Мария Порядина

• 9 июля – 245 лет со дня рождения Анны Радклиф (Энн Уорн-Рэдклифф), 1764–1823
• 12 августа – 235 лет со дня рождения Роберта Саути, 1774–1843

«ЛУНА светила тускло; густые тучи окружали её и по временам заволакивали её диск, и тогда вся окрестность погружалась в потёмки. <…> …Молния озаряла отдельные части замка: то старинную арку, ведущую к восточной террасе, то башню наверху, то укрепления внизу; потом вдруг всё здание, со всеми его башнями, массивными стенами и остроконечными готическими окнами освещалось сразу на один миг и опять пропадало во мраке».

Если спросить любого читателя, с чьей литературой обычно ассоциируются у нас такие картины, ответ будет скор и безошибочен: с английской, конечно. Мирные пейзажи, тихие радости и культ домашнего уюта отлично соседствуют в ней с ночными бурями, призрачными видениями, необъяснимыми происшествиями, классическими «скелетами в шкафу» и прочей замечательной жутью.

Наиболее наглядно это соседство представлено в так называемом «готическом романе», и Анна Радклиф – одна из самых ярких представительниц этого направления в искусстве прозы. Её перу принадлежат шесть романов: «Замки Атлин и Данбейн» (1789), «Сицилийский роман» (1790), «Роман в лесу» (1791), «Удольфские тайны» (1794), «Итальянец» (1797) и «Гастон де Блондевиль» (1826, опубликован посмертно). Всего-навсего шесть книг, – при том, что некоторые авторы поддерживают свою популярность, штампуя чуть ли не по две книги в год! Зато романы Радклиф обеспечили ей особое и прочное место в истории литературы, особенно два, самые названия которых погружают читателя в атмосферу загадки и жути: «The Mysteries of Udolpho» и – оцените полный вариант – «Итальянец, или Исповедальня кающихся, облачённых в чёрное».

Впрочем, почти все подобные романы сделаны по одному рецепту: подозрительные обстоятельства, чудовищные интриги, далёкие путешествия и опасные приключения, немного сентиментальности, немного мелодрамы, прелестная девица (добродетель и здравый смысл), адские козни чудовищного злодея (гордыня и жестокость), а также романтические пейзажи на фоне заката, в комплекте – грозовые тучи, несущиеся по тёмному небу, или бледная луна, едва освещающая мрачные руины древней башни, либо пламя факела, бросающее резкие отсветы на стены ужасного подземелья, либо дрожащий огонёк свечи, едва выхватывающий из темноты – о боже! – гробовой покров! Ведь действие непременно происходит в старинном замке, который полон неразгаданных тайн; впрочем, ближе к концу романа сама Радклиф, как правило, объясняет все тайны «естественными причинами» и посрамляет суеверия. Но до тех пор, пока разгадка не явлена, по страницам романа чередой бегут чудеса и странности, обязательно мелькают призрачные тени, раздаются звуки неземной музыки, добродетельная героиня трепещет… а коварный злодей грозит ей ужасными карами, чередуя ругательства с перечислением материальных благ, из-за которых, собственно, и затевались его адские козни.

«В таком случае пусть всё мое мщение падёт на вашу голову, – воскликнул он со страшным проклятием. – И не думайте, чтобы я стал откладывать возмездие. Вам не достанутся поместья в Лангедоке и Гаскони…»

Сегодня, разумеется, это уже не страшно, а забавно: вся нечеловеческая чудовищность Монтони сводится к тому, что он хочет незаконно завладеть чужой недвижимостью. Да и вообще – тогдашние представления о преступлениях и пороках выглядят для нас трогательно и наивно.

«Готический роман» стал как бы переходным звеном от классицизма к романтизму. В эпоху Просвещения литература поучала и воспитывала, раскладывала по полочкам нравственные заповеди, доказывала необходимость здравомыслия в любой ситуации и в целом апеллировала к разуму; новая же беллетристика выступала против холодной рассудочности, чрезмерной рациональности – и обращалась к душе и чувству, стремилась поразить воображение. Впрочем, культ здравого смысла в это время ещё не развенчивался – во всяком случае, авторы не ставили перед собой такой задачи; а если читатель сам начинал сомневаться, точно ли уж романным персонажам так необходимо при каждом удобном случае залезать в самые неподходящие для здравомыслящего человека места, – то в этом уж автор точно не виноват! Просто писателю хотелось, чтобы действие шло как можно занимательнее – потому что при этом, как мы знаем, усиливается эстетическое и нравственное воздействие прочитанного: «Когда фантазия витает над пейзажами, отчасти ею же самою созданными, какая-то грусть охватывает нашу душу:

Тончайшие в нас будит чувства –
И сладкую слезу восторга исторгает».

