Тимофей Юргелов

От составителя. Действие повести Тимофея Юргелова охватывает год. Всего год – или целый год, за который герой, пятиклассник Костя, успевает переехать в новый город, найти друзей и врагов, познать горечь поражения, радость победы, первую любовь и настоящую ненависть. Костя взрослеет, а это никогда не бывает легко и просто.

НА НОВОМ МЕСТЕ

Костя закопал ноги в песок, пошевелил пальцами, представляя нечто неопределённое: не то выползающее чудовище, не то проснувшийся вулкан. Как странно… Ему казалось, что он провёл уже целую вечность в этом городке у подножия лысых гор, хотя приехал сюда всего два дня назад.

Ещё вчера он боялся выйти из подъезда: то спускался, то снова поднимался по лестнице. В конце концов любопытство взяло верх. Он лишь хотел выяснить, куда исчезли пятеро бродивших по двору пацанов, пока он отходил от окна, и потом снова вернуться на свой наблюдательный пункт между первым и вторым этажом. Костя приблизился к полыхавшему, как топка, распахнутому проёму входной двери. Вдруг прямо перед ним вырос толстый дядька в майке и шлёпанцах, с запотевшей банкой жёлтого пенящегося напитка под мышкой. Заметив Костю, он прикрыл драгоценную ношу рукой и уступил дорогу. Деваться было некуда, Костя шагнул за порог – и чуть не повернул назад: все пятеро сидели на скамейке тут же в подъездной нише (поэтому он не мог их видеть в окно) и во все глаза смотрели на незнакомца. Тень от карниза покрывала их только до пояса, колени и разрисованные шариковой ручкой кеды жарились на солнце. Это всё, что успел разглядеть Костя. Он спешно прошёл мимо, обогнул клумбу, замедлил шаг – и услышал позади себя топот бегущих ног.

– Серый. – Костя быстро оглянулся: чернявый пацан протягивал ему руку.

– Чего? – постарался он как можно крепче сжать более светлую, чем её обладатель, ладонь.

– Серый – Серёга, а тебя как звать? – спросил тот.

– А… – дошло до Кости, что от него требуется: – Костя – Костян.

Их окружили мальчики.

– Мы видели, как вы вчера с чемоданами шли, – сказал Серый. – Ты в какой, в десятой квартире будешь жить?

– Там раньше дура одна жила – хорошо, что теперь вы переехали, – сказал белобрысый пацан, назвавшийся Санькой.

– А ты в какой класс пойдёшь? – А кликан у тебя есть? У него Жёлтый, потому что он в детстве желтухой болел, а так тоже – Серый, Серёга. Мы с ним тёзки. (Костя первое время путался, когда конопатого называли то Серым, то Жёлтым, не понимая, о ком речь: то ли о Сером-Сером, то ли о Сером-Жёлтом.) – А у нас пожар был, видишь: над окном стена чёрная. – А вы насовсем приехали?..

Костя попробовал отвечать, но понял, что это необязательно. Только он открывал рот, как его тут же перебивали – в груди таял импульс невысказанных слов и лёгкая досада. Однако сильнее было удивление, как быстро всё перевернулось: страх превратился в счастье обретения друзей, стук в висках – в яркий, размягчающий туман. Чужие странноватые лица казались ему давно знакомыми, даже симпатичными. Не прошло и двух дней, как он перестал замечать оттопыренные уши Серого, противные веснушки Жёлтого, потливость и щёки толстяка Борьки.

Разложив на покрывале бутерброды, Анджела посмотрела поверх мальчиков, как если бы там было пустое место.

– Ира, иди ешь! – позвала она подругу, отправившуюся полоскать платье. В её голосе слышны повелительные нотки – сразу видно, кто тут верховодит. Анджела как только не помыкает Иркой, а та этого даже не замечает. У Иры кривые зубы торчат изо рта, как у обезьянки. Анджела – избалованная ладная девочка, у неё правильное, мягко очерченное лицо. Единственное, что портит её, как кажется Косте, это родинка над верхней губой.

