Мария Порядина

• 1 апреля – 200 лет со дня рождения Николая Васильевича Гоголя (1809–1852)
• 14 апреля – 180 лет со дня рождения Григория Петровича Данилевского (1829–1890)

ЕСТЬ устойчивое выражение – «родной край». Что-то есть в нём странное, противоречивое: ведь «край» – это место, где всё кончается; а «родной край» – место, где всё начинается. «Родной край» на самом деле вовсе не край, а середина, средоточие; это центр вселенной и точка отсчёта, цель и перспектива… В этой связи довольно глупо обижаться на то, что название Украины происходит от слова «край», и заострять внимание на том, что оно соотносится со словом «окраина». Понятно же, что для того, кто родился на Украине, родной край – это не «край», а бескрайний простор и бесконечно удалённый, свободный горизонт.

Заметьте: мы говорим «на Украине», как говорил её знаменитый сын, памятник которому можно видеть в любом украинском городе, – «серед степу широкого, на Вкраїні милій». Точно так же мы говорим «на родине» или «на чужой стороне» – в обыкновенном предлоге нет и не может быть никакого уничижительного смысла, а те, кто его там ищет, – просто скучные, необразованные люди.

Ведь патриотизм не в том, чтобы, отстаивая честь родного края, перекраивать грамматику, а в том, чтобы не забывать его, оставаться сыном своей земли, куда бы ни забрасывала жизнь.

Украина и сама не отпускает своих детей, крепко держит их. А как иначе, если сын Василья Яновского растёт в отцовской Васильевке, она же Яновщина, сын Данилевского – в Даниловке отцовской…

Гоголь рос в Васильевке, среди тополей и вишен, под липами и акациями старого сада, у двух холмов, за которыми шумела и стрекотала степь – та самая, завораживающе бескрайняя, богатая легендами, поверьями, историческими преданиями, анекдотами, старинными песнями, обычаями, забавными случаями… Всё это питало воображение ребёнка, и всё это потом откликнется – романтичностью и этнографичностью – в его литературных произведениях.

Очевидно, что Николай Гоголь жадно искал соответствующих впечатлений и сведений, дорожил ими. Из гимназии в Нежине он забрасывал домашних письмами совершенно в духе будущих повестей: «Каковы у нас дела хозяйственные? Павел Петрович пишет, что отыскалась на том баштане, что за прудом (который весь высох), дыня с пупком, а не с хвостом. Удивляюсь сему необыкновенному феномену, хотел бы я знать причину» (письмо из Нежина, сентябрь 1826 года). По окончании учебного курса, приехав искать службы в Петербурге, он ещё пуще заскучал по бытовым подробностям: «Я ожидаю от вас описания наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов, с поименованием, как все это называется... равным образом названия платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты», – пишет он матери (апрель 1829 года).

Гоголь никогда не скрывал своего пристрастия к «первозданным элементам» народной жизни, часто писал об этом друзьям. «Ей-богу, мы все страшно отдалились от наших первозданных элементов. Мы никак не привыкнем глядеть на жизнь, как на трын-траву, как всегда глядел козак…» (Максимовичу, март 1835 года).

Его Петербург холоден, жуток, бесчеловечен: тёплой живой душе нет места среди гротесков и фантасмагорий. В пьесах Гоголя нет ни одного «положительного героя» – всё жалкие, мелкие людишки с нищетой душевной и умственной и огромными, «не по чину» амбициями. Прочитав «Мёртвые души», вздыхаешь вслед за большим читателем: «Боже, как грустна наша Россия». Совсем другое дело – «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород»: здесь откровенное любование, ласковая усмешка, искреннее сочувствие «малороссийским типам» и ощущение глубокого родства, срощенности с этим не всегда мирным, но всегда дивным краем. Достаточно лишь сравнить стремительные, мельтешащие и кувырком летящие петербургские картины («Он лжёт во всякое время, этот Невский проспект…») или нарочито замедленные, как будто вязкие описания уездного города N с раздольными, плавными, песенными пассажами из «Вечеров…» и «Миргорода», хоть самыми хрестоматийными: «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!» – «Знаете ли вы украинскую ночь?» – «Чуден Днепр при тихой погоде…»

Украина у Гоголя – это прежде всего простор, разгул, широта, ощущение бескрайности – «вдруг стало видимо далеко во все концы света». Характерно, что «малороссийские» повести писались им вдали от Украины, а самые проникновенные «российские» вещи – вдали от России; писателю необходимо было отдалиться, чтобы охватить предмет повествования целиком, со стороны. «Открытого горизонта нет передо мною», – жаловался он, будучи в Москве; отсутствие пространства (во всех смыслах) мешало ему работать над поэмой. Снова и снова Гоголь возвращался мыслью в бесконечные, залитые солнцем степи, тщетно пытаясь вывести «Мёртвые души» если не в Херсонскую губернию, то, по крайней мере, в невесть как выдуманный «Тремалаханский уезд», где любой, выйдя на балкон усадебного дома, не может выразить своих чувств иначе как возгласом: «Господи, как здесь просторно!»

