Татьяна Рудишина
Михаил Айзенберг. Машина времени. Римский дневник // Знамя. – 2009. – № 4. – С. 96–111. – (Путевая проза).
«Правильно, Рим – город всех городов, все остальные гуляют где хотят, богатеют и украшают себя как могут или борются за сохранение своей старины, а он остаётся на своём месте, не богатея и не украшаясь, и в конце концов все возвращаются к нему как домой», – так прокомментировал наш старший товарищ Александр Асаркан сообщение о моей первой поездке в Италию (1997), туристический ликбез: Флоренция, Венеция, Рим. Трудно придумать три города, настолько отличных друг от друга. Флоренцию хочется тут же досконально изучить с путеводителем в руках. В Венеции хочется, ясное дело, умереть, но очень не сразу, желательно лет через пятьдесят.
В Риме хочется жить вечно. Никогда не думал, что клише «вечный город» относится не к его возрасту, а к характеру и состоянию. Так определена его способность к вечной жизни – невероятная витальная активность. Трудно понять, как город может быть одновременно таким красивым и таким живым, совершенно не музейным, не «прекрасно увядающим».
Я думаю, что любой человек мог бы жить в Риме: это город не только итальянский, но всеобщий. «Не город Рим живёт среди веков, / А место человека во вселенной». Нет уже никаких Афин, остался только туристический островок вокруг Акрополя. Нет целых стран (пусть какие-то из них этого ещё не заметили). А Рим жив и непреложен. Потому что он город всех городов. (И жив ещё Иерусалим, только он не город, а место: место всех мест).
После той поездки я начал понимать, какой невероятной жизненной удачей стала бы возможность провести в Риме не пару-тройку хлопотливых туристских суток, а какую-то часть жизни, пусть даже очень маленькую. (Хотя для человеческой жизни соотношение части и целого не подчиняется арифметике).
Мне кажется, что для человека, приехавшего в Италию, нет более «творческого» занятия, чем смотреть на Италию. А пребывание в Риме задаёт твоему зрению такие задачи, которые хотелось бы решать всю оставшуюся жизнь.
Римский ансамбль отличен от прочих: он развивается не только в пространстве, но и во времени. То есть имеет дополнительное измерение.
Орлова Е. Лирический герой: автопортрет на фоне века // Знамя. – 2009. – № 4. – С. 154–162. – (Непрошедшее).
21 апреля этого года Татьяне Бек исполнилось бы шестьдесят лет.
Ещё не зарубцевалась душевная рана у каждого, кому она была дорога как любящий и всегда готовый откликнуться друг, как товарищ по литературной работе. Именно не коллега, а товарищ: она вкладывала всю себя – не только свой мощный интеллект, но и свою большую душу – во всё, чем ни занималась, будь то редакторский труд в «Вопросах литературы», а до этого в «Дружбе народов», или ёе любимый поэтический семинар в Литературном институте, или… вообще во всё и во всех. С её трагическим уходом осиротели многие – в том числе и те, кого она привела в большую литературу, кому её похвала или тонкая критика, километрами читанные и правленные ею рукописи помогли стать профессиональными поэтами, но и прозаиками тоже… Однако гораздо больше осталось тех, которые, даже и не будучи знакомы с ней лично, знали и любили её стихи, с ними жили – и задохнулись в феврале 2005 года от горестного известия, как от нехватки воздуха. Она щедро одарила этот мир. Но скорбь от её ухода не должна позволить нам забыть о том, что с 7 февраля 2005 года для поэта Татьяны Бек началась другая жизнь – в большом историческом времени. Филологам лет через сто предстоит написать о её посмертной судьбе, определить место её наследия в русской лирике второй половины ХХ века. Современнику видно не всё. Хотя некоторые черты её поэзии можно попытаться осмыслить уже сейчас.
Я стосковалась, но ты не придёшь,
Ибо загружен работой на рынке…
Утром стоял чрезвычайный галдёж:
Бедные птицы справляли поминки –
Проводы снега и, шире, зимы…
Плачут народы, зверюги, сугробы
И, как язычники, просят взаймы
Влажной любви у вселенской утробы.
Ты не придёшь ни сегодня, ни впредь.
Разве что ночью и только под мухой.
…Я бы хотела весной умереть!
Но не теперь, а глубокой старухой.
