Илга Понорницкая

Отрывок

…Двор у нас, как мама говорит, совершенно лысый. Это значит, что в нём нет ни деревьев, ни цветов, ни качелей. Хотя нет, одно дерево пока ещё остаётся здесь – посреди площадки растёт тоненькая рябинка. Раньше их было две, рядышком, как сестрички, но одну в прошлом году убили. Илюшка из нашего подъезда вместе с товарищами резали её ствол и снимали – кольцо за кольцом – кору, точно снимали кожу, и она стояла потом голенькая, поднимая к небу зелёные ладошки-листья. Без коры ей было не жить. Скоро все ладошки сморщились, высохли. Пришли люди из домоуправления и спилили рябину. Я как раз был во дворе, и мне сказали:

– Не сидится вам, пока не напакостите. Руки бы вам всем пооборвать.

Я, конечно, обиделся. Хотя, с другой стороны, откуда рабочим знать, что я вовсе и не дружу с Илюшкой? За ним ребята из двора толпой ходят, и Колька тоже – из этой толпы, а в меня они в прошлом году кидались комьями грязи, и папка потом ругался, что я законченный рохля, не умею с ребятами дружить.

Илюшка тоже говорил, что я рохля последний. Только он это другими словами говорил, тюремными. Его часто видят со взрослыми ребятами, из которых кто-то уже отсидел в тюрьме. У Илюшки есть с этими ребятами общие дела. Он нужен этим парням. И если что во дворе будет не по-Илюшкиному, он только слово скажет – эти ребята набегут, и тебе так достанется – сразу забудешь, как Илюшке перечить. Да ему и без того перечить боятся.

<…> Мы вошли в наш двор, и я увидел, что ребята вместе с Илюшкой обложили рябинку всяким мусором и разводят костёр. Один парень ещё говорит:

– Не будет гореть, дрова плохие…

А Илюшка ему:

– Я сказал, будет. А если что, мы её бензинчиком…

Увидели они нас и кричат Кольке:

– Иди к нам, видал когда-нибудь живой факел?

Колька заколебался – я видел, что сейчас он оставит нас с девочкой, перебежит к Илюшке <…> всё станет так, как всегда. Колька вместе с Илюшкой и всей компанией станут хохотать надо мной, и они подожгут рябинку – вот и её черёд умирать пришёл.

И тут… девочка кинулась вперёд и, оттолкнув Илюшку и ещё двух-трёх его прислужников, стала затаптывать Колькиными кроссовками огонь. И тут же она полетела на землю – Илюшка не смотрит, кто ему перечит – парень, девчонка ли. Сверху на неё навалился кто-то из его дружков, такой длинный, и стал молотить её кулаками, а ещё один стал пинать её. Он бегал вокруг и пристраивался, где лучше пнуть.

– Не пнёшь! – крикнул я и прыгнул этому парню на спину, вцепился в уши, коленками врезал ему в бока.

Но он тут же сбросил меня, и их надо мной теперь было уже несколько, и я понял, что не было смысла сопротивляться ударам, было почему-то не больно, только горячо.

«Всё, – подумал я. – Вот оно».

Сколько я боялся, что Илюшка с компанией изобьёт меня. Я проходил мимо них, втянув голову в плечи. Думал, может, и обойдётся. Не обошлось. Всё. Что – всё, я не думал. Что-то кончилось. Может, жизнь.

– Всё, вставай, – сказали надо мной.

Я огляделся. Илюшки с друзьями не было. Рядом со мной стоял Колькин брат Саша. Колька стоял в стороне, хлюпал разбитым носом, кровавая клякса горела на белой футболке. Девочка с распухшим лицом – руки и ноги в кровоподтёках – переминалась с ноги на ногу тут же.

– Ищете приключений на свою голову, – сказал Саша.

– Это не я, это они, – кивнул на нас Колька.

– Я уеду в Москву, – укоризненно сказал Саша, – а кто вас будет от этой нечисти защищать?

Я и сам не знал, что теперь будет. Девочка, видать, поняла по нашему тону, что мы вляпались в уж совсем плохую историю, и сказала:

– Зачем они губили дерево? Чуваш никогда не станет губить живое зазря…

– Что она говорит? – спросил у меня Саша.

–Что чуваш не станет деревья ломать.

Саша пожал плечами.

– При чём тут это – чуваш, не чуваш?

***

Он оглядел Эмесси, а потом спросил у меня:

– Лёша, твоя сестра не хочет поехать с нами за Волгу?

– Хочет! – ответил я.

Куда мне было её девать?

А насчёт того, сестра она мне или не сестра, я уточнять не стал. Пускай думают, что сестра – жалко, что ли?

***

На лодочной станции Саша отыскал свой катерок, и скоро мы отправились в путь.

Река – это дорога, на которой чего только не встретишь. Ярко освещённые корабли двигались мимо нас, полные музыки и чьих-то неизвестных нам историй. Каждый, кто глядел на воду с этих кораблей, очутился на них не просто так, он плыл зачем-нибудь, и мне никогда не узнать было, зачем.

У меня просто дух захватило от этой огромности нашей жизни, которую и увидеть-то было нельзя, только почувствовать.

Казалось, и остальные наши чувствовали то же самое, что и я. Никому не хотелось разговаривать. Каждый был погружён в свои мысли. Эмесси опустила одну руку в Волгу и тихо-тихо напевала какую-то песню, и эта песня нисколько не нарушала тишины, она не мешала думать. Казалось, Эмесси и сама не замечает того, что поёт.

Я прислушался. Что это была за песня! «Жизнь человека, – пела она, – что это такое? Такая маленькая и такая большая наша жизнь. Небо над головой не имеет конца и начала, и сама земля наша нигде, никогда не кончается. Где вы, границы мира? За каждым глубоким оврагом увидишь деревню, где тоже люди живут. Река день и ночь несёт воду, её не выпить, не вычерпать никому. А ведь всё это – и земля, и вода, и небо – помещается в человеческую жизнь…»

– Эмесси, – спросил я её, – откуда ты берёшь свои песни?

– Песни? – отвечает она. – Как же – откуда? Они – все здесь, вокруг нас. Песня ходит с нами, куда мы, туда и она. Песня только и ждёт, кто бы её заметил, кто бы спел. Знаешь, когда мы на наши празднества собираемся, песня спускается к нам с неба, она возникает из чёрной ночи. А потом снова поднимается к себе. Это очень старая песня. И к моей бабушке, и к её бабушке с подругами она спускалась так же.

– О чем вы говорите о таком интересном? – спросил меня Саша.

– О песнях, – ответил я и смутился. Я боялся, что надо мной станут смеяться.

Колька сказал:

– Перевёл бы ты какую-нибудь, что ли? А то ишь какой эгоист – сам-то понимает…

– Ну, это песня… Про то, что земля большая, – сказал я.

Саша ответил:

– Да, можно было догадаться.