Мария Порядина

10 декабря – 185 лет со дня рождения Джорджа Макдональда (1824–1905)
26 декабря – 105 лет со дня рождения Алехо Карпентьера-и-Бальмонта (1904–1980)

МИР, который мы воспринимаем с помощью органов чувств, принято считать реальным. Но где кончается реальность? Есть ли у неё границы? Далеко они или близко? Можно ли их перейти и как? И что из этого получится? Окажется ли там, за границами, новая реальность?

Фольклор такими вопросами не задаётся – «по умолчанию» понятно, что иной мир столь же реален, как и наш, и посланцы иного мира нередко появляются среди нас. А вот литература всегда волнуется: как быть с иным миром, как его понимать? не слишком ли он опасен? да не чересчур ли чудесен? И есть ли от него польза?

Как ни странно, насчёт пользы – это не шутка. Первые авторы европейской литературной сказки – открыватели фантастических миров – очень заботились о том, чтоб фантазия не развлекала попусту, а учила чему-нибудь.

Возьмём, к примеру, Джорджа Макдональда, чей роман «Phantastes» (1858; не вполне удачный перевод названия – «Фантазии») считается теперь чуть ли не первой в мире книгой в манере «фэнтези». Вообще-то он получил теологическое образование и подался было в священники. Однако мыслил и проповедовал он столь своеобразно, что вызвал недовольство и церковного начальства, и даже паствы, так что из духовного сана пришлось ему разжаловаться. Но желание учить людей нравственным истинам – одно из тех желаний, которые почти невозможно преодолеть. Не сумел и Макдональд. Лишённый возможности проповедовать, он принялся писать – и завоевал, надо сказать, неплохую аудиторию. Начать с того, что Макдональда весьма ценили такие выдающиеся люди, как Льюис Кэрролл и Толкиен, не говоря уже о более поздних поклонниках, к примеру Марк Твен.

Честно говоря, сейчас нам не очень понятно, чем именно упомянутые мастера восхищались. Моральным «посылом», содержащимся в произведениях Макдональда? Да и без него в литературе немало нравственных истин. Волшебным миром? Да ведь не Макдональд его придумал! Невооружённым глазом видно, что писатель весьма охотно использует мотивы и образы из народных, по преимуществу шотландских, сказок, легенд и преданий. Интересна разве что способность Макдональда точно (если понятие «точность» здесь уместно) и во всех подробностях описывать иномирные пространства и пейзажи. В этом отношении эффектны и ранние вещи (те же «Phantastes»), и сравнительно поздний роман «Лилит» (1895). Кстати, заслуживает внимания ещё одно умение Макдональда: особенно правдоподобно он изображает кошмары и монстров – хоть и аллегорических, а всё равно страшных! Но столь же правдоподобно Макдональд описывает неизъяснимо прекрасную музыку высших миров.

…Её песня поднялась вверх. Мне показалось, что её поёт Ангел и льётся она с такой высоты, на которую никогда не поднимался человек даже в мечтах, много, много выше, чем летают жаворонки. Я слышал каждое слово из тех, что она пела, но запомнил только эти:

Столько ошибок и баркарол,
Столько дорог, постоялых дворов,
Столько скитаний, чтоб весь мир обрёл
Один-единственный кров.

И я подумал, что слышал эту песню раньше.

Герои Макдональда – человеческие души, странствующие в поисках идеала, а музыка, которую они слышат, – сам идеал и путь к нему.

Впрочем, этот автор знал и другие пути к идеалу. Собственно, у Макдональда было пять дочерей и шестеро сыновей, и он, как всякий порядочный отец, придумывал для них всякие истории с волшебством и приключениями. Но когда они превращались в новеллы и повести для публикации в журнале «Благие словеса для юных», – соображения моральной пользы брали верх не только над магией, но и над логикой.

Обычно Макдональд использует вполне «типовые» завязки сказочных сюжетов: герои либо подвергаются колдовству, либо знакомятся с представителями иного мира, либо отправляются на поиски волшебного предмета… Но по мере развития действия у читателя остаётся впечатление, что персонажи сказок Макдональда не столько решают нравственные задачи, сколько становятся материалом для их решения. Особенно достаётся детям, которые – не по собственной, между прочим, вине – растут недостаточно хорошими. Потусторонние волшебные воспитательницы (Мудрая Женщина в «Невесомой принцессе», Прабабушка в повестях о принцессе и Курди) похищают детей у родителей, уводят их из дома в лабиринты мрачных приключений, «воспитывают» голодом, пленом, страхом. Если же вполне положительному персонажу суждено кого-нибудь спасти или хоть перевоспитать (мальчик Алмаз в повести «За Северным Ветром», принц в «Невесомой принцессе»), то герою достаются всяческие мучения, а то и летальный, простите, исход. Зато сколько высоких истин высказывает автор по пути от завязки до финала! Увы, порой эти истины так высоки, что до них невозможно дотянуться нашим слабым разумением.

