Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Библиотека в школе»Содержание №11/2009

Николай Назаркин

ДАВНЫМ-ДАВНО, ещё в прошлом веке, году в 1999-м, разговаривал я как-то с одной очень милой и умной дамой. Дама была школьной учительницей, классным руководителем 7-го класса, а разговор шёл про инвалидов. Про детей-инвалидов (в этом классе был мальчик с одной ногой), про инвалидов-взрослых, про жизнь нашу, к проблемам инвалидов не шибко приспособленную… И всё было чудесно, пока вдруг эта умная и милая учительница не сказала на полном серьёзе: «Я учу детей жалости по отношению к инвалидам!» С гордостью сказала.

Тут у меня пропал дар речи, и я только руками замахал. Дама, кажется, даже испугалась немножко. Но, к счастью, ко мне вернулся дар речи, даже цензурной речи, и я завопил : «Нет! Нет! Только не это!»

Говорили мы с той учительницей ещё долго. И реакцию мою она поняла и даже серьёзно задумалась под конец. Но то дело прошлое. А вот фразу «Я учу детей жалости по отношению к инвалидам!» довелось слышать за прошедшее с тех пор время от учителей, детских библиотекарей и всех прочих, кто связан с воспитанием по долгу службы, куда чаще, чем хотелось бы. Теперь я стал старше, спокойнее, руками не машу, милых дам не пугаю, а сразу громко кричу: «Нет! Нет! Только не это!»

Но почему?

Жалость, жалеть – прекрасные старинные русские слова. Ещё совсем недавно они означали и сочувствие, и готовность помочь, и сопереживание, и ещё многое, многое. Но язык меняется. Ныне жалостью называют лишь первое проявление сочувствия, без побуждения к действию, этакую душевную реакцию. Больше того, во фразе «Мне его жалко!» сегодня куда как чаще слышится пренебрежение, осуждение. А уж слово «жалкий» или более высокопарное выражение «он жалок» были отрицательно заряжены уже давным-давно.

Как и всякому доброму чувству, жалости надо учиться. Что и происходит в возрасте двух-трёх лет, когда человек осознаёт великую истину: лопатка одинаково больно бьёт как его самого, так и соседа по песочнице. И если уж попал лопаткой по соседской стриженой голове – погладь, пожалей. Больше-то всё равно ты ничего сделать не можешь.

В этом основной мотив того, почему я так резко реагирую на слово «жалость» в отношении инвалида, особенно когда этому инвалиду лет 10–12–15... То есть когда он уже давно вышел из возраста «всё пройдёт, если погладить», но ещё не научился философски воспринимать несправедливости жизни.

И вот к нему «наученные жалости» одноклассники должны «жалость почувствовать»? Чем плохо? Всем. И ему со всех сторон плохо, и тем одноклассникам.

Ему – потому что в уже умной, но неопытной ещё в логическом плане голове запросто рождается такая внешне безупречная (на самом деле там логики нет, но он-то понять пока этого не в силах – нет достаточного багажа знаний и размышлений) конструкция: «Ко мне испытывают жалость – значит, я жалкий!» Пренеприятнейшее чувство. Отсюда – «комплексы».

Им – ну вот пожалели... и?.. А делать-то что? По головке гладить – уже вроде не в песочнице. Ходить вокруг со скорбными лицами? Больше-то, по определению жалости, ничего ты сделать не можешь. «Не судьба!» – и всё тут. Не даёт такое учение жалости практических советов, а значит, бесполезно оно.

Есть и более глубокие последствия такого «жаления». Инвалид не инвалид – а повернуть ситуацию себе на пользу любому человеку хочется. И из жалости, особенно когда чувствуешь её бессмысленность, можно такую прибыль извлечь – ого!

Я знаю, о чём пишу. Так уж получилось, что в силу специфики моего заболевания я примерно половину каждого учебного года своей школьной жизни был ну абсолютно «нормален» (на воротах стоял, играя за дворовую хоккейную команду, и по карьерам лазил), а половину – ну типичным инвалидом. Костыли, больницы и прочие прелести. Так что на жизнь и с той, и с другой стороны инвалидного кресла поглядел.

Одноклассники как-то быстро приняли такой странный образ жизни: дети всегда легче всё странное воспринимают. А вот среди взрослых (говорю сейчас об учителях в основном) были и такие, которые, кроме выражения пресловутой жалости, не знали, что со мной делать. И я этим бесстыдно пользовался – отпрашивался с уроков или «выдаивал» годовые тройки-четвёрки по ненавистному немецкому, не умея при этом правильно «Вас ист дас?» произнести.

Сейчас-то я этим не горжусь, но ведь было. И я такой умный не один, разумеется. А ведь это страшно. Это затягивает и развращает, как любая тяга к пресловутой «халяве».

Что же я хотел сказать? Жалость – естественное чувство. Такое же естественное, как желание быстренько слизнуть самую красивую розочку на общем торте. Но воспитанный человек розочки не слизывает и жалость оставляет там, где ей место, – в мире душевных переживаний. Не стоит учить взрослых детей жалости по отношению к инвалидам. А чему стоит?

