают разные люди. Один умирает, и деньги ему не нужны; другой хочет откупить грехи у Господа Бога; третий хочет, чтобы все говорили, что он добрый; а четвёртый на самом деле добрый: он хочет, чтобы дети жили весело и были здоровы.

Кто собирает эти деньги? Собирает их председатель «Общества летних колоний» и ещё другие мужчины и женщины. <…>

О летних колониях можно было бы написать в газете и получше, но еврейские дети плохо понимают по-польски, и надо писать для них простыми словами.

Некоторые ребята совсем не говорят по-польски, но, несмотря на это, великолепно выходят из положения. Они говорят:

– Господин воспитатель, о-о!

Это значит: мне длинны штаны, у меня оторвалась пуговица, меня укусил комар, какой красивый цветок, у меня нет ножа или вилки.

Завтрак, полдник, ужин – всё называется «обед», и когда раздаётся звонок, ребята весело кричат:

– Обедать!

Откуда им знать, что еда в разное время дня называется по-разному, если дома всякий раз, когда они голодны, они получают кусок хлеба с чуть подслащённым чаем?

Другое дело те, кто живёт на одной улице с польскими ребятами.

Гринбаум из Старого Мяста хорошо говорит по-польски, у братьев Фурткевичей даже имена польские, их зовут Генек и Гуцек. А Мосек Топчо вместе с Франеками и Янеками голубей гоняет и научился от них свистеть в два пальца и кричать петухом, потому что живёт он на Пшиокоповой улице…

Но есть в Варшаве улицы, где если и услышишь польское слово, то только грязное ругательство, – дворник раскричался, что ему «еврейское отродье» весь двор замусорило. «А, чтоб вы сдохли, чтоб вас всех холера взяла!»

Здесь, в деревне, польская речь улыбается детям зеленью деревьев и золотом хлебов, здесь польская речь сливается с пением птиц, мерцает жемчугом звёзд, дышит дуновением речного ветерка. Польские слова, словно полевые цветы, рассыпаны по лугам. Они взлетают ввысь, светлые и ясные, как предзакатное солнце.

В колонии никого не учат говорить по-польски – на это нет времени; ребят не поправляют, когда они делают ошибки. Их учат польская природа, польское небо…

Здесь не режет слуха и еврейский жаргон, потому что здесь это не крикливый и вульгарный язык ссор и прозвищ, а просто незнакомый язык резвящейся детворы.

И в еврейском языке есть свои нежные и трогательные слова, которыми мать убаюкивает больного ребёнка.

А короткое, незаметное слово «смутно» и по-еврейски тоже означает «грустно».

И, когда польскому или еврейскому ребёнку плохо жить на свете, они думают об этом одинаково, одним и тем же словом «смутно»⁴.

А о том, как появилась «настоящая» газета, рассказывает Игорь Неверли. Газету назвали «Малый Пшеглёнд». В то время в Варшаве издавался «Наш Пшеглёнд» – «Наше обозрение»; «Малый Пшеглёнд» был еженедельным приложением к нему.

Я почти слышу Его голос. Он диктовал, шагая по комнате у себя на чердаке. Остановился у стола, ожидая с моей стороны какой-нибудь реплики или вопроса. Покрасневшие веки мигали под стёклами очков. Теперь я знаю, что это была его великая минута, старт на новом поприще.

– Пишите: «К моим будущим читателям». Подчеркните. Это заголовок. Дальше с красной строки… <…>

«Наша газета будет помещаться в большом угловом доме. Рядом парк, справа огромный стадион, слева пруд с лодками, зимой каток. Разумеется, велосипеды, автомобили и самолеты к услугам сотрудников и корреспондентов. На крыше антенна. Чтобы было легче собирать новости со всей страны, со всего мира. Всюду, где происходит что-нибудь значительное и интересное, – наш корреспондент и наш фотоаппарат.

Такова будет газета детей и юношества.

Телефонов будет двенадцать. Чтобы каждый мог в любое время поговорить, спросить, передать информацию или жалобу.

Будут два кинозала (на первом этаже). В одном – приключенческие и смешные фильмы, в другом – трогательные и научные.

Всё будет весьма интересным.

Газета будет печататься на ротационной машине. Я не знаю точно, что такое ротационная машина, но на таких машинах печатаются все крупные газеты. Да и звучит это красиво, торжественно: «ротационная машина».

Редакция разместится на втором этаже. Здесь будет приёмная или две: одна для взрослых, другая для детей. Потому что взрослые тоже будут обращаться в нашу редакцию по разным вопросам.

Газета будет обсуждать все дела школьников и школ. И будет защищать детей.

Газета будет следить за тем, чтобы всё происходило по справедливости.

Редакторов будет трое. Один старый (лысый, в очках), чтобы был порядок. Второй юноша – редактор для мальчиков, и ещё девушка – редактор для девочек. Чтобы никто не стеснялся и каждый говорил громко и откровенно о том, что ему нужно, кто его обижает, какие у него заботы и печали.