Тем не менее такие вещи, как «Невесомая принцесса» (1875), «Золотой ключ» (1867), «За Северным Ветром» (1871), «Принцесса и гоблины» (1872) с продолжением «Принцесса и Курди» (1883) издаются и по сей день. Видимо, волшебный мир, изображаемый автором, настолько притягателен, что влечёт читателя вопреки всему! Как говорил сам Макдональд: «Если в моём читателе есть музыка – я буду счастлив пробудить её».

А в наши дни, между прочим, уже почти ни для кого не секрет: иной мир ближе, чем думают, и его музыка отчётливо звучит для тех, кто умеет слушать. Один из тех, кто всегда готов был это доказать, – Алехо Карпентьер.

Он был несостоявшимся архитектором, состоявшимся музыковедом, политзаключённым, сюрреалистом, антифашистом, этнографом, посольским чиновником (по культуре) и прозаиком, одним из первых, кто открыл миру нравственную силу и эстетическую мощь латиноамериканских фольклорно-мифологических традиций, построив на этой базе ажурные конструкции литературы «магического реализма».

Первый роман Карпентьера был создан в тюрьме (любят же политзаключённые сочинять романы!) и назывался «Экуэ Ямба-О» (1933); в нём, как пишут энциклопедии, «писатель в натуралистической манере изобразил религиозные обряды негров». Между прочим, в смешении «европейского» и «экзотического», бытового и религиозно-фантастического было определённое новаторство: хоть слово «негр» не считалось ругательным, но особой эстетической любви к темнокожим никто не питал. Характерно, что Карпентьеру не удалось поставить танцевальный спектакль по мотивам романа: появление негров на балетной сцене тогда ещё было немыслимо.

Белые и цветные вперемешку в этом шумном торжестве? – подумал путешественник. – Какая уж тут возможна гармония? Ведь это нелепость – слыхано ли, чтобы старые благородные мелодии романсов, искусные вариации истинных мастеров сливались с варварским грохотом, какой поднимают негры своими мараками и барабанами… Адская какофония, ничего больше не могло получиться…

Здесь процитирована одна из лучших вещей Карпентьера – игровая, ироничная, смешивающая имена и времена новелла «Концерт барокко» (1974). В ней путешественник из Мексики, приехав в Венецию, знакомится с Вивальди, Скарлатти и Генделем, которые в одну из ночей карнавала устраивают совместный концерт – настоящую оргию музыки! – в приюте Скорбящей Богоматери, а потом завтракают на тихом кладбище, обсуждая мелодические ходы Стравинского и похороны Вагнера, причём слуга-негр, присутствующий здесь же, острит насчёт «jam session» и играет на (краденой, кажется) трубе нечто весьма джазовое.

Так или иначе, в большей или меньшей степени – вся проза Карпентьера ориентирована в сторону музыки. В ней всё: страсть и ненависть, благодать и гнев, хвала и жалоба. Эти дикие, пугающие звуки – мелодии экзотических песен, слова религиозных гимнов, ритмы ритуальных плясок.

Женщины хороводом проплывали перед Макандалем, удаляясь и возвращаясь, и тела их изгибались в пляске. Но воздух полнило такое множество немых вопросов, что внезапно, без всякого сговора, голоса слились в гимн «янвалу», жалобным воплем вознёсшийся к небу под торжественную дробь барабанов… Гимн напоминал о бессчётных муках… <…> До каких пор мне скрести котлы? До каких пор мне жевать бамбук? Вопросы рвались словно из самого нутра, перебивали друг друга, и в хоре голосов слышался надрывный стон, испокон веков звучавший в напевах племён, угнанных на чужбину…

Европеец по происхождению и латиноамериканец по рождению (его родители – француз и русская уроженка Баку – познакомились в Швейцарии и, поженившись, уехали на экзотическую Кубу), Алехо Карпентьер принадлежал обоим берегам океана и умел видеть чудесное в реальном, опираясь на противоречия и гармонии европейской и американской ментальности, культуры, традиций. Таковы и его романы, в особенности «Век Просвещения» (1962), «Весна священная» (1978), «Арфа и тень» (1979). Да и сравнительно ранний роман «Царство земное» (1949) повествует о восстании негров-рабов на Гаити вполне реалистично, с абсолютной точностью хронологии и топонимики, но при этом …стихия чудесного насквозь пронизывает эту историю, которая была бы немыслима в Европе, но тем не менее столь же реальна, сколь любой поучительный исторический эпизод из тех, что с воспитательно-дидактической целью приводятся в школьных учебниках. Но что такое вся история Латинской Америки, как не хроника реального мира чудес?

Между прочим, сказанное относится не только к Латинской Америке! И здешние писатели давно умеют доказывать, что фантастическое, чудесное и волшебное принадлежит не столько постороннему миру, сколько нашему. Надо лишь услышать его музыку – и тогда узнаешь… тогда поймёшь!