Мария Порядина

• 22 мая – 150 лет со дня рождения Артура Игнасиуса Конана Дойла (1859–1930)

• 29 мая – 135 лет со дня рождения Гилберта Кийта Честертона (1874–1936)

МЫ УЖЕ имели удовольствие говорить о родоначальниках жанра детективного романа и рассказа – о тех, кто вывел детектив на уровень большой литературы, а точнее – повернул «серьёзную» прозу в сторону умной занимательности. Но ни Коллинз, ни Эдгар По не довершили дела. Сюжет «Лунного камня» чрезвычайно увлекателен, однако сыщик Кафф – всего лишь один из персонажей; Дюпен у Эдгара По интересен не сам по себе, а своей способностью разгадывать логические загадки. Чтобы детектив стал абсолютно классическим, писатели должны были сделать ещё один шаг – вывести к читателю героя, чей образ стал бы эталонным и чьё имя стало бы почти нарицательным. Этот шаг сделал Артур Конан Дойл, не слишком удачливый медик и начинающий прозаик.

Роман, который принёс ему первую и в некотором роде сокрушительную славу, первоначально назывался «A Tangled Skein» – «Запутанный клубок» (1886), его основными персонажами были некие Шеридан Хоуп и Ормонд Сэкер. От романа отказались три издателя; лишь четвёртый, приняв некоторые переделки и изменив название, опубликовал его и заплатил автору 25 фунтов. Дух захватывает, как подумаешь, что литературная судьба могла бы не довести Дойла до четвёртого издателя! Если бы не он, читающая публика не получила бы эту книгу – «A Study in Scarlet» – и не узнала бы нового героя!

Конан Дойл сам не сразу его узнал. «Этюд в багровых тонах» (1887) содержит две сюжетные линии: одна посвящена знакомству военного врача с сыщиком-любителем, другая – не менее подробная и чрезвычайно «антуражная» – трагической любовной истории, с участием гордой американской красавицы, негодяев-мормонов и отважного ковбоя. Двадцать лет спустя ковбой мстит за свою возлюбленную, и на лондонскую сцену выходит сыщик. Наконец-то! Мистер Шерлок Холмс, нам вас так не хватало!

Конан Дойл тогда ещё не мог предположить, что Холмс интереснее и главнее всех ковбоев и мормонов, вместе взятых. Писатель серьёзно работал над исторической тематикой, увлекался военно-патриотическими мотивами. Роман «Белый отряд» (публиковался в журнале, затем вышел отдельной книгой в 1891 году) был объявлен критиками «лучшим со времён Вальтера Скотта», однако тогда же публике был представлен «Знак четырёх» (1890), и блеск рыцарства прежних времён померк перед славой новых рыцарей без страха и упрёка – проницательного Холмса и верного Уотсона.

Но и тогда писатель – в отличие от массы читателей – не полюбил героя. Чтобы получить новые истории о сыщике, Дойла всякий раз приходилось уговаривать, уламывать и «мотивировать». Однажды автор, желая избавиться от журнального заказа, запросил бешеный (как ему казалось) гонорар – пятьдесят фунтов; но редактор немедленно согласился на сделку. В другой раз Дойл заявил, что и за тысячу фунтов… «А если мы всё же предложим вам тысячу?» – сказал издатель. Подумать только, что такие элегантные, словно на одном дыхании вылившиеся рассказы, как «Пёстрая лента» или «Жёлтое лицо», сочинялись трудно и практически из-под палки!

Чего только не делал Конан Дойл, чтобы избавиться от Холмса! Он пошёл даже на крайнюю меру – столкнул его в водопад («Последнее дело Холмса», 1893). Говорят, что после гибели великого сыщика лондонские служащие оделись в траур, а журнал «Стрэнд», заказывавший и публиковавший «холмсиану», потерял двадцать тысяч подписчиков. В общем, оказалось, что мистер Шерлок Холмс бессмертен, – но как долго автор не желал этого понимать! Странный человек, он чуть было не обошёлся без Холмса в деле о призрачной собаке – в этой изумительно чёткой, безукоризненно выверенной вещи! К счастью, в дело вмешался издатель и наставил автора на путь истинный. А вы могли бы себе представить «Собаку Баскервилей» (1902) без участия решительного Холмса и храброго Уотсона?

Кстати, если смотреть на вещи объективно, то Уотсон, искренне восхищающийся гениальным другом и весьма невысоко ставящий свою скромную персону, едва ли не затмевает Холмса! Якобы простодушный и недалёкий доктор – на самом деле мудрый и талантливый повествователь: кто, как не он, излагает события, ярко освещая важное и не забывая о второстепенном; он даёт нам возможность взглянуть на картину взглядом неискушённого зрителя – и он же фиксирует или концентрирует наш взгляд, позволяя нам самостоятельно строить догадки и «участвовать в расследовании», соревнуясь если не с самим Холмсом, то хотя бы с официальными представителями полиции (Лестрейдом и пр.). Кроме того, Уотсон даёт нам не сухой отчёт, а художественное произведение: он рисует пейзажи, портреты и интерьеры, создаёт настроение, в нужный момент вгоняя нас в трепет или восторг… Наконец, именно его глазами мы видим великого Холмса и в его изложении воспринимаем дедуктивный метод – сам гениальный сыщик вряд ли смог бы объяснить нам, профанам, его сущность.