И когда мальчики собираются домой, они всё ещё сидят, согнув колесом спины, глядят вдаль и жуют. У обеих свисают вдоль щёк мокрые волосы: у Иры – сосульками, у Анджелы множеством тонких змеек поверх пышной гривы. Сначала исчезают раскисшие бутерброды, затем девочки разрезают помидоры, солят и заедают остатками хлеба с вареньем. Анджела пытается просунуть в баночку ложку, но ложка туда не влезает. Ей приходится запрокидывать голову и лить варенье на язык, при этом сами собой сгибаются и разгибаются от усердия пальцы на скрещённых ногах.

– Вот дуры! – усмехается напоследок Санька.

Костя, не снимая с шеи ключа, открыл дверь и попал в красноватый мрак с вылетающими откуда-то зелёными пузырями, которые лопались с тонким писком – вернее, с иллюзией писка, – потом загорелись жёлтые предвечерние полосы на полу, и, как только глаза привыкли, неожиданно все предметы приобрели неправдоподобную отчётливость. Было очень тихо: слышно, как тикают часы. Заскрипела кровать, кто-то шарил под ней в поисках тапок. Он сбросил, закрутив в воздухе, одну за другой босоножки и запылёнными, с белым пояском вокруг ахиллова сухожилия, ногами прошёл по прохладному полу в комнату.

– А вот и я! Что поесть? – повис на косяке Костя. Панцирная сетка издала нестройный аккорд, мать поднялась навстречу, но почему-то с тапкой в руке.

– Ты где шляешься, паршивец! – шлепок получился унизительно звонким. Испуг и жгучая боль мгновенно выросли в лютую ненависть. – Пять часов уже! Я тебе что говорила? Во сколько быть дома? – и снова занесла своё оружие, но Костя увернулся и, потирая ушибленное плечо, заперся в ванной:

– Айй! Больно же!

– Вот посиди там! – щёлкнул снаружи шпингалет. Он слышал, как хлопнулась на пол подошва и прошлёпала одиноко на кухню. На обратном пути мама сказала:

– Сегодня ты наказан, будешь сидеть дома.

«Дура! Какая дура!» – шептал Костя, глотая слёзы и холодную воду из крана. Тут взгляд его упал на пунцовый офорт, оставленный на коже резиновой подмёткой.

– Всё равно уйду! – как-то дико, гадким голосом завопил он – и испугался собственного крика. За дверью не ответили.

Костя присел на край ванны, заткнул пальцем бегущую из крана воду – гусак приподнялся. Он отпустил – ударила сильная струя и тут же иссякла. Он повторил эксперимент несколько раз, это подействовало успокоительно.

Квартира ещё не успела раствориться в привычке, всё напоминало, что он здесь чужой. Тут вот гусак высокий и длинный, а в туалете унитаз тоже высокий и какой-то широченный – каждый раз боишься в него провалиться. Двери не скрипят и все закрываются, шпингалеты новой, невиданной им конструкции. И всюду следы прежних жильцов: над раковиной незакрашенный квадрат и шурупы, на которых висело, по-видимому, зеркало; в комнатах на полу кружки от ножек, оставленные чужой мебелью, а главное – запах: к нему то и дело принюхиваешься.

О приходе бабушки возвестил резкий звонок – не звонок, а «трещок», как назвал его Костя, потому что он больше трещал, чем звонил. Бабушка с порога стала ругать «пекло», «очереди» и «сердце». «Зачем же ты столько таскаешь?» – сказала мама. Потом бабушка что-то спросила – мама ответила. Костя услышал своё имя, затаил дыхание. «Правильно, пускай посидит», – сказала бабушка. От разочарования он снова попробовал подёргать за дверную ручку, но услышал: «Не ломай дверь, а то и завтра гулять не пойдёшь».

Как странно, думал Костя, час назад он и представить не мог, что ждёт его дома, – и вот уже знает… А неделю назад, когда они с бабушкой садились в вагон, он также не мог себе представить ни новый дом, ни друзей, ни город, в котором предстоит ему жить. И вот теперь это всё известно, явственно, близко, а то наоборот – далеко, нереально, будто было во сне или в какой-то другой жизни…

Костя сидел на краю ванны и как-то незаметно для себя забыл, что наказан, что сидит на краю ванны, играет струёй воды, бегущей из крана, и что едва ли пойдёт сегодня гулять на улицу.