Новиков В. Блок : Фрагменты книги // Новый мир. – 2009. – № 4. – С. 81–115.
Вот она, первая встреча Александра Блока и Андрея Белого.
Лёгкая оторопь у обоих. Образы не совпадают с реальностью. После такого глубокого знакомства через стихи и страстные письма нелегко узнать друг друга в земных обликах.
Блок в письме к матери скажет об этом просто: «Бугаев (совсем не такой, как казался, – поцеловались)…»
Белый же посвятит несовпадению воображённого им Блока с Блоком реальным длиннющее описание с подробными рассуждениями. Почему-то ему казалось, что поэт должен быть «малого роста, с болезненным, белым, тяжёлым лицом», «с перечёсанными назад волосами». И даже «в одежде, не сшитой отлично».
А вместо этого – человек «хорошего тона» в прекрасно сидящем сюртуке, здоровый, высокий, статный, с розоватым цветом лица и с большими голубыми глазами. И ещё – «курчавая шапка густых чуть рыжеющих и кудрявых и мягких волос, умный лоб – перерезанный лёгкою складкой».
Отменный словесный портрет, отражающий, наверное, не только первое визуальное впечатление, но и последующие наблюдения над «натурщиком».
Белый запамятует завтрак у Серёжи Соловьёва и опишет первую встречу как визит Блоков к нему на квартиру: «в морозный, пылающий день раздаётся звонок».
С литературной точки зрения так, конечно, эффектнее: они сами вдвоём пришли к нему: «Александр Александрович с Любовью Дмитриевной составляли прекрасную пару: весёлые, молодые, изящные, распространяющие запах духов».
Как не увлечься обоими и ещё самой их «парностью», связанностью? Пространство «между» молодыми супругами – средоточие загадочной энергии. Как воронка, оно начинает засасывать их нового друга.
Начало странного и парадоксального сюжета.
А. А. Блок – Л. Д. Блок – Б. Н. Бугаев (Андрей Белый).
Любовный треугольник? Не только. Три личности столкнутся в конфликте, смысл которого не исчерпывается любовными интересами. Много будет сказано и написано и героями этого сюжета, и его свидетелями, и позднейшими исследователями.
Жуков В. Школа и насилие: семь мифов о гуманизации школьного образования // Дружба народов. – 2009. – № 1. – С. 181–191.
Миф первый. Современная школа деполитизирована и деидеологизирована.
Чем тоталитарнее политическая система в стране, тем вовлечённее в этот процесс оказывается школа, тем напористее и топорнее приходится ей реализовывать свою идеологическую функцию.
Миф второй. Школа – феномен культуры, общественный институт, передающий от поколения к поколению высшие достижения человеческой цивилизации.
Нынешняя школа ориентирует своего выпускника на создание семьи, на карьеру, на законопослушание – словом, на всё, что соответствует интересам современного государства. Целеполагание школы приблизилось к «земле», к реальной жизни – но этим оно и несоизмеримо опаснее.
Миф третий. «Низвели школу до положения сферы услуг!»
Стонет по этому поводу только слабый учитель – тот, что не решается входить в класс без этого пафосного статуса. Ибо педагог, что называется, от Бога, будет уважаем – в том числе и самим собой – при любом общественно-политическом строе.
Миф четвёртый. Социальные заказчики школы – родители, образовательные учреждения следующего уровня, местные предприятия и хозяйства.
Но если не они – то кто? Да всё то же государство, то есть чиновник. Который, естественно, стремится облегчить собственную жизнь и жизнь Системы. И это по его калькам, по его представлениям формируется образ современной школы…
Миф пятый. Школа борется с формализмом.
Формализм есть сама суть школьного уклада, его квинтэссенция.
Миф шестой. Учитель – это звучит гордо.
В школе талантливых людей не меньше, а может, и больше на квадратный километр, чем в других сферах. Просто, являясь частью Системы, школа допускает только весьма определённую личностную амплитуду.
В последнее время много говорят и пишут о «детях индиго» – возможно, первом поколении детей, очищенном от «ракушек» тоталитарного воспитания. Но лично у меня гораздо больший интерес и сочувствие вызывает другая фигура. Непротестная личность ребёнка известного возраста – не прогуливающего уроки и не конфликтующего с учителями.