Холмс, по меткому выражению друга, подобен «арифмометру», его оружие – ум: «Я ставлю себя на место действующего лица, и прежде всего уяснив для себя его умственный уровень, пытаюсь вообразить, как бы я сам поступил при аналогичных обстоятельствах». Его образованность весьма специфична и узка; в иных случаях Уотсона (и нас) потрясает невежество Холмса. Он способен наслаждаться искусством – музыкой, поэзией, живописью, но чувства для него «враждебны чистому мышлению», и всё «романтичное» ему чуждо; он настолько не интересуется женщинами, что удивляется, когда некая актриса демонстрирует ум и творческое остроумие («Скандал в Богемии»). Холмс горяч и азартен, когда дело доходит до «дела», но довольно-таки зануден в период безделья. Его не трогает «красота» в общепринятом человеческом понимании – он знает лишь красоту мысли и логического вывода. Сущность этого персонажа – чистый рассудок, холодный разум. Именно поэтому образу Холмса необходимо дополнение – без Уотсона, верного друга, он был бы плоским и механическим.

И как раз поэтому кто-то из писателей-детективщиков должен был совершить следующий шаг – создать единого героя, превратить дуэт в солиста, свести вместе дар мысли и дар человечности. Это сделал Гилберт Кийт Честертон, эссеист, прозаик и поэт, литературовед, проповедник и теолог. Говорят, что однажды он зашёл к своему литературному агенту и, за неимением других, взял заказ на детективный рассказ. «Это ведь не ваш жанр», – заметил агент. Но Честертон пошёл домой и сочинил историю о священнике-сыщике. Новый персонаж чрезвычайно полюбился публике и стал героем нескольких сборников с ироническими названиями – «Неведение отца Брауна» (1911), «Мудрость отца Брауна» (1914), «Недоверие отца Брауна» (1926) и др.

В отличие от аналитика Холмса, патер Браун доверяет своей интуиции («чует зло, как собака чует крысу»). Его оружие – понимание человеческой природы («Что ж нам, священникам, делать? Приходят, рассказывают…»), его метод – обращение к душе: «Я не изучаю человека снаружи. Я пытаюсь проникнуть внутрь. <…> Я поселяюсь в нём, у меня его руки, его ноги, но я жду до тех пор, покуда я не начну думать его думы, терзаться его страстями, пылать его ненавистью, покуда не взгляну на мир его налитыми кровью глазами... <…> Я жду, пока не стану убийцей». Священник называет это «духовным упражнением».

Особенность и своеобразие героя Честертона в том, что патер Браун кажется абсолютно заурядной личностью. Писатель нередко упоминает его при комическом перечислении предметов»:«Кабинет украшали сабли, аркебузы, всякие восточные диковины, бутылки с итальянским вином, первобытные глиняные горшки, пушистый персидский кот и невзрачный, запылившийся католический священник…» Патер Браун производит впечатление простака и даже дурачка, а лицом похож на клёцку. Он неловок и слегка неуклюж – постоянно роняет зонтик, что-то опрокидывает, забывает по рассеянности, наивно переспрашивает, совершает нелепые поступки. Тем сильнее удивление разоблачённого преступника, которого как бы играючи побеждает «достопочтенная брюква» и «такая тыква». Оказывается, что неловкость – мнимая, что рассеянность превосходно сыграна, наивность лишь служила способом перехитрить преступника. Какой эффект! Но патер Браун не играет на публику: ему незачем «производить впечатление» и «блистать». Его цель – не наказать, а спасти: и в физическом смысле (подтверждая и доказывая чью-либо невиновность), и в моральном (не без успеха призывая преступника, то есть грешника, к раскаянию). «Моё дело молиться за всех…» – говорит священник.

Христианское и человеческое смирение патера Брауна («его душа, как пловец, смиренно углублялась во тьму чудовищных помыслов»), его непредвзятость, «детский» (то есть свежий, не искажённый привычкой и рутиной) взгляд на вещи и сердечная доброта, снисходительность к «малым сим», терпимость и понимание делают то, что не под силу полицейским сыщикам, – отменяют преступление, сводят его к нулю: сапфировый крест отправляется в сокровищницу, бриллианты «случайно» обнаруживаются в саду, сбежавшая жена возвращается к мужу, а жуткая история с «проклятой книгой» оказывается остроумным розыгрышем.

Кстати, в отличие от Дойла, Честертон вовсе не ненавидел своего популярного героя. Похоже, писателю самому было интересно проникать в души грешников и праведников; вполне возможно, что и для него это был род «духовного упражнения».

Как бы то ни было, оба сыщика симпатичны нам ещё и потому, что они служат не столько закону, сколько человеку: не «букве», а «духу». Они стремятся к тому, чтобы посрамить зло, восстановить справедливость и – по возможности – гармонию. Этой благородной цели вместе служат и рассудок, и душа.