Кто захочет – сможет рассказать, а другой сможет прийти и написать на месте, прямо в редакции.

У постоянных сотрудников будут свои столы или хотя бы ящики.

Тому, кто стесняется своего плохого почерка или ошибок, редактор скажет:

– Ничего. В корректорской поправят.

А если кто-нибудь совсем не захочет написать, редактор вызовет стенографиста и скажет:

– Вот, пожалуйста.

Они войдут в отдельную комнату, и стенографист запишет под диктовку.

Заметки можно будет передавать устно, по телефону, присылать по почте, диктовать или писать.

Чтобы было удобно, чтобы никто не стеснялся.

Есть много взрослых, которые пишут только потому, что не стесняются; есть дети, у которых масса интересных идей, замечаний и наблюдений, но они не пишут, потому что не хватает смелости или не хочется.

Наша газета приучит ребят писать.

И придаст им смелости…»

Этот проспект был опубликован в октябре 1926 года и всех развеселил. <…> Никому в голову не приходило, что всеми уважаемый автор, врач к тому же, принимает всерьёз эту затею и попытается хоть что-то воплотить в жизнь. Только дети отнеслись к делу серьёзно – и не ошиблись. <…> «Мечта – это жизненная программа, – сказал как-то Корчак. Её не всегда удаётся осуществить до конца, но пытаться нужно обязательно».

<…>

В первых номерах, стремясь придать газете определённый характер, тон, направление, Корчак часто публиковался сам. Но по мере увеличения потока писем, а их приходило примерно 100–150 в неделю, он всё больше уступал место детям, лишь изредка беря слово. <…>

Меня всегда удивляло, что именно он, литератор, не признаёт в детской газете литературы. Газета не печатала стихов, рассказов, новелл.

– Это они найдут всюду. Вокруг них слишком много вымысла, слишком много взрослых суждений и вкусов. Им же нужно, чёрт возьми, попытаться где-нибудь говорить самим, по-своему, о собственных делах. <…>

В сущности, ошибок было достаточно, чтобы затея с газетой провалилась в первые же недели. Я никак не пойму, почему мы тогда этого не опасались. Все принимали как должное успех «Малого Пшеглёнда»: как же могло быть иначе, если за дело взялся Пандоктор⁵?

Газета начала издаваться в 1926 году. Сначала планировалось повторять структуру основного издания, но потом остались только такие разделы: По стране; Последние известия; Что у нас слышно; Дом; Товарищи; Из городов и местечек; Практикум для смекалистых.

Уже в первый год у издания было 200 постоянных корреспондентов; приходило от 8 до 10 тысяч писем. Януш Корчак был редактором «Малого Пшеглёнда» до 1930 года, потом его сменил Игорь Неверли. В газету писали дети изо всех уголков Польши, из других стран Европы, из Палестины, Сирии, Египта, из Америки и Австралии.

Успеху способствовали и сам замысел, и личность редактора. Дети в «Малом Пшеглёнде» почувствовали себя дома, нашли убежище своим чувствам, мыслям, переживаниям, нашли общий путь и своего Мессию. Доктор, добрый всемогущий Пандоктор, знал их язык и привычки, умел работе придать прелесть игры, а мелочам значимость⁶.

В заключение ещё один штрих к портрету Януша Корчака. Когда Варшава пала, Корчак появился среди воспитанников «Дома сирот» в польском мундире и офицерских высоких сапогах. Игорь Неверли высказал удивление по поводу этой униформы, которую доктор вроде бы не особенно жаловал прежде…

– То было прежде. Теперь другое дело.

– Пан доктор, но это же бессмысленно. Вы провоцируете гитлеровцев, мозоля им глаза мундиром, которого уже никто не носит.

– То-то и оно, что никто не носит, это мундир солдата, которого предали, – отрезал Корчак тоном, не допускающим возражений.

Он снял его только год спустя, вняв настойчивым просьбам друзей. <…> Во всяком случае, стоит вспомнить и то, что он был в годы оккупации последним офицером, носившим мундир Войска Польского⁷.

---

¹ Корчак Я. Когда я снова стану маленьким : Повести / Пер. с польского Кинги Сенкевич. – М.: Детская литература, 1964. – 254 с. Кроме заглавной, в книгу включены также повести «Лето в Михалувке» и «Слава».

² «Когда я снова стану маленьким». Цит. по изданию, указанному в сноске 1.

³ Собственно «Дом сирот» был домом для еврейских детей, польские дети жили в интернате «Наш дом».

⁴ «Лето в Михалувке». Цит. по изданию, указанному в сноске 1

⁵ Неверли И. Живая связь // Иностранная литература.– 1978. – № 3.

⁶ Там же.

⁷ Там же.