Сам по себе «готический роман» был в моде очень недолго – не прошло и десяти лет после, например, «Итальянца», а романистка Джейн Остин уже опасалась, что читатели «Нортенгерского аббатства» не поймут иронии, направленной на «готические» произведения. Однако литераторы-романтики хорошо усвоили «готические» уроки; и первый результат усвоения состоял в том, что соответствующие приёмы и мотивы были перенесены в стихотворную форму поэмы и особенно баллады. Ими, например, прославился Роберт Саути, причём на века: никто уже давно не помнит его унылых од в честь королевских особ, однако нет читателя, который не трепетал бы, провожая мысленным взором епископа, ищущего спасенья – но не того…

Башня из рейнских вод подымалась;
Издали острым утёсом казалась,
Грозно из пены торчащим, она;
Стены кругом ограждала волна.
В лёгкую лодку епископ садится;
К башне причалил, дверь запер и мчится
Вверх по гранитным крутым ступеням;
В страхе один затворился он там.

Кстати, ещё один излюбленный «готический» приём англичан – перенесение места действия произведения в далёкую, желательно южную страну: прежде всего, конечно, в Италию, но вполне подходящими считались и экзотическое Марокко («Королева Урака и пять мучеников»), и туманная Германия. Свои собственные, то есть британские замки, монастыри, башни и руины почему-то казались тогдашним литераторам менее привлекательными, а рейнские волны и альпийские скалы по какой-то причине были предпочтительнее родных пейзажей (тогда как в «неготических» стихотворениях, кстати, тот же Саути охотно и вдохновенно воспевал родной край). А впрочем – будем считать, что авторы «готических» произведений уже тогда осуществляли долговременную стратегию культурного взаимодействия.

Шутки шутками, но русскоязычному читателю исключительно повезло в том отношении, что пересаживанием «готической» поэтической атмосферы на нашу культурную почву занимался высокоодарённый и чрезвычайно чуткий автор – Жуковский, благодаря которому по-русски зазвучали лучшие образцы жанра: баллады о Мэри-служанке и об убийце Джаспере («Две были и ещё одна» у Жуковского), «Лорд Уильям» (у нас «Варвик»), «Доника», потрясающе правдоподобный «Суд Божий над епископом» и другие стихи. Особенно колоритна «Старуха из Беркли» – у Жуковского «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на чёрном коне вдвоём и кто сидел впереди». Она построена на старинном, распространённом сюжетном мотиве «ужасной погибели грешника», но автор баллады не скупится на леденящие кровь подробности: здесь и ворон, зловещим карканьем возвещающий старухе приближение смертного часа, и сын-монах (в оригинале – ещё и дочь-монахиня), и душераздирающая старухина исповедь:

…Здесь вместо дня была мне ночи мгла;
Я кровь младенцев проливала,
Власы невест в огне волшебном жгла
И кости мёртвых похищала.
И казнь лукавый обольститель мой
Уж мне готовит в адской злобе;
И я, смутив чужих гробов покой,
В своём не успокоюсь гробе.

Когда же дело доходит до монашеского молитвенного бдения над покойницей и когда в церковную дверь начинает ломиться сам владыка ада… Случалось, говорят, даже так, что дамы со страху падали в обморок, когда Василий Андреевич декламировал свой перевод «Старушки». Однако, несмотря ни на какие страхи, слушатели и слушательницы всегда находились: ведь так приятно дразнить мысль воображаемыми ужасами, зная, что всё это не взаправду!

Так дети из хороших семей, растущие при нежной заботе родителей и привыкшие доверять старшим, требуют страшных сказок. Им всегда хочется немножко побояться, чтобы острее почувствовать свою защищённость и безопасность.

Отголоски «готической» традиции оживляют английскую литературу по сей день, а уж в детской классике им вообще раздолье. Мы даже не будем рассуждать о прозе Вальтера Скотта, Диккенса, сестёр Бронте, Оскара Уайльда, Герберта Уэллса, Стивенсона, Томаса Гарди и др., вошедшей в круг детского и подросткового чтения; не станем анализировать творчество мастеров детектива (Честертон, Конан Дойл, Агата Кристи) и мэтров фэнтези (Толкиен). «Готические» мотивы можно найти даже в «невинных» историях о Винни-Пухе или о Мэри Поппинс; во многом «готичен» Питер Пэн, а уж мальчик-волшебник, научивший мир летать на метле… впрочем, пора нам прервать разговор, иначе он никогда не закончится! Лучше сесть в уголок, завернуться в тёплый плед, открыть готический роман или сборник баллад… о, какая уютная жуть!