Григорий Петрович Данилевский, конечно, уступает Гоголю в плане художественной выразительности и особого исторического веса романов, однако не уступает в умении помнить о родных краях. С «краеведением» в высоком смысле Данилевский старался связать всю жизнь: неоднократно ездил на Украину по служебным делам, путешествовал по ней, собирая материал для будущих книг. Не случайно и читательское внимание к нему привлекли не «мексиканская» поэма «Гвая Ллир» и не заметки в «Полицейской газете» (под псевдонимом Пан Баян), а именно «малороссийская» повесть «Как казак побывал в Бахчисарае», напечатанная в «Современнике» (1852), и вслед за ней – несколько рассказов из украинского быта («Слобожане») и «малороссийских сказок». Эти вещи, объединённые в книгу «Степные казаки», завоевали немалую популярность: достаточно сказать, что они выдержали семь изданий в знаменитой суворинской серии «Дешёвая библиотека».

«Малороссийская» нота звучит в книгах Данилевского отчётливо и даже несколько демонстративно. В каждом романе непременно действуют выходцы с Украины – будь то робкий батрак (Левенчук и прочие «черноволосые и русые чубатые головы» из трилогии «Беглые в Новороссии», «Воля» и «Новые места»), честный офицер (Концов в «Княжне Таракановой» родом из-под Батурина), «тайный сын украинского магната» («красавец малоросс» Перовский в «Сожжённой Москве») или несчастливый восстановитель исторической справедливости (Мирович в одноимённом романе).

Устами такого персонажа писатель часто говорит о драгоценности воспоминаний: «Запомни же всё! – продолжал Базиль. – Я сам, некогда уезжая из родного гнезда, старался подолее глядеть вокруг, чтобы запомнить малейшие черты дорогих мест». Герои Данилевского непременно вспоминают родину, что даёт автору возможность украсить повествование картинами украинской природы, зарисовками из помещичьего или хуторского быта. В турецком плену Концов воскрешает в памяти «тихий, далёкий, украинский посёлок, родную Концовку», Перовский возвращается мыслью в детские годы: «Ему с живостью представилось его детство, богатое черниговское поместье Почеп, огромный, выстроенный знаменитым Растрелли дом, возле дома – спадавший к реке обширный сад и сам он, ребёнком бегающий по этому саду в рубашечке. Он вспоминал свою мать …высокую, румяную, с чёрною косой, чернобровую красавицу…»

Разумеется, Данилевский понимал, что разработка украинской темы в российской словесности началась до него – и гораздо более сильными авторами. Гоголя он знал и ценил с детства – и мальчиком был уверен, что приглашение Рудого Панька завернуть в Диканьку и отведать грушевого кваса относится и к нему, шестилетнему Грише. «Это забавное приглашение, как я помню, необыкновенно заняло меня в деревне моей бабки, где её слуга Абрам, учившийся перед тем в Харькове переплётному мастерству и потому знавший грамоте, впервые прочёл мне, шестилетнему мальчику, украинские повести Гоголя; но я не мог принять приглашения Рудого Панька. В 1835 году у меня был один только конь – липовая ветка, верхом на которой я гарцовал по саду, и в то время я отлучался из родного дома не далее старой мельницы, скрип тяжёлых крыльев которой слышался с выгона в моей детской комнате».

Лично познакомиться с великим земляком Данилевскому удалось за несколько месяцев до кончины Гоголя. Поводом для знакомства послужили малороссийские песни, до которых Гоголь был знатный охотник. Разговоры шли о поэзии, Данилевский декламировал наизусть петербургские новинки. «Вы мне читали чужие стихи, – сказал Гоголь, приветливо глянув на меня, и я никогда не забуду этого взгляда его усталых, покрасневших от чтения глаз, – а Ваши украинские сказки в стихах?» Польщённый и смущённый Данилевский пересказал свою «Снегурку». «Слышал эту сказку и я; желаю успеха, пишите! – сказал Гоголь, – в природе и её правде черпайте свои краски и силы».

Теперь уж нет обоих; а «краски и силы» правды и природы мы черпаем из их произведений, лучшие из которых, рождённые в украинских краях, возвращают нам ощущение бескрайней свободы.