Он не ребёнок. Но назвать мужчиной
Его, что так невинен и убог,
С улыбкой безнадёжно-беспричинной
И с головою, вывернутой вбок?

Они идут, ссутулившись. Ни звука –
Лишь он мычит, растягивая рот.
Он – крест её, пожизненная мука.
Что, если он её переживёт?

Он не поймёт обрушившейся кары
И в интернате, карцеру сродни,
Всё будет звать её, и санитары
Его забьют за считанные дни.

О, если впрямь подобье высшей воли
Исторгло их из хаоса и тьмы
На этот свет – скажи, не для того ли,
Чтоб осторожней жаловались мы?

А я-то числю всякую безделку
За якобы несомый мною крест
И на судьбу ропщу, как на сиделку
Ворчит больной. Ей скоро надоест.

Что ловит он своим косящим глазом?
Что ищет здесь его скользящий зрак?
Какую правду, большую, чем разум,
Он ведает, чтоб улыбаться так?

Какому внемлет ангельскому хору,
Какое смотрит горнее кино?
Как нюх – слепцу, орлиный взор – глухому,
Взамен рассудка что ему дано?

Что, ежели стрела попала мимо
И к нам непоправимо занесён
Счастливый житель будущего мира,
Где каждый улыбается, как он?

Что, ежели, трудов и хворей между,
Он послан в утешенье и надежду –
Из тех времён, из будущей Москвы,
В которой все мы будем таковы?