Александр Киселёв

От составителя. Фантастическая повесть. Двое школьников случайно узнают о существовании некоего удивительного белого камня внеземного происхождения и отправляются на его поиски. Однако они оказываются не единственными охотниками за камнем: получить огромную энергию и чудесную силу артефакта хотят и некие злодеи, привлекающие на свою сторону крыс, козлов, жаб. Под действием магии белого камня и его антипода – камня чёрного – животные могут превращаться в людей, а люди, наоборот, в животных.

Но всего этого ещё не знают герои, когда впервые обнаруживают упоминание о камне в старом письме.

КОНЕЦ ЛЕТА

Наша школа и правда похожа на корабль. Это директор так говорил: «Наша древняя и вечно юная школа, как корабль, распустив белоснежные паруса знаний, рассекает волны времени…», – ну и ещё всякое такое, тоже очень красиво. В прошлом году школе исполнилось двести лет, и он речь произносил. С кораблём он правильно сравнил.

Здание стоит сразу на двух улицах, они сходятся углом на площадь. И получается как будто нос корабля. А на корме, над библиотекой, башенка, как капитанская рубка, там кабинет географии. На потолке компас нарисован. Я всегда сижу у окна, на юг, город идёт вниз к реке, и мне всё видно: и парк с собором, и реку, и другой берег, и поля на том берегу, и полоску леса, и как солнце зимой встает.

А когда входишь в школу, идёшь не вверх, а вниз, будто на нижнюю палубу, а ещё есть трюм – подвал, там тир, спортзал для малышей и много ещё чего. Есть парадные помещения, как каюты люкс, с чугунной ажурной лестницей, с кафельными полами (на некоторых плитках надпись «Заводъ бр. Хлюстиныхъ, 1860»), с хрустальной люстрой, которая поднимается и опускается вручную на цепях. Есть матросский кубрик, с винтовыми деревянными лестницами, с классами на десять человек, тайными переходами.

Когда учишься, ничего этого не замечаешь. Зато в конце августа, когда надо помочь приготовить школу к открытию после ремонта и она стоит почти пустая и можно бродить где угодно, я так и представляю себя капитаном, который готовится выйти в плавание на старом, но верном и надёжном паруснике. Ещё не вернулась из отпуска команда, гулко отдаются шаги в пустом трюме, безмятежно светит солнце, а старый морской волк, посасывая вишнёвый чубук, предаётся воспоминаниям о дальних походах и невероятных приключениях… Между прочим, когда наша школа была ещё гимназией, её директором был настоящий адмирал, легендарный путешественник Павел Осипович Кашкин. Выйдя в отставку, он поселился в родном городе, и губернатор попросил его стать директором.

Короче, вся эта история как раз и началась в конце августа, когда мне позвонила наша классная и сказала, что раз я не отрабатывал практику, как все, в июне, то мне и Ленке надо явиться в школу к 10 часам утра и помогать разбирать библиотеку.

В библиотеку нас отвёл Прокопыч, наш завхоз. Наверно, он всегда был завхозом, всегда ходил в синем сатиновом халате и курил свою трубочку, набитую махоркой. Говорят, он сам её у себя на даче выращивает. Мне нравится этот запах, я, как его почую, так и знаю: Прокопыч где-то здесь. И точно, вот идёт стекло вставлять. В школе каждый день надо где-то стекло вставлять. Он у нас вроде боцмана.

Привёл он нас в библиотеку к Ирине Андреевне. Она говорит:

– Будем книги переносить в новое помещение.

– А здесь что будет? – спрашивает Ленка.

– Здесь будет музей истории школы. А там, за стеллажами, ещё один музей, Кашкина, – отвечает Ирина Андреевна.

Я и не знал, что здесь ещё одна комната есть.

Пока мы книги связывали и носили, Ирина Андреевна рассказала, что давным-давно в помещении библиотеки была квартира директора гимназии. Раньше так строили. Выходит, директор всё время на работе был – и днём, и ночью. И теперь одна комната, где кабинет Кашкина был, станет его музеем.