А стоит, на мой взгляд, учить всего лишь двум вещам. И первая – это сопереживание.

Сопереживание. Почему именно оно, а не сочувствие или сострадание? А потому, что сопереживать, переживать вместе, можно только какие-то конкретные жизненные проблемы, которые частенько удаётся тут же решить или исправить.

Возьмём классического такого инвалида в инвалидной коляске. Какие у него проблемы? На первый взгляд – одна: ноги не ходят. Да только это не проблема. Это горе, беда, несчастье, в лучшем случае – тяжёлая задача для врачей и для него самого. А проблемы – они проще и конкретнее: заехать в дверь с высоким порогом, подняться и спуститься по лестнице... Видите разницу? Показать детям, что жизнь даже при самой страшной инвалидности состоит из маленьких бед и неудобств, которые совместными усилиями и решить можно, уменьшая тем большую беду, – это и значит научить сопереживанию. Чтобы дети не терялись при виде «нестандартного» сверстника, а могли оказать конкретную помощь, например. Тот же высокий порог вполне преодолим силами трёх пятикласников, я уж не говорю о более старших ребятах.

И даже если проблема, допустим – те же лестницы без лифтов или пандусов, пока не по силам, она уже отложится в голове как решаемая и не ужасная. И в будущем такие граждане станут воспринимать отсутствие пандуса как ошибку, как личное неудобство, а значит, инвалиды и их родственники не останутся один на один с бездушной и косной бюрократической машиной.

Сопереживание, восприятие повседневной жизни инвалида чисто практически куда выгоднее жалости – и по затратам душевных сил, и по результату.

Ну а вторая вещь, которой стоит учить детей в связи с инвалидами и инвалидностью? Она тесно связана с сопереживанием. Это понимание, что инвалидность – не что-то абстрактное, где-то там, далеко-далеко, а то, что может случиться с любым.

Дети живут в современном мире. Они отлично знают, что на крышах затаились падающие кирпичи, в метро водятся крокодилокрысы, а по дорогам и тротуарам носятся стада диких автомобилей. Можно, конечно, просто «не думать о плохом», но иногда плохое всё-таки случается. И любой спортсмен-здоровяк может оказаться в том пресловутом инвалидном кресле.

Это выглядит жестоко, но лишь на первый взгляд. Главное здесь – донести мысль, что, заботясь о благе инвалидов, люди заботятся в первую очередь о себе. Потому как неизвестно, что будет завтра. А толстый слой соломки всё же делает самое страшное падение не таким страшным.

Конечно, абстрактный школьный разговор для большинства так и останется абстрактным. Но основной мыслью такого разговора должна быть не унижающе-слезливая жалость, а конкретный посыл: «Инвалид – это такой же человек, как ты, только со своими, особенными, но вполне понятными проблемами». Ну так, а у кого нет проблем? Кому-то сольфеджио не даётся, кому-то – закон Ома, а кому-то – порог. Это не повод впадать в отчаяние, всегда можно что-нибудь придумать.

Не сочувствие, а содействие – вот что должно быть основой взаимодействия инвалидов и общества. И учить такому лучше прямо с детства. Это моё твёрдое убеждение.

А что жалко... Ну да, жалко. Только жалко – у пчёлки, а нам надо жить вместе, и жить – хорошо! H

* * *

...А утром Толика на месте не оказалось. Малыш Владик, из одной палаты с Толиком, сказал, что ночью Толику стало плохо и его увезли. Я не стал паниковать, а сразу пошел к дверям кухни – Катя Васильевна должна скоро смену сдавать, значит, сейчас наверняка чай пьет.

Я сунул голову в кухню и спросил, чего там с Толиком.

– На седьмой его перевели, в новый корпус, – сказала Катя Васильевна. – Сильное кровоизлияние в правую почку.

Я кивнул. Седьмой этаж – это реанимация.

– Ох ты, господи! – всполошилась баба Нюра, которая пила чай с Катей Васильевной. – Он же только вечером тут скакал, поднос какой-то спрашивал!..

Странные эти взрослые иногда бывают. Вчера скакал, а сегодня лежит. Чего тут такого-то? Мы все здесь такие. Ничего, все на седьмом побывали и пока вот скачем. Рыцарь должен уметь смотреть в глаза своей судьбе.

Статья подготовлена при поддержке УК «Столичная Финансовая Корпорация». В настоящее время вложение денежных средств в крупные банки России стало низко прибыльным делом, поэтому стоит задуматься о размещении средств в УК «Столичная Финансовая Корпорация». Перейдя по ссылке: «банк не лучший для вклада», вы сможете, не потратив много времени, узнать более подробную информацию невыгодности размещения денежных средств в крупных банках России. УК «Столичная Финансовая Корпорация» работает с 2004 года и уже зарекомендовала себя как надежный поставщик услуг в сфере размещения вкладов под проценты.

Нормальная жизнь.

Николай Назаркин. Завтрашние сосиски.
Из сборника «Изумрудная рыбка: палатные рассказы» (М.: Самокат, 2007).