– Сейчас мы собираем всё, что нам известно о Павле Осиповиче, что о нём сохранилось у родственников и в архивах, кое-что у нас в школе осталось, – рассказывала Ирина Андреевна. – Поработаем ещё часок, я вам кое-что покажу…

И правда, через час мы пробились сквозь книжные залежи к той самой двери. Ирина Андреевна достала какой-то громадный ключ и открыла стонущий висячий замок, килограмма в два, наверно.

Мы заглянули в абсолютно тёмную комнату. Когда-то, объяснила Ирина Андреевна, здесь были два окна, но их ещё лет сто назад заделали для каких-то целей, а потом, когда расположили здесь библиотеку, комнату закрыли на ключ, да так с тех пор она закрытая и стояла. В ней даже электричества нет. И слава богу, говорила Ирина Андреевна, а то бы ничего не осталось. Вчера приходил сотрудник из областного музея, он фонариком посветил, посмотрел и сказал, что начало экспозиции уже положено. Во всяком случае, есть подлинная мебель.

– А нам посмотреть можно?

– Можно, – говорит Ирина Андреевна, – только завтра. С утра электрики временный свет проведут, и мы после работы посмотрим.

Потом мы с Ленкой пошли домой, и она рассказывала, что всё лето была на сборах. Она прыгает в высоту и скоро кандидата в мастера выполнит. Её ещё в первом классе тренер нашёл. Она на физкультуре первая стояла. И сейчас на полголовы выше меня. Но она мне всё равно нравится. Другие девчонки только и делают, что по углам шушукаются, а ещё научились говорить какими-то противными визгливыми голосами:

– Рыбако-о-ов! Ты дура-а-к, что ля-а?

Ленка нормальная. И с ней говорить о чём хочешь можно. А девчонки наши её не любят, потому что она ни с кем по углам не ходит, анкеты идиотские не пишет и сериалы не обсуждает. Только ей на них наплевать. Ей некогда. Мы шли и договорились, что, когда в школе отработаем, мы с её папой куда-нибудь поедем на выходных, если он свободен будет.

Честно говоря, я и забыл об этой комнате – кабинете Кашкина. Вспомнил, когда Ирина Андреевна велела нам взять провода с лампочками и открыла замок. Ну и пылища же там была! Кабинет был обыкновенный, как в фильмах про старую жизнь. У одной стены стоял большой письменный стол с зелёным сукном на крышке, у стола – жёсткое кресло с прямой высоченной спинкой. Я попробовал сесть – неудобно. Около стола – какой-то небольшой шкафчик с мелкими выдвижными ящичками. «Бюро» называется. У другой стены – такой же, как кресло, жёсткий неудобный диван. И шкаф для одежды. И всё.

Ничего особенного и ничего морского. Ведь Кашкин был адмирал, путешественник. А здесь ни глобуса, ни африканских масок, ни старинного оружия.

Ленка предположила, что, наверно, всё давно растащили. А Ирина Андреевна сказала, что такой человек, как Кашкин, не нуждался во внешних эффектах. Не знаю. Разве глобус для моряка – эффект? Тем более что он географию преподавал. Даже карты никакой на стене нет.

Ящики и в столе, и в шкафчике, конечно, оказались пустыми. Зато в шкафу висел мундир. Только не морской, а учительский. Раньше учителя гимназии тоже в форме ходили. Пиджак смешной такой, длинный, сюртук, если по-старому. Я в карманы залез – ничего. Смотрите, говорит Ирина Андреевна, какая хорошая ткань, даже моль не поела. Только его почистить надо. И это будет первая личная вещь Кашкина в музее. И она попросила, чтобы Ленкина мама этот сюртук в порядок привела. А у неё мама в больнице давно лежит. Ленка сказала, что сама почистит, но Ирина Андреевна мне сюртук отдала.

Пока мы с Ленкой до дома дошли (мы в соседних подъездах живём), пока ещё стояли разговаривали, пока меня за хлебом послали, пока пообедал, пока игру скачивал, тут и вечер наступил. Я только тогда про сюртук вспомнил. Достал его из пакета, чтобы маме отдать. Взял – и чувствую: что-то есть внутри. Пощупал – какая-то бумага за подкладкой.

Оказалось, что внутренний карман распоролся. Я бумагу вытащил, это были листы, по размеру как для принтера, только сложены вчетверо. Бумага была старая-престарая, сухая и ломкая, как крылья прошлогодней бабочки. С обеих сторон бумага была исписана старинным почерком, с твёрдыми знаками на концах слов и посередине ещё вроде твёрдого знака, где мы сейчас букву «е» пишем. Но разобрать можно. Я и не заметил, как прочитал всё письмо, разбирая его по буквам, даже не знаю, сколько времени прошло. Хотел Ленке позвонить, да вовремя опомнился: было два часа ночи. Спать не хотелось, и я решил переписать письмо для себя. Вот что там было:

«Любезный друг Павел Осипович!

Пользуясь тем, что Катя, моя свояченица, завтра едет в город и сможет передать тебе письмо, спешу написать несколько строк. Слово “спешу” – самое подходящее, и ты, думаю, и сам бы поторопился на моём месте.

Ты, конечно, помнишь, как мы, отплывая с того злополучного острова, согласились взять с собой белый булыжник, хранить его и беречь от Людей Чёрного Камня, или как там их называют, и не разглашать ни местонахождение острова, ни камня. Я ещё собирался выбросить его за борт, а ты сказал, что, в конце концов, им можно и орехи колоть. Потом, когда нас подобрали британцы, мы о нём забыли, и только здесь, в деревне, распаковывая мешки, я извлёк этот камень на свет Божий. Положил его на свой стол вместо пресс-папье, хотя чаще, признаюсь, не прижимал им бумаги, а, как ты и предсказал, колол орехи. Но неделю назад стали происходить странные вещи, которые я, человек науки, далёкий от мистики, не могу объяснить разумным образом.

Всё началось с того, что утром я, разбирая на столе бумаги, приподнял камень. Представь себе, он был горячий! Причём в такой степени, что бумага, на которой он лежал, начала обугливаться, а я получил самый настоящий ожог. Пришлось прикладывать к ладони тёртый картофель и делать перевязки. Ничего, что могло бы нагреть камень до такой температуры, как ты понимаешь, рядом быть не могло. Конечно, стоило бы сразу произвести химический анализ, но моя домашняя лаборатория не располагает такими возможностями. Я вынес камень в сад, опасаясь пожара. Днём я ездил на работы, проверял всходы на экспериментальных делянках, посетил земскую больницу, выяснил нужду в гомеопатических лекарствах и т.д. – словом, обычный день учёного-естествоиспытателя. Вернулся я вечером. Когда наконец вышел в сад, окончательно стемнело. И в этой тьме (луны не было) я увидел самое настоящее северное сияние в миниатюре! Светился, как ты догадываешься, камень. У меня нет слов, чтобы передать цвета его сияния, это надо видеть. Но странное дело: чем ближе я подходил к нему, тем слабее становилось свечение, а на расстоянии вытянутой руки оно погасло. Возможно, это какие-то особые свойства минерала, я даже готов предположить, что они уже описаны в науке. Но как объяснить следующий факт?

Наутро я поспешил в сад. И здесь самое время сказать фразу из плохого романа: “Каково же было моё удивление…” Но я не романист и не буду избегать штампов: каково же было моё удивление, когда я увидел камень висящим в воздухе! Он висел на уровне моей головы, неторопливо вращаясь по горизонтальной оси!

И здесь я останавливаюсь. Во-первых, потому, что свояченица уже собралась, лошади поданы и меня торопят. Во-вторых, и это главное, то, что произошло потом, я описывать не берусь. Если бы я это сделал, ты, дорогой Павел, решил бы, что я сошёл с ума. Я на твоём месте подумал бы именно так, если бы мне кто-то другой рассказал о том, что я видел собственными глазами.

Пока я задаю себе только один вопрос: неужели этот булыжник действительно обладает теми сверхъестественными свойствами, о которых говорили нам Збанги? И неужели наступает то самое время?

Дорогой друг! Нам необходимо встретиться и решить, как вести себя в обстоятельствах, которые, возможно, могут сложиться в ближайшее время. Я буду просить Катю, чтобы ты прочитал письмо в её присутствии и дал ответ (желательно письменный, чтобы не будоражить родственников).

Надеюсь на скорейшую встречу.

Остаюсь преданный тебе –

Игнатий Фомин.

Д. Кресты Семёновского у.

Мая 15 1889 г.»